Поиск по этому блогу

Взгляд Кавказа "изнутри" в новой прозе

В вышедших в декабре 2009 года при содействии Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ (Фонда С.А.Филатова) в издательстве «Фолио» (Москва) сборниках даже художественной литературы («Цепи снеговых гор» и «Лес одиночества»), но с учетом проблем сегодняшнего дня, повествование не могло обойтись без обычных для нас в условиях нынешней демократии вопросов самоидентификации кавказских народов, жестоко заклейменных московским властителем Ю.Лужковым как «лица кавказской национальности», – идентификации, которой Гарий Немченко, как представитель одного из этих заштампованных субэтносов, радуется как объединяющей. Действительно, принцип составления обоих сборников, – это имеющая место быть на Северном Кавказе мощная духовная меж- и внутринациональная связь. И именно в этих, составленных с учетом приведенного благожелательного девиза сборниках национальные писатели получают возможность достаточно свободно реализовать свое святое
«право слова», результат чего и рассмотрим далее на примере первого сборника «Цепи снеговых гор».
Главный герой большинства произведений сборника погружается в воспоминания-рассуждения о своей жизни, о людях, о себе самом, точно настраивая читателя на свое, соответствующее эпизоду настроение. К примеру, настрой первых же строк повести Дениса Бугулова «Три шага Вишну» представляется до боли знакомым читателю, только что, буквально месяц назад пережившему эти яростные новогодние праздники, с их застольными опасностями, двенадцатидневным бездельем и горьким выходом на работу без копейки в кармане. Очень точен автор в этих живых описаниях.
Однако не только бытовые, но и философские раздумья героя и провоцируемые ими переживания отражены в произведениях сборника. Чаще всего в рамках различных эпизодов центральный персонаж размышляет об изменениях, происходящих в нем самом и в его жизни с течением времени. Причем время в качестве непознанного и заманчивого для познания философского понятия часто становится объектом размышлений ведущего персонажа повести, порой он с грустью анализирует быстротечность и одновременно неспешность времени. Так, в одной из повестей сборника («Сказка о времени» Натальи Полошевской), рисующей период взросления девочки, одним из стержневых понятий познаваемой героиней философии жизни предстает именно время, порой шокирующее и потрясающее наивную душу своими модификациями и проявлениями.
Другая частая для большинства вошедших в сборник произведений тенденция – это прием, с помощью которого философское настроение героя передается всему окружающему, даже бытовым предметам и природе. Особенно ярко и даже порой болезненно срабатывает такой художественный прием в повестях, представляющих собой, по сути, «размышления изнутри» того или иного участника современной северокавказской войны (чеченской кампании), – событий, о которых мы получали информацию лишь из федеральных СМИ, т.е. «снаружи». И потому взирающие из разрушаемых и сжигаемых домов на происходящее герои, рассуждающие об увиденном («Судьба  и душа» Канташа, «Пастух и орел» А.Кардаша, «Абрисы» Л.Куни и др.), не просто «задевают», а буквально «шокируют» всей мощью впитанного с подобными испытаниями негатива.
К примеру, взгляд Лулы Куни в повести «Абрисы» на пришедшего на землю ее отцов солдата можно считать достаточно редким для сегодняшней литературы и прессы, пытающихся несколько идеализировать своих военных героев, якобы «защищающих чеченский народ». Однако сам народ, смотрит на своих защитников кардинально иначе, что является реалией современности, и если об этом замалчивать, подобное отношение отнюдь не исчезнет: «Каждую пару месяцев – новые, но все – одинаково тщедушные и отрешенно несчастные – одинаково ненавидя и неведомых нас, и невидимых тех, кто сидит «там», в «центре», и распоряжается нашими жизнями: еще вчера своего народа, ставшего «стрелочником» всех державных проблем, и ребят, в чьи мальчишеские руки вложили «карающий меч», не объяснив толком, за что они должны «карать»…». (1; С. 377-378). Да, нет здесь восторга своим спасителем, есть лишь сочувствие: «Злости к этим пацанам не можешь наскрести в своем сердце – даже после стольких и грубостей, и заведомой подлости с их стороны… Какая ненависть может быть к такой же жертве, что и ты?» (1; С. 378).
Либо уже в зачине повести Канташа «Судьба и душа» – весь трагизм, насытивший судьбу того же народа: «Вокруг в радиусе сто – двести километров – крики и стоны невинно убиенных, замученных, заживо сожженных. Их мало кто слышит» (1; С. 190). И вся горечь автора по поводу не всегда грамотно проводимой государством национальной политики – честно отмечая порой «имперские амбиции» России на Кавказе, он иллюстрирует их, к примеру, тем, что «на чеченский язык ни у какого министерства и ни у какой власти – ни царской, ни советской, ни постсоветской – денег никогда не хватало» (1; С. 222), что справедливо можно отнести к другим северокавказским народам и их языкам.
