Принимаясь за рассмотрение указанной в заглавии проблемы полностью осознаем всю «непохожесть», «разноликость» и «разноплановость» избранных для анализа объектов. Несомненно, мало идентичных свойств могут содержать древние эпические сказания адыгов (Майкоп, 1970) и размышления нашего времени, содержащие воспоминания талантливых служителей искусства (актеров, режиссеров, словотворцев) советского и постсоветского времени (к примеру, зафиксированные как «Мемуары на фоне столетия» (М., 2013) либо проза национального автора Адыгеи Нальбия Куека «Вино мертвых» (Майкоп, 2002)).
Но, тем не менее, есть еще на этом глобальном свете в человеческих рассуждениях оттенки, объединяющие их носителей с предыдущими поколениями, с предками, пусть иных, но столь же заинтересованных народов. Вот и попытаемся далее проследить этот, постоянно сквозящий в обоих источниках девиз: в первом случае это чаще выглядит как призыв «Не опозорь землю нартов», во втором – «Я русский, и я горжусь». Основания, обстоятельства и лица, безусловно разные, однако тональность одна. А потому уточним детали таких параллелей, то есть в проявлениях подобной патриотической тональности в текстах многовекового адыгского эпоса и современных мемуаров советских мастеров художественного творчества.
В частности, один из опрашиваемых сегодня составителем «Мемуаров…» И.Оболенским историк моды Александр Васильев непосредственно провозглашает вышеуказанную фразу («Я русский, и я горжусь») как характерный для себя жизненный принцип, соблюдавшийся им при переезде за границу в конце прошлого века. Однако в русле нашего времени он все-таки уточняет в противоположном направлении то, что его во Франции разумно призывали поменять фамилию (то есть фактически «офранцузиться»), и он жалеет о неисполнении, поскольку в таком случае его карьерный рост был бы значительно ускорен и облегчен. Тем самым интервьюируемый ощутимо лишает свои размышления наносного (порой преувеличенного) патриотизма и приближает масштабы его наличия к адекватной степени насыщенности. [2: С. 52] Аналогично интенсивна и гармонично присуща всей поэтике повествований данная духовно-нравственная тенденция и в произведениях национальной (адыгской) литературы, основанных на сказаниях народного эпоса. В частности, в прозе у Н.Куека гордость охватывает персонажей, а с ними, – и читателя при описании рассказчиком нартских территорий (вершины, заросли и воды), при обращении к нартским песням, однако еще в большей степени, – при появлении племенных представителей. Более того, есть у Н.Куека персоны, являющиеся у него настоящими Богами, всемогущими и бесподобными, действующие в нартском эпосе в роли столь же Великих, но более человекоподобных Мастеров (к примеру, некий Тлепш: Бог у Н.Куека и кузнец в «Нартах»). Подобные фигуры, выступающие в одноименном подлинном народном эпосе, сохраняют свой имидж и у современного адыгского писателя: они есть чудесные ратники, идеально обитающие на горных землях, стремящиеся к свершению всевозможных достижений и без труда добивающиеся этого во благо Родины. Одно из подобных патриотических достижений некоего из подобных ратников (Хаткоес) у Н.Куека послужило генеалогическим источником для появления его старинного рода. К тому же именно на нем выстроена у автора дальнейшая сюжетная линия и сопровождающая ее поэтика произведения.
