В работах адыгских критиков и литературоведов, исследовавших развитие национальной литературы, уже неоднократно говорилось о том, что зарождение адыгского рассказа, повести и романа было обусловлено возникновением очерков, авторами которых явились первые писатели, принимавшие активное участие в культурно-просветительской работе послереволюционных лет. Так, К.Шаззо пишет: «Из статей, небольших очерков неопытных журналистов вырастали рассказы, стихи, диалогические сценки, простые по форме, но яркие по идейной насыщенности» (Шаззо К. Художественный конфликт и эволюция жанров в адыгских литературах. – Тбилиси, 1978. – С. 51). Ту же мысль высказывает Л.Бекизова, говоря о творчестве Т.Керашева, И.Цея, К.Жане, А.Шогенцукова, А.Кешокова и других: «Из авторских размышлений над жизненным материалом, воплотившимся в формах художественно-этнографических очерков и рассказов, эссе, зарисовок с натуры, портретных характеристик, исследовательских статей, складывались контуры будущих эпических полотен – романа и повести» (Бекизова Л. От богатырского эпоса к роману. – Черкесск, 1974. – С. 180).
Этим, на наш взгляд, и диктуется необходимость изучения очерка, как самого мобильного и оперативного жанра литературы, сочетающего в себе активность и боевитость с художественностью и выразительностью.
К жанру очерка неоднократно обращались первые адыгские писатели, которые стояли у истоков национальной литературы. Речь идет о творчестве Ибрагима Цея, начинавшего свой писательский путь еще до революции именно с публицистической деятельности. И после 1917 года он отводит значительное место в своем творчестве очерку, как наиболее действенному жанру литературы. Очерки и заметки И.Цея на русском и адыгейском языках, относящиеся к советскому периоду, такие как «Поездка в Майкоп» (1925), «Праздник урожая в Псекупском районе» (1935), «Праздник черкесской музыкальной культуры» (1925), «Колхоз Щамиль» (1935), исторический очерк «Авантюра Келеч-Гирея», рассказы, которые сам автор назвал этнографическими очерками – «Чапщ» (1929) и «Кожа» (1925) – заняли далеко не последнее место в адыгейской литературе в значительной степени благодаря своей документальности, вводящей читателя в мир событий многолетней давности. Читая эти очерки, попадаешь в то смутное и далекое время, проникаешься чувствами и мыслями живших тогда людей. И хотя автор в своем повествовании не касается личных отношений героев, их чувств и эмоций, но сами факты, приводимые в очерках, способствуют тому, что читатель невольно входит в курс проблем того времени, начинает сопереживать героям, сопереживать их радостям и бедам. В этом и заключается художественность очерков И. Цея – они, как и беллетристические произведения, способны вызывать различные чувства. Возможно, это и не происходит столь явно, как при чтении романов или лирических повестей, однако, переносясь на такой «машине времени» в прошлое своего народа, читатель не может остаться равнодушным. Ведь все, что написано на этих страницах, – это свидетельство очевидца событий семидесятилетней давности! Уже давно нет в живых автора, а наша история продолжает жить на страницах его очерков.
Произведения И.Цея воспроизводят традиции и обычаи адыгского народа, существовавшие на протяжении тысячелетий и чуть было не уничтоженные в одночасье. Этому, в большинстве своем, и посвящены очерки И. Цея. Так, «Чапщ» и «Кожа», жанр которых современное адыгейское литературоведение определяет как рассказ, – яркий тому пример.
Выводы и суждения, высказанные автором в этих произведениях, очень противоречивы. С одной стороны, он с гордостью знакомит своего читателя с древнейшими ритуалами и традициями своего народа, скрупулезно останавливаясь на мельчайших деталях. Однако, казалось бы, осознавая всю важность и полезность древних обычаев, автор в то же время стремится представить их в наиболее мрачном свете, усиливая и подчеркивая негативные моменты. Такая позиция писателя является, несомненно, его данью своему времени — времени, когда всему национальному противопоставлялось все советское и, хоть и негласно, народная медицина, традиции и обычаи активно загонялись «в подполье».
