В черкесской повести прошлого столетия неизменно прослеживается влияние фольклорной поэтики на формирование национального стиля и, в частности, ее отражение на художественных особенностях лиризма черкесских писателей. Результаты подобного взаимодействия и взаимообогащения частично заключаются в тонкостях построения образа, когда идущая от фольклора идеализация «разживается» психологической мотивировкой действий героя, присущей лиризму. Также эти результаты состоят в преобразовании фольклорной патетики повествования в романтическую лирическую деталь и отражаются на обогащении композиции произведения лирическими отступлениями, мысленными диалогами и внутренними монологами героев. В последнем случае зачастую диалогически построенная речь со стиховой эмоциональной окраской обычно мотивирована характером и стоящей за ним сюжетной ситуацией, а монологическая форма выражения эмоционально окрашенного переживания чаще всего обусловлена законами лирической стилистики.Наряду с изменениями, происходившими во всей общероссийской литературе, в черкесской прозе так же прослеживается появление нового жанрового образования. Речь идет о прозе, основным внутренним законом которой является закон психологической мотивированности событий, о прозе, в которой детали и эпизоды железной цепью скованы друг с другом, о прозе, в которой главным сюжетным двигателем служит детерминированность событий и детерминированность внутреннего мира героев. То есть о прозе лирической, к которой пришла национальная литература, появившаяся на основе устного народного творчества, о прозе, по-новому исследующей и преображающей эмпирику действительности. Подобно тому, как в эпике через отношения действующих лиц просвечивают общие закономерности действительности, в лирике они выступают через строй человеческих чувств, ею вызванных, для нее характерных. По-настоящему профессиональный писатель в своих произведениях раскрывает отношение к реальности, применяя к ней определенное «понятие» человека в его отношении к миру как некий критерий оценки этого мира. Именно подобная тенденция и начинает прослеживаться в национальной прозе.
В ходе анализа произведений черкесских писателей прошлого века – Ц.Коховой, Б.Тхайцукова, А.Охтова и более позднего Г.Братова – можно прийти к выводу о присутствующих здесь, в некоторой степени идентичных, но в то же время строго индивидуальных для каждого из авторов своеобразных особенностях лирического и национального. Речь идет о стилевой окраске и нюансах национальной психологии, – оттенках, придающих произведениям обаяние этнической самобытности.
Рассмотрим национально окрашенные элементы используемой стилистики более подробно. В частности, значительную модификацию в современной национальной прозе претерпевают остающиеся, тем не менее, узнаваемыми, постоянные эпитеты, традиционные сравнения и другие тропы устного народного творчества. При умелом их использовании писателями эти художественные средства создают живую, психологически определенную картину. Активно вводятся в разговорную речь героев распространенные и принятые в народной речи клятвы, заклинания, обороты, которые также придают прозе художественную выразительность и национальное своеобычие. Яркие сравнения, своеобразное сочетание торжественности, патетики с элементами бытовой разговорной речи – комплекс этих и других приемов остается одним из эстетических критериев и в практике современных писателей. В непосредственной форме пафосная колоритность стиля предельно используется в соответствующих случаях, как то в речах тамады, в тостах, в признаниях, в письмах и прочее. Но при этом указанные приемы сообщаются из знаменательных речей героев произведений в повседневный внутренний монолог, максимально психологично передавая настроение приподнятости, радости, испытываемое персонажем.
Смело используются художниками слова традиционные сравнения, и это отнюдь не обедняет художественно их произведения, т.к. в большинстве случаев традиционное сравнение применяется писателями к конкретным ситуациям и от этого выглядит всегда новым. И даже в тех описаниях природы или чувств человека, в которых не прослеживаются элементы фольклорной поэтики в их «чистом виде», вся структура стиля пронизана именно таким эстетическим восприятием действительности, которое характерно для рядового горца. Вспомним здесь слова Л.И.Тимофеева: «Лирическое отражение жизни является образным отражением со всеми его свойствами. Лирике свойственны и обобщение, и художественный вымысел, и индивидуализация, и эстетическая устремленность». Все сказанное ощущается и в особенностях лиризма адыгских (кабардинских, черкесских и адыгейских) авторов – в особенностях, так или иначе связанных с горской символикой, образностью, интонациями.
Для черкесской литературы стало закономерным обращение писателей, которым довелось быть очевидцами и участниками экономических и культурных преобразований, к теме исторической судьбы народа. Поэтому в трилогии Х.Гашокова «Отец и сын», в повестях А.Охтова «Млечный путь» (1968) и И.Амирокова «В добрый путь» (1964), М.Ахметова «Кош-Хабль» (1967), трилогии Ц.Коховой «Фатимат» (книга первая – 1963, книга вторая – 1966, книга третья – 1971) явственно просматривается стремление писателей рассказать о виденном, пережитом, правдиво воспроизвести события, свидетелями которых они были. Особенно наглядно процесс духовного роста личности прослежен в прозе, посвященной женщине-горянке. Причем тема эта оказывается традиционной для всей северокавказской и, в частности, для черкесской прозы. Однако прежде, в первой половине двадцатого века, она решалась в контексте резкого противопоставления тяжелого прошлого горянки ее счастливому настоящему. Такие произведения носили в основном агитационный характер. Писатели пользовались, как правило, строго ограниченной цветовой гаммой – лишь краской черной и белой: беспросветное прошлое и радужное настоящее. Черкесская писательница Цуца Кохова обратилась к этой теме по-новому – во всей многоцветной палитре. Она исследует эволюцию характера горянки в социально-психологическом плане, прослеживает процесс выработки нового миропонимания, новых взглядов, проявляя, тем самым, интерес к сложности внутреннего мира человека.