Столь же усиленна степень насыщенности гордостью в адыгском народном эпосе «Нарты». Причем здесь отнюдь не всегда прямые (могущие оказаться в тягость своей силой) пафосные изложения. Данная тональность нередко прослеживается более гармонично, косвенно, но ничуть не менее заметно. Большинство характерологических признаков, черт нравов и профессиональных (либо военных) навыков, опыта описываемых героев отнюдь не просто перечисляются, как это бывает, – сухо и последовательно. Нет, они преимущественно проявляются в подвигах и ратных достижениях с обязательным упоминанием при этом личностных критериев нартов, а уже этим поднимают и уверенно закрепляют характерологические планки всего народа в целом. К примеру, в эпизоде с описанием рабочего места славного кузнеца Тлепша присутствует подробное уточнение о том, что лишь тот имел право нести имя нарта и участвовать в общественно-социальной жизни нартского племени, кто способен был сдвинуть с места наковальню кузнечную мастера (песнь «Рождение Сосруко»). Или здесь же подавая в подарок меч растущему Сосруко кузнец объясняет свой порыв тем, что только этот юнец «в стране Нартов достоин носить его», назидательно рекомендуя носить его с честью («Меч и конь Сосруко»). Либо сформировавшийся и нацеленный на уход в реальный мир Сосруко объясняет матери свои стремления, чем также повышает характерологический уровень своего желанного соплеменника, когда разыскивает он не «простого друга», не просто сына нартов, а того, кто «не притупился бы в бранном деле, не запнулся бы в быстром беге!». [3]
И условным, но прямым подтверждением данных персонажных качеств можно считать разворачивающиеся в текущем сказании «Нартов» эпизоды. Кадры, обладающие частыми межличностными речевыми актами и порой, – соревновательными, – линиями, убедительно и наглядно демонстрируют часто прикладной, а потому вполне применимый к жизни образ жизни и менталитет нартов. К примеру, пришедшие к кузнецу Тлепшу, как к народному старейшине, трое братьев-нартов просят его рассудить их спор («Меч и конь Сосруко»). Появившаяся на свет в один день (но в разное время суток) троица братьев, занятая совместной уборкой трав высоко в горах, получает внутренние разногласия и начинает поддаваться соревновательному эффекту. А он, этот эффект, в свою очередь, резко порождает семейные разногласия и претензии со стороны не успевающих за резвым младшим среднего и старшего братьев. Характерное для горского менталитета, имеющее силу юридического закона, «святое» уважение младшего к старшим, – это правило оказывается противоречащим данной ситуации. Любой старший – этот идеал, к коему обязан стремиться любой младший, однако здесь выходит иначе. Но народная мудрость тут помогает разрешиться ситуации. Оказывается, имевшаяся резвость младшего происходила от волшебной мощи несомого им (и даже порой самостоятельного) аграрного инструмента, – косы, способной работать без косаря. Когда в эпизоде выясняется чудесное происхождение выкованной учителем Тлепша косы, нарты ставят мастера в известность о своем намерении соорудить из подобного волшебного железного материала не менее мощный и самостоятельный инструмент, но уже нужный на поле бранном, – меч. И тогда кузнец выступает в роли профессионального семейного психолога. Будучи убежден в том, что здесь может появиться следующий судьбоносный спор, мотивированный ценным оружием, он объясняет братьям равнозначность личных прав каждого из них и, чтобы разрешить ситуацию, поручает им физическое задание. Расположенная у входа в кузню исполинская наковальня мешает проходу, и потому задачу сдвинуть, поднять, перенести и вогнать ее в другом месте Тлепш адресует спорщикам с целью выявить для себя победителя диспута. В данном случае налицо имевшиеся в адыгском древнем менталитете рамки поведения и персональной оценки. Следовательно, очевидны в этих и еще многих подобных эпизодах обязательные в адыгском народном эпосе характерологические признаки, личностные планки и, соответственно, обязательные, желанные в адыгском древнем социуме духовно-нравственные, категориальные границы, которые можно считать базовой платформой в патриотическом воспитании любого времени. И потому возвращаемся далее в век ХХ.
Одновременно в анализируемых «Мемуарах…» знаменитый в отечественном кинематографе прошлого века актер Михаил Ульянов берется в интервью И.Оболенскому за соответствующую терминологию, обозначая «патриотизм» как слово «корявое и сучкастое», но весьма значимое. Призывая почитать собственные истоки он приводит в качестве исторического примера поток в постсоветское время дворян-эмигрантов (даже порой старых и больных), поспешивших на освобожденную от советских оков Родину. Объясняет он это, хотя и не будучи научным деятелем, но в терминологическом ключе, пусть и не слишком наукообразно, даже разговорно, но откровенно эмоционально и искренне: «Потому что «Родина» не просто понятие, что-то в этом есть» [2: С. 94]. Кстати, подобное стремление к неустанному воспеванию данного объекта присуще в полной мере и адыгскому эпосу «Нарты». К примеру, впервые столкнувшиеся с элементарной физической мощью растущего нарта Сосруко земляки, оглушенные его силой, позволяющей ему сдвинуть кузнечную наковальню, на что не был способен ни один из них прежде, моментально зарекаются сообщить сенсацию своим соплеменникам на предстоящем народном собрании (Адыгэ Хасэ).