Наряду с этнографическими произведениями, нейтральными описаниями народных ритуалов, в «Чапще» есть фраза, демонстрирующая боль автора за судьбу нашего многострадального народа: «...мы, потомки беспощадно уничтоженного царскими генералами, сброшенного с горных высот в закубанские болота, народа...».
Здесь И.Цей ставит много вопросов, касающихся древних традиций адыгов. На некоторые из них он дает ответы, другие же оставляет нерешенными. «Чапщ» и «Кожа» – это произведения, точно воспроизводящие реальные факты и содержащие, в то же время, прямую их оценку автором.
Наряду с этнографическими произведениями есть в творчестве писателя и так называемые «путевые формы» художественного очерка. К ним можно отнести такие очерки И.Цея, как «Поездка в Майкоп» (1925) и «Праздник урожая в Псекупском районе» (1935). Оба произведения представляют собой путевые заметки автора, совершавшего поездки с той или иной целью. Так, в первом случае автор – участник экспедиции, организованной в июне 1925 года с целью выделения нагорных пастбищ для жителей области. И. Цей подробно описывает путь экспедиции, условия путешествия, свои впечатления от увиденного, не игнорируя ни одного факта, ни одной детали. Очень живо предстает перед читателем величественная природа Кавказа и захватывающие дух горные пейзажи, описанные автором
Интересен для читателя этот очерк и своей историчностью. То, какими были семьдесят лет назад адыгские аулы, как жили в них наши предки, – все это интригует своей достоверностью. Интерес к очерку возбуждает сама мысль о том, что повествование – это не вымысел автора, а свидетельство очевидца, ровесника событий многолетней давности.
Этим привлекает и другой очерк И.Цея, имеющий ту же форму путевых заметок. – «Праздник урожая в Псекупском районе» (1935). Здесь автор становится очевидцем и участником традиционного в те годы «Праздника Социалистического урожая». К документальным фактам время от времени автор примешивает некоторую долю художественности при описании окружающей природы, происходящих событий и реакции на них колхозников.
Но на фоне превозносимых участниками праздника трудовых успехов есть еще кое-что, о чем подспудно говорит автор очерка. Приводя пример «отваги» пахарей, жертвовавших своим здоровьем ради пресловутой гонки за выполнением взятых ими обязательств, И. Цей еще раз, вольно или нет, демонстрирует позицию государства, игнорировавшего интересы рядовых тружеников ради высоких показателей. Но это момент скрытый, заметный лишь в подтексте. На первом же плане – успехи колхозников, их оптимизм, которым невольно проникается и читатель.
Таким образом, путевой очерк занял определенное место в творчестве И.Цея. Но диапазон очерковых форм произведений писателя этим не ограничивается. Со временем И.Цей обращается и к историческому очерку. Тема, затронутая автором в «Авантюре Келеч-Гирея», довольно необычна. Однако, несомненно то, что очерк не лишен интереса для современных историков. Ведь он включает в себя точку зрения человека, жившего в пору «великих преобразований» октябрьской революции, на события и личности, ставшие историей для него и его современников. Речь здесь идет о знаменитой династии крымских князей Султан-Гиреев, сыгравших значительную роль в истории адыгского народа и занимавших видное место в верховной иерархии адыгов. Последствия деятельности этих «чужаков» или «пришельцев», как их называли в народе, нельзя оценить однозначно - это задача историков. И.Цей же попытался дать свою, довольно необъективную и более эмоциональную, чем это предусматривает, на наш взгляд, природа очерка, оценку происхождения, жизни и деятельности представителей этого знатного рода.