В первой книге повести «Фатимат» Цуца Кохова изображает не только тот (позитивный для советской реальности) факт, что горянка получила возможность учиться, но (и это главное с учетом сегодняшних требований) прослеживает, как сама действительность преобразовывает характер человека, его психологию, его миропонимание. При этом писательница чутко воспринимает и достоверно выявляет внутренние реакции центрального персонажа повести на происходящие в окружающей реальности события. Цуцу Кохову преимущественно интересует внутренний мир горянки, закономерный для того времени процесс ее духовного возмужания и нравственного обогащения. И школа, и интернат, и общежитие – все это кардинально ново для девочки Фатимат. Она по-своему реагирует на изменившиеся условия обычной жизни; постепенно она преодолевает инерцию старой психологии; у нее вырабатывается собственный взгляд на мир.
Цуца Кохова исследует эволюцию характера горянки в социально-психологическом плане. Пробужденная к активной жизни женщина гор, ее морально-психологическое созревание – эти акценты всегда пребывали в центре внимания молодой черкесской литературы. Но реализация данной проблематики в основном осуществлялась большинством прозаиков лишь в однозначном контексте – в контексте отображения трагической участи горянки, ее бесправного положения в прошлом. В данном же случае ощутимо влечение северокавказской прозы к переплетению различных людских умонастроений и импульсов, т.е. осязаемы происходившие в национальной литературе процессы лиризации. Здесь активный эпический конфликт из области визуальной практически переместился в область внутреннюю, в глубины человеческой психологии.
Писательница подошла к традиционной для послевоенной литературы «женской» теме с существенной трансформацией. Жизнь героини – это история становления личности горянки, вместе с тем это и история становления нового миропонимания в новых социальных условиях у целого поколения. В данном случае сюжетообразующие события уже не заслоняют собой саму героиню, ее решения и выводы являются результатом выстраданной и порой мучительной думы, а личные трудности отнюдь не разрешаются легко и безболезненно.
Развитие сюжетной линии повести базируется на богатом автобиографическом и при этом психологически оттененном материале. Вместе с тем психологизм этот не представляется самодовлеющим; за ним стоит определенная жизненная ситуация, его вызвавшая, в нем отраженная и, в свою очередь, отражающая данное состояние характера. И то обстоятельство, что за переживанием стоят вызвавшие его жизненные причины, то, что можно назвать лирической ситуацией, позволяет устранить распространенную ошибку (восходящую к гегелевской эстетике) в трактовке лирики лишь как воспроизведения духовного мира человека, лишь как средства познания этого мира. Повесть на фиксированном во времени и пространстве отрезке жизненного процесса показывает героиню и ее отношение к миру в самых разных аспектах, с исчерпывающей полнотой в отдельных проявлениях. Самим объектом изображения повесть не ограничена лишь анализом общественной структуры и функциональной роли личности. Здесь в центре внимания оказываются личностные качества, что обеспечивает локальность и одновременно универсальность изображения.
В целом же, в 60-е годы XX в. художественная автобиография все глубже вбирает в себя картины и события жизни социума, непосредственно с биографией героя не связанные, а сам автобиографический герой все чаще перемежает мемуары анализом и критической оценкой прошлого. Применительно к рассматриваемой повести Ц.Коховой автор – и повествователь, и активно действующая фигура, чему способствует и форма изложения – от первого лица. В плане же активности авторской позиции можно вспомнить «Весну Софият» А.Шогенцукова, также уделившего значительное внимание истории становления личности горянки и не упустившего при этом из поля своего авторского зрения весь сложнейший, психологически-эмоциональный аккомпанемент этого процесса. Цуце Коховой, как и Адаму Шогенцукову в свое время, удалось перейти от абстрактного, схематичного образа к яркой живой девичьей индивидуальности, от поверхностной обрисовки внешних, случайных деталей к правдивому отображению деталей сердечных, душевных.
Эпический охват событий, стремление к широкому художественному осмыслению жизни народа в контексте судьбы одной личности и ее становления являются также главными тенденциями прозы другого черкесского писателя второй половины XX в. – Абдуллаха Охтова. В широком историческом контексте в творчестве писателя прослеживается тема прошлого и настоящего своего народа. Решает он ее в разных аспектах и на различном жизненном материале. Судьба человека в условиях меняющейся исторической действительности нагляднее всего могла быть прослежена на примере судьбы горской женщины. Вот почему эта тема вновь нашла отклик теперь уже в творчестве А.Охтова, и он неоднократно к ней возвращался в разные периоды своей деятельности. Именно она – данная тема – стоит во главе сюжетного угла в известной повести писателя «Камень Асият» (1956).
Судьба двух поколений горянок рассмотрена писателем в этом произведении на конкретном, практически документальном, историческом фоне. Но помимо широты охвата исторической действительности и соответствующей этому эпичности повествования, в повести явно прослеживаются элементы лирической композиции. И это вполне объяснимо, т.к. говоря словами В.М.Головко, сам по себе «жанр повести предполагает сущностный уровень «охвата» материала в изображении связей «общесоциального», «социально-исторического» и «индивидуального» в человеке, которого «моделирует» литературный герой». Обобщая, отметим, что лиризм, применительно к жанру повести вообще, – понятие сложное и многообразное. В первую очередь, лирическое в прозе практически всегда взаимодействует с эпическим, и факт этот неизбежен. Другое дело, каков процент этого взаимодействия и насколько велика степень окрашенности эпических мотивов лирическими, и наоборот. Иногда произведение строится по законам лирического жанра, и лирическая струя в нем преобладает (вспомним И.А.Бунина). Но чаще лирические мотивы – будь то гуще или реже, – но только пронизывают эпическую основу. И в этом случае можно говорить о прозе лиро-эпической.