Причем далее в тех же мемуарах дочь актера, взрослая и состоявшаяся личность наших дней Елена Ульянова также, в унисон отцу, констатирует факт непременного изобилия и обязательного наличия патриотизма в любом творческом продукте советского времени. Однако выдвигаемая ею социально-психологическая мотивация данного факта немного разнится с отцовской. Это уже не романтически представляемое более старшим поколением (рожденным в пору революции) «что-то», а в некоторой степени идеологическое принуждение. Опираясь на отсутствие в данный исторической период какой-либо духовно-нравственной альтернативы Е.Ульянова приходит к заключению о том, что Родина есть мать, и потому невозможно вообще позволять себе судить о ней, а необходимо только принимать и мириться с данностью, дарованной судьбой. [2: С. 105] Либо излагая биографические подробности, относимые к своему отцу, Мирель Кирилловна Зданевич признает факт страстного обожания им его Родины – Грузии, особенно столицы Тбилиси и непреходящего стремления его прибыть туда, из чего она подытоживает: «Они с братом были истинными патриотами Грузии…» [2: С. 235].
Таким образом, склоняемся к разделению трактовки Е.Ульяновой относительной идентичности явлений – Родина и мать. Сумевшая произвести на свет, родить Родина справедливо оказывается и пожизненно воспринимается образом, пусть не физическим, виртуальным, но оттого не менее ощутимым для любого человека и в любое время. Данная тенденция прослеживается и в национальной литературе (в частности, адыгской) и в базирующем ее тысячелетнем эпосе адыгов «Нарты». К примеру, отчетлива такая линия у Н.Куека. Как уверенно утверждает писатель, вновь (и это не единственный раз) Бог Тлепш воспроизводится в собственном сыне, появившемся в этом мире посредством мирской жительницы Адиюх. Благодаря этому опять продолжится ветвь нартов, опять эти герои начнут биться и созидать, организовывать свадьбы и погребать ушедших, появляться в этом мире и уходить из него. Однако данный сюжетный поворот у Н.Куека, предполагающий появление на этом свете новоприбывшего, выстроенного из солнечного луча нарта, и, кроме того, как сюжетный поворот несущий уход в мир иной Тлепша, настает только при завершении изложения, в его итоговой семнадцатой новелле.
Есть посвященные рождению нартов эпизоды и в базовом эпосе. В один прекрасный день в нартском сообществе воспылал пастух, что породило ответное пламя со стороны «тонкобровой Сатаней», причем мощность подобного пламени оказалась такова, что женщина устало опустилась присесть на береговой камень. В результате Сатаней доставила в родные терема приютивший ее в ее страсти каменный осколок, где расположила его в теплых отрубях. Миновали определенные сроки, и начались в стенах Сатаней некоторые гулы, исторгаемые осколком, кипящим и бурлящим; а это продолжалось те самые девять месяцев. Испугавшись того, как раскалился камень, женщина отправилась к Мастеру Тлепшу. В течение семи суток бог-кузнец извлек из каменного осколка пылающего младенца, закалил его и сваял из него булатную персону. Данный эпизод послужил фабульным стартом для того периода, когда в стенах Сатаней начал взрослеть юнец, причем это происходило стремительно. Когда в светлое время суток он становился выше ростом настолько, насколько прочие ребята возвышались в течение месяца, такое явление расценивалось в нартском социуме как дарованное богом диво. Аналогично и у вышеупомянутого адыгского автора нашего времени Н.Куека в новелле «Он, этот бог, сотворен Хаткоесами» автор отправился вглубь в направлении оптимистической нацеленности: случается нартское появление на свет, то есть свершается событие, реально представляемое образцом абсолютного триумфа бытия во всей его безмерности.
Таким образом, рассматриваемые нами сюжетные, персонажные и источниковые тенденции, характерные для изложений как в постсоветских мемуарах мастеров художественного творчества РФ и в прозе автора нового времени РА, отчетливо прослеживаются и разнообразно, многогранно воспроизводятся, являясь общечеловеческими категориями, что заметно в национальном словотворчестве на основе адыгского эпоса «Нарты» (на примере «Сказания о Сосруко»).
Использованная литература:
1. Куек Н. Вино мертвых: Роман в новеллах [Текст]. – Майкоп: Адыг. респ. кн. изд-во, 2002.
2. Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия [Текст] / Сост. И.В.Оболенский. – М.: АСТ, 2013.
3. Нарты: адыгский эпос [Электронный ресурс] // http://librebook.ru/narty__adygskii_epos
Опубл.: Хуако Ф.К. Гордость за ... // Мат-лы Международной научно-практ. конф-ции «Нартоведение в XXI в.: проблемы, поиски, решения» (2 июня, 2015). – Магас: ИнгНИИ им. Ч.Э.Ахриева, 2016. – 288 с. (18 п.л.). – С. 232-239