Однако чувства автора вполне объяснимы: его, как и всякого адыга, до глубины души задевают воспоминания о страшных последствиях Кавказской войны, и в своих заметках он пытается найти виновного. Обуреваемый болью за трагически сложившуюся судьбу своего народа, И.Цей твердо и безапелляционно обвиняет Гиреев в пособничестве царю в деле покорения адыгов.
Назвав свое произведение историческим очерком, автор несколько отступает от традиций жанра. Очеркист во главу угла ставит описание реальных фактов и придание персонажам исторической достоверности путем наделения их чертами живых людей. И.Цей же, оперируя фактами, достоверность многих из которых весьма проблематична, делает весьма серьезные выводы о предательстве Гиреями своего народа. Автор с легкостью «списывает» царским войскам половину вины за случившуюся трагедию: «Если войска русского царя выказали беззаветную храбрость и упорство в покорении «многочисленных адыгейских племен», если генералы Евдокимовы и Кухаренки проявили в этом отношении чудеса исключительной отваги и находчивости, то добрую половину признательности за столь успешное украшение короны царей необходимо отнести за счет князей, султанов, так как настоящие черкесские князья и дворяне впоследствии были только орудием в руках последних».
Столь страшное и позорное для адыгских князей обвинение И. Цей основывает на их якобы презрительном отношении к трудящимся, на народных преданиях и фактах противодействия князей большевикам. Он не учитывает, однако, того, что отказ от принятия той или иной политической системы отнюдь не означает отказа от своего народа, предательства его. Автор с гневом и болью рассказывает о якобы имевшей место жестокости Гиреев по отношению к беднякам, забывая упомянуть о бесчинствах, творившихся большевиками в отношении зажиточных крестьян и князей, большинство из которых заработало свое имущество тяжелым и кропотливым трудом.
Вполне понятно, что тогда, «на заре революции», когда существовала одна, раз и навсегда установленная правда истории, И.Цей не мог писать иначе. Но сегодня, спустя восемьдесят с лишним лет после событий Октябрьской революции, в стране, в обществе и, соответственно, в литературе появился гораздо более объективный взгляд на историю. Новые веяния имеют место и в адыгейской литературе. Демонстрируя диаметрально противоположный взгляд на деятельность одних и тех же исторических личностей, выходит в свет роман Исхака Машбаша «Хан-Гирей». Положительной тенденцией, на наш взгляд, является то, что автор, не выказывая негативного либо позитивного отношения к самим Гиреям, старается объективно подойти к оценке их жизни и деятельности, анализируя обстоятельства, побудившие героев к тем или иным поступкам. Впервые в литературе каждый член этого знатного княжеского рода становится просто живым человеком, имеющим право ошибаться и расплачивающимся за свои ошибки.
На наш взгляд, именно в таком подходе писателя к личности своего героя заключается то позитивное, что приобрела наша литература за годы, прошедшие с выхода в свет исторического очерка И.Цея «Авантюра Келеч-Гирея». Историческая и литературная ценность этого произведения, на наш взгляд, заключается в возможности для читателя почувствовать настроение ненависти к князьям и дворянам, которым была пропитана атмосфера послереволюционных лет, и познакомиться с интересным, хотя и весьма односторонним, взглядом писателя на события восьмидесятилетней давности.
В заключение хотелось бы отметить, что художественное очарование очерков И.Цея состоит в их неповторимом, незаметном, но ощутимом воздействии на читателя, в их историчности, удачно сочетающейся с художественностью. Как отмечает одна из советских литературоведов, Е.Журбина, «художественность очерка – необходимое условие его публицистичности» (Журбина Е. Теория и практика художественно-публицистических жанров. – М., 1969. – С. 10). И.Цей-очеркист напрямую придерживался этой установки в своем творчестве, внося, тем самым, свой вклад в развитие адыгского очерка.
Опубл.:
Хуако Ф.Н. Очерки ... // Неделя науки МГТИ: Материалы научно-практической конференции. – Вып. 4. – Майкоп: МГТИ, 2001. – С. 13-17.