Разрешение многих проблем, в настоящее время тревожащих общество, писателям Северного Кавказа видится также в сохранении традиций прошлого, в неизменном следовании накопленному тысячелетиями народному опыту (на котором основаны многие описываемые ими народные обычаи), в возрождении высоких общечеловеческих ценностей морали и нравственности, что и провозглашают произведения представленного сборника. И именно житейская мудрость позволяет героине повести Заура Канкулова («Затерявшийся в городе») нане (бабушке) разумно рассуждать о происходящих в обществе катаклизмах: «Будущее прекрасно… Обмусолили его – ни вкуса, ни цвета не оставили. А про настоящее-то и забыли» (1; С. 144).
Подобные мысли наны и последующие мысли дады (дедушки) о жизни предваряют в повествовании реализацию планов государства по установлению власти, включающих взрывы мечетей, расстрелы эфенди и аресты жителей села. Либо размышляющий о прошлом своего народа абхазский старик в повести Анзора Мукбы «Дорога длиною в жизнь» горько, порой беспощадно осуждает оставивших родину во время Кавказской войны земляков. Он не может ни в коей мере оправдать этот поступок, когда «Наши отцы, покидая родину и ступив на палубу чужеземных кораблей, становились на путь исчезновения и нас, еще не родившихся, лишали родины» (1; С. 471). Возможно, жесткий, но справедливый приговор.
Здесь же наблюдается и вполне закономерное для лирического текста вытеснение традиционного сюжета психологической мозаикой настроений, чувств, прерывистыми скачками мысли и свободным полетом авторской фантазии, навеянной фольклорными мотивами, что проявляется в частом воспевании мудрости гор и в интенсивном символизме, характерном, к примеру, для повести Арбена Кардаша «Пастух и орел», где орел является действующим персонажем со своим характером, манерой поведения и даже гордостью.
Также в некоторых произведениях присутствует один из важнейших атрибутов лирической прозы – исповедь. Исповедальные вкрапления весьма колоритно индивидуализируют и в своем роде одушевляют повествование в анализируемых произведениях. Так, в повести осетинского автора Дениса Бугулова «Три шага Вишну» имеет место раскаленная по степени эмоциональности исповедь человека, по сути, покоряющего собственную землю. А венчающая изложение исповедь того же героя, увидевшего вместо своей ноги обрубок, в почине закономерно подытоживает безоглядность рассказчика на поле боя. В последних строках, глядя на свою рану, он с горечью определяет свою трагедию: «Культя. Уродливый замес плоти. Рудимент прошлой двуногой жизни. Той, где невероятным образом осталась под могильной плитой часть меня самого. И ничего не изменить, ничего больше уже не изменить…» (1; С. 90).
В таких произведениях  исповедально-философская мысль главного героя пронизывает и оттеняет динамично развивающийся, хронологически развертывающийся сюжет, а авторское сознание художественно претворяется в фактическом событийном материале. Воспоминание – в качестве лирического приема – также часто присутствует в произведениях сборников и фактически составляет сюжетный остов текстов. К примеру, таковым является автобиографический рассказ Константина Гердова («О, море в Гаграх!...», или завет Казакова») о царящей в писательской среде психологической атмосфере, когда автор убедительно доказывает убожество мира, который, потеряв Поэта априори беднеет на истину.
Итак, в художественных повестях в некоторой степени диалектика души и диалектика мысли затрагиваются традиционно. Но здесь чаще имеет место философская повесть, в которой концепция нравственного выбора выводится на человеческую орбиту, то есть проверяется всей историей человечества и укрепляется в сознании каждого. Таким образом, духовно-ценностные ориентиры рассматриваются в произведениях сборников в широком философском контексте как общезначимые, а писатели доказывают фактом своего творчества концепцию нравственного выбора как определяющую потенциал человечности в каждом, позволяя нам, жителям Северного Кавказа оценить общность объединяющих нас, пусть яростных, но родных «цепей снеговых гор» и собраться единым кругом в грустном, но благородном «лесу одиночества».

ЛИТЕРАТУРА
1. Цепи снеговых гор: Повести писателей Северного Кавказа. – М.: ФОЛИО, 2009. – 735 с.
2. Лес одиночества: Повести писателей Северного Кавказа. – М: ФОЛИО, 2009. – 797 с.


Опубл.:
Хуако Ф.Н. Взгляд ... // Вестник МГОУ. – М.: ООО «Кавказская типография». – 2010. – № 1 (38). – 248 с. – С. 171-174.

Хуако Ф.Н. Взгляд ... // Вестник МГОУ. – Спец. вып. «Докторские мысли»: Избранные статьи докторов наук из публикаций журнала за период 2001-2010 гг. – М.: ООО «Кавказская типография». – 2010. – № 42. – 304 с. – С. 291-296.