Обычно лиро-эпический стиль ставит перед собой задачи, во многом перекликающиеся с особенностями повествовательной речи, поскольку в нем выступают и характер, и сюжетная ситуация, включенные вместе с тем в единую систему авторского повествования. Именно таково соотношение лирического и эпического начал в повести А.Охтова «Камень Асият». Лиризм, «одухотворяющий всякое произведение художественного слова подобно прометееву огню» (В.Г.Белинский) входит в прозу А.Охтова стилевым составляющим компонентом, привнося в ее структуру индивидуализирующие тенденции, но нисколько не разрушая при этом эпической, объективно-действенной основы прозаических жанров вообще. Некоторые, наиболее традиционные и общие признаки прозаического повествования, такие как событийность, хронологические и причинные связи изображаемых явлений, остаются в данном случае неизменными. Они присутствуют, наряду с лирическими мотивами, в тех эпизодах, когда предметом авторского изображения служит окружающая действительность (в том числе и психологическая, воплощенная в характерах), в которой что-либо происходит и имеет причинно-временную связь.
Вопреки классическим законам жанра, лирический герой здесь не один, и нить лирического повествования переходит от одного персонажа к другому. Однако, несмотря на это, в рамках внутреннего мира «ведущего» на данный момент героя многие законы лирического отображения действительности соблюдены. Благодаря создаваемым писателем образам – художественным обобщениям – переживания, которые он рисует в своем произведении, представляют собой переживания характерные, отражающие настроения действительного на тот момент общества. В данном случае имеет место определенная форма выражения единства «общечеловеческого», конкретного социально-исторического и личностно-индивидуального факторов, значительная мера выявления субъективных характеристик; причем подобное единство во многом обусловлено существующим на тот момент в обществе общим пониманием человека, свойственным данной исторической эпохе.
Сомнения, страхи и трепет бедной вдовы Нисааф в процессе ее работы у таинственного эфенди, ее радость в связи с тем, что святой хозяин обратил свой взор в сторону ее сиротки-дочери, – все это выразительно, метко и психологически достоверно обоснованно описано автором в той части повести, которая адресована вдове. Реалистические краски наиболее отчетливо видны в образе Нисааф, бедной черкесской вдовы, в душе у которой «совсем не много чувства – постоянный страх, смешанный с робким удивлением, и постоянная готовность выполнить все, о чем только намекнет взглядом господин, облаченный в священные одежды». «Забитая» и набожная вдова считает оказываемое ее дочери со стороны эфенди внимание и приносимые им подарки настоящим божьим даром для себя и Асият. Асият же удается бежать от отнюдь не благопристойных желаний эфенди и фанатизма матери, но не удается – от фанатизма толпы. Преследуемая обезумевшей фанатичной массой людей девушка предпочитает смерть, находя спасение в речных водах. Память о ней живет в памяти народной, запечатлевается в посвященной ей народной песне-легенде.
Образ Нисааф, судя по всему, введен для того, чтобы читатель мог представить всю степень запуганности и обезличивания, типичную для массовой психологии того времени. Этот образ дает ответы на сформулированные в начале повести и в некоторой степени риторические вопросы – почему старики молчат и отводят глаза, когда их спрашивают об Асият. Проявляющийся лишь с раскручиванием сюжетного клубка ответ состоит в том, что страх и бессилие были не только в душе Нисааф, но и в душах практически всех аульчан. Развивая далее нить своего повествования, автор переходит к внутреннему миру и переживаниям дочери Нисааф – молодой девушки Асият, многое в мыслях и чувствах которой связано с любимой родиной, с ее красотами и вызывающей восхищение природой. Так, лучшей подругой девушки, по замыслу автора, оказывается река Инжидж, с которой будут буквально спаяны некоторые судьбоносные события в жизни героини. Придав однажды обыкновенной реке подобный статус – статус самостоятельного и полноценного персонажа – писатель и далее остается верен этой тенденции, еще более углубляя и обостряя ее. Он в буквальном смысле одушевляет реку, присуждая ей целый ряд человеческих достоинств и личностных качеств. Река и ее камни у А.Охтова живут своей собственной жизнью, любят и, угрюмясь, угрожают, а также веселятся и многоголосо переговариваются.
Подобного рода эмоциональное очеловечивание природы и ее составляющих прослеживается на протяжении всей повести и является одним из непременных атрибутов лирической прозы вообще. Волнения и переживания, непременно сопровождающие одушевленные автором объекты, помогают полнее и объемнее передать душевное состояние центральных персонажей или даже целиком соответствуют ему и полностью разделяют настроение главных героев повести. Обобщая, отметим, что такого рода тенденция характерна для целого ряда произведений адыгских литератур. Так и действующие лица общепризнанной духовной и фактической базы адыгских литератур – национального фольклора и, в частности, эпоса «Нарты» – были неотрывно связаны с природой, в окружении которой они жили. В большинстве черкесских народных сказаний события происходят на берегу той самой подруги Асият реки Инджидж, которая занимает определенное, довольно значительное место в судьбах героев. Именно на берегу упомянутой реки Инджидж героиня нартского эпоса Сатаней становится матерью богатыря Сосруко, а другой персонаж «Нартов» – Светлорукая Адиюх, – согласно легенде, освещала своей рукой мост именно через реку Инджидж, когда ее муж возвращался с ночного набега.
Немного отступая, заметим, что вообще А.Охтов практически целиком воспроизводит на страницах повести содержание легенды об Адиюх, словно проводя параллели между двумя разновременными персонажами, которых разделяют века. Тем самым автор будто продевает нить народной легенды через чуткое сердце главной героини повести: «Всякий раз, оживляя в своей душе сказочные картины, Асият видела на полотняном мосту знакомого вороного коня, а сам наездник – нарт – был очень «похож на молодого джигита с того берега». И верно замечает по этому поводу в своем исследовании академик Л.Бекизова: «Если в произведениях 30-х годов фольклор чаще всего использовался для контрастного сопоставления тяжелого прошлого со светлым настоящим, то Охтов вводит фольклорные мотивы и образы в ткань повествования органически».
Таким образом, возвращаясь к первоначальной мысли, – об одушевлении природных элементов и компонентов, – в современной черкесской литературе данная тенденция, осуществляемая с целью углубления психологизма повествования, развивается, а пейзаж в подобных случаях выступает в качестве средства психологической характеристики образа. Через пейзаж лирический герой словно приобщается к окружающей действительности, органично соединяя свой внутренний мир с миром реальным. Благодаря этому приему происходит формирование ощущаемой картины при помощи мышления образами. Однако, не ограничиваясь названными, использует писатель и противоположный прием. Наряду с присуждением человеческих качеств природе, он активно применяет и такой способ, как интенсивное сообщение своим героям свойств и характеристик природы. К примеру, через все повествование красной нитью проходит образ-олицетворение – Асият-птица. Художественное сопоставление крика терзаемой девушки с криком серой птицы – речной рыдалицы – эффективно усиливает эмоциональное воздействие образа. А сам прием олицетворения еще более поэтизирует образно-выразительную систему повести, погружая ее в романтическую тональность.
Наряду с поэтизацией и лиризацией стиля и композиции произведения, в повести отчетливо прослеживается фабула, не лишенная интриги. Эпическая сторона повествования насыщена узловыми событиями и социально-актуальными на момент написания повести конфликтами. Противостояние молодой крестьянской девушки домогательству религиозного служителя и ее судьбоносный трагический выбор, – все эти факты, сопровождающиеся лирическими мотивами и фольклорными вкраплениями, составляют сюжетную основу повести. С целью заинтриговать читателя и настроить его на предстоящую фабулу произведения, автор в предисловии активно применяет такой поэтический прием, как недосказанность. С помощью интригующей и способной заинтересовать недоговоренности множества своих реплик он возбуждает читательское любопытство, а сама форма изложения предисловия – монолог-обращение автора – весьма индивидуализирована, экспрессивна и взволнованна.
Обобщая, здесь следует заметить, что вообще (и особенно – в лирической прозе) речь персонажа отражает суть его личности так же, как и его поступки, ибо слова – это те же действия, но уже в словесной форме, те же речевые жесты, выражающие движения воли чувств, мыслей. Речь сюжетна, то есть неотделима от сюжета. Поэтому монолог лирического героя, его взволнованно звучащая речь и заключает в себе тот ряд своеобразных, внутренних, психологических движений и душевных порывов, которые в своей совокупности и составляют сквозной, незримый сюжет лирической прозы. Сформированный таким образом сюжет типизирует и художественно раскрывает лирическую фабулу произведения – мироотношение автора, представленное через переживания лирического героя и его собственные.
Возвращаясь к повести А.Охтова, заметим, что далее, уже в основном тексте, писатель смело слагает с себя обязанности рассказчика и резко переходит к форме изложения от третьего лица. Но порой ему не удается сдержаться, и его собственное отношение к происходящему, пусть и неявно, но все-таки проступает между строк, делая его тем самым непосредственным участником и очевидцем сюжетообразующих событий. Автор стремится максимально приблизить читателя к персонажу, с этой целью авторская речь исподволь переводится в несобственно-прямую речь героя, с тем, чтобы снова, в нужный момент, она зазвучала автономно. Автор не скрывает своего негативного отношения к отрицательным персонажам (к примеру, «многодумная голова» эфенди).
Подводя итог данному анализу, приведем оценку профессора Т.Чамокова, увидевшего в повести гораздо больше слабых сторон, чем сильных: «Сильные – это постановка и решение актуальных проблем, слабые – это боязнь отойти от традиционных канонов, сковывающих традиционный полет художественного воображения». Упрощенность первых произведений национальных прозаиков имела место, но обнаруживалась она явлением преходящим: литература тогда еще только стояла у своих истоков. Процесс усвоения новых художественных принципов и методов изначально представлялся и в действительности оказался явлением не на один день, и даже не на одно десятилетие. Поэтому позволим себе несколько не согласиться с Т.Чамоковым, сформулировав далее еще некоторый ряд выявленных нами выше позитивных моментов в этой, столь ранней и в своем роде экспериментальной повести черкесского писателя А.Охтова. Лирические элементы и приемы поэтизации композиции, примеры психологической окрашенности явно эпической фабулы присутствуют в социально-значимой и остро актуальной на момент своего выхода повести черкесского писателя Абдуллаха Охтова «Камень Асият», что еще раз подтверждает обосновываемую нами концепцию очевидной лиризации произведений северокавказской и, в частности, черкесской прозы 60 – 80-х годов.
Рассматривая выходившие позже лирические повести черкесских писателей, остановимся на творчестве Габаса Братова, первые две повести на русском языке которого – «Я вернусь» и «Когда цветут подснежники» – вышли в 1984 году в сборнике под заголовком, идентичном заголовку второй из вышеназванных повестей. Одно из этих произведений – повесть «Я вернусь» – несомненно, заслуживает внимательного изучения в контексте наличия в нем явно выраженных элементов лиризации стиля, а также с учетом присутствия здесь своеобычных оттенков национального колорита.
Сам Габас Братов, рано лишившись отца, в трудные военные и послевоенные годы вместе с матерью стал кормильцем семьи: работал погонщиком, сеяльщиком, пастухом, библиотекарем, секретарем исполкома сельсовета. Жизненные впечатления и легли в основу этой и других его повестей. Тот факт, что автор сам испытал все описываемое им, не мог не отразиться на степени реалистичности образов, ощутимой живости впечатлений и на уровне выразительности языка повести. Происходящие в ней фактически документальные события не воспринимаются таковыми, потому как облачены в живописные одеяния эмоциональной насыщенности и экспрессии благодаря личностным восприятиям главного героя. Все испытываемое им выходит на первый план повести, и лишь затем – только в этом ракурсе – отображаются эпические составляющие сюжета, преломленные под углом впечатлительной юношеской логики и восприимчивой психологии. Говоря словами Гегеля, в полной мере относящимися к подобному изложению, «обособленное созерцание, чувствование и размышление ушедшей внутрь себя субъективности высказывает здесь все, даже самое субстанциальное и объективное, как нечто свое – как свою страсть, свое настроение или рефлексию и как присутствующее в данный момент их порождение».
Обширный изобразительно-событийный материал, присутствующий в повести, порой помогает автору связать, придать дополнительную структурную целостность ассоциативной разбросанности поэтической мысли, мозаике настроений и чувств. Переживание тематически развертывается и усложняется в своей образной структуре, охватывая огромную пространственно-временную протяженность. Элементы юношеского максимализма, присущего взрослеющему на глазах читателя Мурату, наличествуют даже в потрясающе ярких, сочных и красочных описаниях родной для автора природы. В этой повести сложно обнаружить свободно прослеживаемую, насыщенную событиями традиционную фабулу, – иногда она «вытеснена» поэтической мыслью, иногда полностью подчинена ей или заменена ею. Изобразительный материал, цепочка разрозненных событий становятся предметно-образной объективизацией душевных состояний лирического героя, его переживания, развитие которого и является подлинным сюжетным стержнем. В традиционно лирической прозе герой и рассказчик обычно – одно лицо. Известны произведения, когда фигура рассказчика как будто бы отсутствует, но фактически герой сам рассказывает о себе, хотя и в третьем лице. Так и в данном случае. Мир здесь увиден видением Мурата и познан его знанием. Личность подростка не только сопровождает, но и пронизывает каждый из эпизодов повести. Вокруг него комплексно объединены все действующие лица. Фактическое содержание повести – жизнь Мурата, его мысли и переживания, его восприятие действительности.
Лирическая проза, как известно, призвана затрагивать глубинные грани человеческого подсознания. Наука давно доказала, что в подсознании человека веками откладывались и скапливались многие необходимые свойства и качества, помогавшие человеческому роду выжить, способствовавшие его развитию, в том числе, духовному, – и реалистическое рассмотрение области подсознательного лишь обогащает наши знания о человеке и его сути. Одним из чувств, заложенных в подсознании и далеко не всегда приобретающих осознанный характер, является любовь к природе – источнику жизни, красоты, благополучия. Вот почему столь масштабное включение природы и ее составляющих в сюжет и лирико-психологическую канву повести, которое прослеживается в рассматриваемом произведении, вполне оправданно и закономерно. При этом природа у Габаса Братова, по законам лирического повествования, в некоторой степени одушевлена и умеет гармонично подстроиться под настроение центрального персонажа. А сам рассказчик, описывая ее, неоднозначен, и его изменчивые оценки также зависят от расположения его духа и от его физического состояния на данный момент времени. Так, в одном из фрагментов повести овладевшее героем равнодушие, вызванное нечеловеческой усталостью, передается и природе – она тоже равнодушна в своих проявлениях. Подобное включение в лирическую ткань произведения объектов и явлений неживой природы далеко не единично в повести и способствует усугублению психологической достоверности. И не только. Объекты неживой природы и окружающего быта в повести осуществляют также функцию источников и свидетелей философских раздумий взрослеющего подростка: «Я представил себе, как горы смотрят на наш маленький хлопочущий аул, и подумал, что для них, наверное, он шумит не больше, чем букашка, укладывающаяся на ночлег. А мы тут живем, суетимся, плачем. Тоскуем по родным людям, страдаем от несправедливости – а все это, выходит, чепуха». В данном случае горы возносят героя над мелкими страстями, над сомнениями, обидами, погружают в мир благородных и возвышенных чувств и мыслей, дают возможность по-новому увидеть привычное, понять жизнь в ее простых и бесхитростных проявлениях, постичь в совершенной гармонии. При этом в процессе подобного, философски насыщенного взросления личность Мурата раздваивается, и порой на сцену выходят два героя – Мурат-первый и Мурат-второй. Это случается тогда, когда центральному персонажу кажется, что он стал старше самого себя, и этот старший оценивает поступки, мысли и слова младшего. Вот тогда и появляются в повседневных рассуждениях подростка совершенно взрослые мысли, а в результатах этих рассуждений – вполне осмысленные зрелые решения и обдуманные поступки. Вообще, процесс взросления, ломки детского сознания, изменения психологии и появления чувства ответственности выписан в повести с максимальной достоверностью и психологической определенностью.
Касаясь языка повести, можно обозначить следующую тенденцию. Повествуя о каком-либо свершившемся факте или событии, автор не констатирует сухо случившееся, а преподносит его образно и поэтично. Словами, идущими из глубины авторского сердца и затрагивающими самые скрытые струны в сердцах читательских, он озвучивает душевную боль центрального персонажа повести, – боль, вызванную неизбежными во время войны потерями близких, боль, заполнившую каждую клетку его неокрепшей еще души и рвущуюся через край. Совершенно закономерно в этом произведении присутствуют такие характеристики, как ассоциативность и периодичность (в качестве художественного отражения типичных особенностей авторского раздумья), а также такие средства, как параллелизмы, контрасты, повторы, нарастания и спады лирического чувства, лейтмотивные символы и другие. При этом контрастность, повторяемость и эмоциональная насыщенность разноосмысливаемых эпизодов сближают прозаический сюжет с поэтическими рифмами.
В контексте вопроса о степени проявления личности автора в ходе повествования следует отметить одну характерную особенность повести, благодаря которой восполнялось отсутствие обстоятельных, излишне детализированных характеристик и описаний. Речь идет об авторском голосе, постоянно вторгающемся в повествование. Автор в данном случае выступает в качестве, образно говоря, музыкального инструмента, лирически преображающего увиденное и стремящегося его запечатлеть. Многочисленные лирические отступления не только сообщили произведению энергию и страстность живых человеческих эмоций, они еще и способствовали развитию главной сюжетной идеи повести. Эта проза Г.Братова тяготеет к поэтическому познанию мира, что делает ее, несомненно, лиричной.
Наряду с проанализированными нами выше элементами лирической композиции, присутствующими в повести, здесь есть также и атрибуты национальной своеобычности. Фраза-замечание «У нас так принято», сопровождающая очередное описание какого-либо национального ритуала или традиции, далеко не единожды встречается в повести. Особенностями адыгского менталитета, воспитания, народной педагогики и даже кухни пронизаны многие эпизоды и события повести или рассуждения и воспоминания лирического героя.
Любое шокирующее потрясение в жизни любого цивилизованного общества – в данном случае война – выдвигает перед каждым человеком предельно простые критерии: «за» или «против», поддержать или изменить, признать или отвергнуть, идти в бой или отсидеться за чужой спиной. Но истинное произведение искусства всегда одухотворено пониманием и отображением того, насколько непросты, а то и трагичны пути выбора и самоопределения личности в социальной истории: за внешней простотой описываемой судьбы оно раскрывает множественность параллельных судеб, противоречивость побудительных причин и драматичность подобной дилеммы. Особенно резко идея исторической ответственности человека заявлена в произведениях о войне, в том числе и в рассматриваемой нами повести Г.Братова: человек не может остаться в стороне при всей заманчивости, а порой и абстрактном, обманчивом благородстве этого отстранения от крови и ужаса; нельзя ни отсидеться вдали от происходящего, ни сделать вид, будто его не существует. Общественная пассивность и социальный эгоизм оказываются вредными для всего окружающего, а также потенциально опасными для самого человека.
Основной социальный акцент в рассматриваемой повести сосредоточен на нравственной природе, моральных стимулах патриотизма и героизма. Идеологическое ядро произведения – в утверждении истинного патриотизма и развенчании патриотизма ложного (носителей последнего также достаточно в повести). Когда-то Максим Горький писал, что история заставляет любого человека твердо выбрать свой стан в борьбе: «да или нет, третье решение логика исключает, но психология – допускает». И вот субъективно-психологически человек иногда пытается найти третий – беззаконный для логики истории путь. А поскольку подобные психологические искусы многообразны и лукавы, то литература самым тщательным образом исследует их, чтобы через психологию ложного предпочтения открыть логику единственно правильного решения. Так и поступает Габас Братов в своей повести. Вообще, проблема выбора – проблема достаточно общая и весьма закономерная для многих современных лирических произведений, затрагивающих вопросы нравственного становления личности. Вводимая автором в сюжет ситуация морального выбора заставляет героя отчетливо выделить узловую грань собственных убеждений и верований, мобилизовать весь свой нравственный потенциал, все свои жизненные силы для реализации с таким трудом принятого решения. Автор же, со своей стороны, получает превосходную возможность максимально реалистично преподнести характер и идеологическую палитру своего персонажа. Именно в подобный критический момент, в момент наивысшей нравственной активности испытывается и может быть достоверно воспроизведена существующая цельность, присущая личности героя. В нем преобладает нравственно-психологическая доминанта, которая формируется под воздействием внешней среды или в результате противодействия ей. Даже если он ведет себя по-разному в разных обстоятельствах, он не «расщепляется», в одном человеке не уживается множество «я»: он остается единым, определяется нравственно-психологическим «ядром», составляющим основу личности.
Другая повесть Габаса Братова, вошедшая в тот же сборник и давшая ему название, – повесть «Когда цветут подснежники» – гораздо менее событийна и эпична. Здесь уже нет той документальности, историчности, ситуативной остроты и социально-обнаженной проблематики, которые были присущи предыдущей, вышерассмотренной повести «Я вернусь». Стержневые персонажи, несущие центральную нагрузку, в данном случае – мужчина и женщина, а во главе сюжетного угла произведения – история их чувств и отношений. Главные герои повести уже немолоды, каждый из них по-своему мудр и имеет собственное, самостоятельно заслуженное место в жизни и желаемую нишу в обществе. Но палитра испытываемых ими в момент перекрещения их судеб эмоций, яркая панорама событий морально-психологического плана, – все это легло в основу повести и преобразовало ее во взволнованно-проникновенный гимн, по сути посвященный человеческой мудрости и женской преданности.
В данном случае имеет место не традиционный конфликт, обычно разрешаемый в рамках происходящих событий и посредством активных поступков героев. Здесь представлен конфликт личностный, реализуемый в пределах внутреннего мира и индивидуальной психологии героев. Подобного рода конфликт, как обычно, весьма мало приметен в своем внешнем проявлении. Оценивая эту степень его наружной «проявляемости», можно провести следующую известную аналогию. Все происходит так же, как бывает при землетрясении: чем глубже происходят внутренние сотрясения, тем слабее толчки внешние – на поверхности. А критерием здесь становится значительность и интенсивность душевных переживаний героя. Композиция повести также нетрадиционна. Вопреки классическим законам лирического жанра, повествование здесь ведется от третьего лица, и лирических героев – двое. Однако это никоим образом не провоцирует ущерб, могущий быть нанесенным выразительности и психологичности изложения. Внутренние монологи героев, диалоги каждого из них со своим собственным «я», их воспоминания и размышления, их чувства и ощущения, – все это органично вплетается в сюжетную канву повести, придавая ей статус полноценного лирического произведения.
Зато сюжет повести характерен для лирической прозы. Основными «событиями», которые активно развивают ее сюжетное действие, являются «кружения сердец» лирических героев, движение их мыслей, воспоминаний, и душевных волнений. Такое своеобразное, выстроенное на психологических «событиях» экспрессивное действие имеет свой зачин, свою кульминацию и свою развязку. Центральными персонажами повести являются современные автору молодые люди – Исмел и Фатима. Они любят и ненавидят, отчаиваются и надеются, живут и собираются умирать, но жизнь все же побеждает. В данном случае освещается лишь ближайшее окружение героев (семья и круг знакомых), время и пространство локально ограничены, среда семьи в известном смысле «замкнута» в себе, на первый взгляд ослаблены связи с обществом в целом и т.д. Однако анализ показывает, что характерология повести и морально-психологический настрой героев вписывается в общую атмосферу времени, интегрирует культурно-исторические и социально-философские тенденции эпохи.
Немногочисленные, можно сказать, единичные события и действия героев, как и в любом другом лирическом произведении, выполняют по преимуществу функцию экспрессивную. Вставные новеллы, эмоциональные воспоминания и внутренние монологи являются своеобразной проекцией душ лирических героев, объективируют их поэтические размышления. «Страстное стремление духа к слиянию с миром явлений», о котором писал Гейне, поиски зримых, пластических средств для выражения неуловимой внутренней жизни, проявляются в рассматриваемой прозе черкесского писателя с особой очевидностью. Система характерных для лирического стиля Габаса Братова выразительных описаний, ярких образов и чувственных эпитетов стройна и согласована, но одновременно – проникновенна и пронзительна. Здесь взволнованно, одушевленно, психологически насыщенно и поэтизировано все, – даже обыденные ощущения, даже рядовое, казалось бы, максимально прозаичное явление – физическая боль: «Огромный ледяной шар, покрытый острыми колючками кристаллов. Этот шар катается по его истерзанным ногам, дерет колючками кожу до крови, леденит суставы, мышцы». Это неожиданное сочетание реалистичности, детальности изображения с максимальной экспрессией описаний подавляет, ошеломляет и даже пугает силой своего воздействия, воспринимаясь взахлеб, на одном дыхании и, повторимся, – откровенно затрагивая глубочайшие струны читательской души. Однако подобная поэтичность языка произведений Габаса Братова, на наш взгляд, весьма оправданна для избранного им жанра. Это подтверждают слова Ивана Бунина, писателя, на протяжении всего собственного созидательного пути не отделявшего своего прозаического творчества от стихотворного. «Я не признаю такого деления художественной литературы на стихи и прозу», – писал он в свое время. – «Такой взгляд кажется мне неестественным и устарелым. Поэтический элемент стихийно присущ произведениям изящной словесности как в стихотворной, так и в прозаической форме. Проза также должна отличаться тональностью… К прозе не меньше, чем к стихам, должны быть предъявлены требования музыкальности и гибкости языка».
Проявляемая Г.Братовым сюжетно-композиционная организация, как и используемая им подчеркнуто экспрессивная стилистика, свидетельствуют о том, что в современной лирической прозе действительность изображается преимущественно через вызванное ею авторское переживание. Но даже насыщенная поэзией, «отличающаяся тональностью» (И.Бунин) проза остается прозой, а ее связи с эпосом слишком велики. Поэтическая мысль в рассматриваемых произведениях черкесского писателя объективизируется в подробных детализированных описаниях и вставных эпизодах, принимает форму обычного разговора, рассуждений, скрупулезного самоанализа.
В данном случае прочность повествовательной структуры обусловлена именно тем, что внешнее в ней (события, факты, повороты действия) неотрывно от внутреннего течения, раскрывающего психологическую подоплеку лежащих на поверхности событий. Оба потока прочно, плотно связаны и образуют целостный психологический комплекс. Причем доминирующую, жанрообразующую роль играет не среда в широком социально-историческом смысле, а «микросреда» (непосредственное окружение героя, социально-бытовая обстановка и т.д.), поэтому и деятельность героя рассматривается на локальном художественном материале.
Наименование «повесть» в данном конкретном случае, применительно к произведению Г.Братова, весьма условно и символично. Как по содержанию, так и по стилю своему «Когда цветут подснежники» – это, скорее, своеобразная поэма в прозе, впечатляющее лирико-эпическое повествование, характеризуемое и широтой обобщения национально-самобытных оттенков, и масштабностью охвата эмоционально-психологической действительности, и напряженнейшей взволнованностью чувств. Тем самым в прозу входит и момент обобщения, и момент вымысла; важно не то, что в данном произведении показано переживание, которое на самом деле было в действительности у данного лица, а то, что оно могло быть, что оно потенциально возможно.
Отличительной чертой прозы другого черкесского писателя – Б.Тхайцукова – является актуальная современная проблематика, глубокий социологизированный психологизм, пристальное внимание к внутреннему миру современного человека, к комплексу его морально-этических установок. В одном из произведений Б.Тхайцукова – в повести «Ветер жизни» – злободневные и животрепещущие явления анализируются сквозь призму человеческих судеб. Наряду с острой, напряженной постановкой нравственных и духовных проблем, в повести исследуется, из каких источников – национальных, общечеловеческих, идеологических (коммунистических) – определяется и вырабатывается моральный кодекс строителя коммунизма. Таким образом, текущее развитие сюжета подпитывается не видимым социальным конфликтом, а внутренними, скрытыми противоречиями действительности.
Главные герои повести – Аслан, его жена Гуащамида, директор завода Данил Добра, секретарь комсомольской организации Дуся Синицына, инженер-керамик Инесса Кирпичникова – закономерно воплотили в себе типичные черты советских людей. Однако на основе требуемой временем типичности писателю удается не только не обеднить образы своих героев, но и полнее и глубже раскрыть их. Фигура центрального персонажа Аслана Курчева далеко не однозначна – она сложна и противоречива. На конкретном примере – примере Аслана – Б.Тхайцуков с особой тщательностью исследует социально значимый вопрос: «В какой степени и в каких проявлениях отражаются пережитки старых обычаев и старых взглядов на многих аспектах современной жизни?». Жизненность и реалистичность центрального образа – в достоверности и типичности. Аслан, родившийся и выросший в советское время, – передовик производства, наделенный внешне лучшими чертами коммунистической личности, – никоим образом не может преодолеть традиции старого мира, на которых он вырос. Писатель утверждает, что моральный кодекс строителя коммунизма не складывается автоматически, по велению свыше, а должен явиться результатом острой нравственной борьбы. Б.Тхайцуков даже не пытается в угоду существующему политическому строю сгладить явные противоречия жизни. Вскрывая истинную диалектику бытия, он объективно выводит образы мещан, лицемеров, демагогов (Кокуры, Марджан, Хабали), которые воплощают в себе якобы отживающие, но в действительности «вечные» силы современного общества. Повесть отличается глубоким психологизмом, яркостью языка, законченностью образов, благодаря чему ее можно расценить, как в некоторой степени новое слово в национальной черкесской литературе.
В целом, в повестях второй половины прошлого века черкесские авторы прежде и активнее, чем в других прозаических жанрах стали следовать тенденции постижения диалектики изменений внутреннего мира личности. Гегель в свое время описывал аналогичный процесс так: «…подлинным содержанием становится здесь сама душа, субъективность как таковая, так что все дело в чувствующей душе, а не в том, о каком именно предмете идет речь. Мимолетнейшее настроение момента, восторженное ликование сердца, мелькающие блестки беззаботной веселости и шуток, тоска и меланхолия, жалоба, короче говоря, вся гамма чувств удерживается здесь в своих мгновенных движениях или в отдельных мыслях о самых различных предметах, увековечиваясь благодаря своему высказыванию».
На протяжении же последних двух десятилетий от произведения к произведению все более актуализировалась тематика повестей, а также устанавливались все более многообразные связи между социальной средой и характерами персонажей, между объективной действительностью и человеком. Причем иногда доминирует среда, в которой проявляются черты общего «порядка вещей», порой она интересует художника не меньше, чем человеческие характеры; в другой раз преобладает выражение конфликтов «общечеловеческого» и «конкретно-социального», проявляющихся как в самом человеке, так и в отношениях между героем и средою. Причем на первый план начинают выходить именно характеры и личность. В значительной степени подобное многообразие применимо к рассмотренным нами выше лирическим произведениям Габаса Братова. Сюжет уже не выступает здесь как сложная, насыщенная событиями история развития целого ряда личностей, а формируется как цельная история одного характера, то развернутая широко и объемно («Я вернусь»), то суженная и углубленная до одного момента в жизни героев («Когда цветут подснежники»).
Проявляющееся в современных повестях открытое признание писателями преимуществ «осердеченного разума» перед рефлексией, безраздельная симпатия к сознательно поступающей личности распространяется в едином сложном комплексе с этической определенностью человека. Читатель может и должен знать и всеми фибрами души ощущать, что есть добро и что есть зло, что хорошо и что плохо, что честно и что подло, – настаивают писатели. Герои их произведений могут оставаться в состоянии поиска путей к осуществлению своих идеалов; с ощущением важности и необходимости таких поисков и, одновременно, с пониманием недостаточности сделанного; с осознанием своего несоответствия собственным представлениям о подлинно человеческом призвании. Причем все это может происходить в процессе нравственного становления либо развития самосознания героя.
Однако необходимо отметить, что в отражении этих вопросов литература действует не только прямо, но и косвенно: проблема нравственного выбора, верности этическим нормам, существующим испокон веков, ставится и в эпизодах, отображающих поведение демонстративно отступающего от нравственной нормы человека. К примеру, в повести «Я вернусь» Габаса Братова таковыми являются герои, предающие в трудную годину войны свой аул и свой народ, ждущие за это наград и в полной мере получающие их – в виде всенародного презрения. Стоит отметить, что сам по себе подобный тип дезертира неоднократно встречался во всей общероссийской литературе (к примеру, «Живи и помни» В.Распутина). Психологическая реакция народа на предательство, отторжение предательства как явления антинародного, как нарушения этических норм, выкованных тысячелетним опытом человечества, – вот социально обусловленный мотив, общий для таких произведений.
В целом же, обобщая, заметим, что постепенное расширение тематических горизонтов и в особенности обращение северокавказской прозы к актуальной проблематике современности, к изображению современного героя потребовало глубокой перестройки художественного мышления. Без такого рода преобразования и обогащения новыми изобразительно-выразительными средствами национальная повесть не способна была бы передать многогранную и разностороннюю действительность.
Опубл.:
Хуако Ф.Н. Национальная ... // Доклады Адыгской (Черкесской) Международной Академии наук. – Т. 7. – 2004. – № 1. – С. 163-176.