Мало изучена весьма плодотворная для советского кино и театра драматургическая деятельность Евгения Шварца, фильмы и пьесы которого известны любому жителю страны. Присущий ему имидж сказочника обеспечил ему популярность уже веками, и потому потребовалось серьезное аналитическое рассмотрение талантов и произведений автора. И лишь одна грань его созиданий – импровизация – изучается Ф. Хуако в текущей статье на примерах из жизни писателя.
Пьеса, СССР, Шварц, сказочник, импровизация, продуктивный экспромт
Little is known about the dramatic activity of Yevgeny Schwartz, which was very fruitful for Soviet cinema and theater, whose films and plays are known to every inhabitant of the country. The image of a storyteller inherent in him has ensured his popularity for centuries, and therefore it took a serious analytical examination of the author's talents and works. And only one facet of his creations - improvisation - is studied by F. Khuako in the current article using examples from the life of the writer.
Собственные сценарные навыки интересующий нас советский драматург Евгений Львович Шварц обнаруживал практически в любом акте своей творческой деятельности. Как признаются покорявшие вместе с ним тогда Театр Юного зрителя (ТЮЗ) актеры и режиссеры, от того, насколько интенсивно и плотно вступал Е. Шварц в тогдашнюю ТЮЗ-атмосферу, зависело то, насколько родным и незаменимым обнаруживался он для многих из них впоследствии. Артисты театральных мастерских в столицах обитали грузными кучками. Посещая их и показывая себя, часто ему удавалось навестить те или иные спектакли. Многие из участников театральных действий уже тогда прослеживали в нем вероятного драматурга, однако подлинная драма под его пером созрела не сразу. Начальной стадией признаются импровизации на капустниках. Тогдашний мэтр отечественной музыкальной педагогики и критики Моисей Янковский вспоминает свои вечера в обществе вышедших из ростовской театральной студии братьев Шварцев – Евгения и Антона, двоюродное родство и дружескую близость которых он подтверждает лично: «Вокруг них и собирался кружок ростовских актеров» [1: 121].
Как признаются коллеги Евгения Шварца, уже на ранних его шагах по театральной сцене было понятно, что он обречен на драматургическую деятельность. Такая уверенность была основана на том, что Е. Шварц выступал одним из первых рассказчиков в театральных попытках и нес адресатам профессиональные импровизации («Блестящие, сверкающие остроумием и, к сожалению, не записанные ни им, ни нами» [1: 8]). Ведущим нить изложения повествователем он запомнился своим слушателям реально отменным. Выступая также и устроителем происходивших на столичных сценах кино- и театро- импровизаций, Е. Шварц превосходно воспроизводил звуки, дублировал манеру и учитывал речевые стили. К примеру, в воспоминаниях о нем тогдашнего писателя Леонида Пантелеева Е. Ш. выразительно изображает их малоуспешного тогда, но известного романиста-производственника, некоего Z. Находя своего собеседника Z «интеллигентно выражающимся», он смело разоблачает его: тот почти не произносит гласных, формулируя свой диагноз как «Зблеванье цнтралн нервн сстемы». Как сознается Л. Пантелеев, восторгающийся манерой речевого изложения Е. Шварца, «Записать на бумаге эти реплики Z почти невозможно, а в устах Евгения Львовича это звучало удивительно смешно и очень похоже, я сразу представил себе этого по-епиходовски глупого и несчастного человека» [1: 58].
Выступая в соавторстве и со Львом Лунцем, и с Михаилом Зощенко Е. Шварц производил сценарные зарисовки, драмы, многие из которых затем выводились на сцену в Доме искусств. К несчастью, в те годы еще не было частого диктофона в кармане. И потому тогдашние участники событий обладают лишь незафиксированным впечатлением об этих сценарных зарисовках, которые удивительно предстали тогда, но заметно ускользнули сквозь комнатную стену от потомков. Приходили сюда и люди искусства, и люди слова, разных наций и возрастов. Актером, автором, ведущим и постановщиком подобных театральных вечеров выступал Е. Шварц. При этом собственные речевые экспромты он фактически не репетировал, как делают это многие другие авторы. В подобной обстановке родился тогдашний боевик «Фамильные бриллианты Всеволода Иванова», выступивший своеобразной пародией на авантюру («Женитьба Подкопытина»), в котором, сверяя своих персонажей с гоголевскими, Е. Шварц насмешливо очерчивает свою современность. Так и в занимаемых им редакционных местах (журналы «Еж», «Чиж»), где «словно на Востоке, без предварительного чая или кофе нет служебных разговоров, ничего не начиналось непосредственно с дела» [1: 133], атмосфера поддерживалась благоприятно. Это происходило на основе и с помощью того, что театральные вариации Е. Шварца, его портретные наброски оказались достаточно даровитыми, меткими, но потешными. Как признается Михаил Слонимский, «Даже Зощенко, которого мы считали самым обидчивым из нашей компании, не обиделся, когда Шварц дал ему роль Жевакина, как «большому аматёру со стороны женской полноты». Вообще не помню, чтобы кто-нибудь обижался или, тем более, сердился на Шварца. Это было невозможно» [1: 9]. В подобных коллективах ценили атмосферу, обожали шутку, фактически боготворили слово.
В довоенном Советском Союзе голод был весьма заметен. Приносившиеся гостем потайные хлебные кусочки уже могли наладить радостную тональность. По словам посещавших вечеринки братьев Шварцев однокурсников и коллег, за столом, «молодым и беспечным», весьма здорово Евгений Ш. воспроизводил своими ролями зверей. Заливаясь улыбкой, он излагал необычные хроники событий и воссоздавал конкретные «собачьи суды». Использовал при этом целую череду выразительных средств: неким, действительно близким к собачьему, говором, с собачьим ударом на слоге, с собачьим сарказмом, вел речь в таком искаженном, умоляющем тоне, в коем городской житель упрашивает собачку. Неизвестно, выступало ли такое актерское действо авторской фантазией. Однако имеющиеся описания согласны в том, что суд происходил весьма даровито. Сценка, длившаяся около дести минут, состояла в следующем. Мрачная атмосфера судебного акта воспроизводилась чередованием разноголосых лаев, которые могли бы образно принадлежать всем участникам судебного процесса в их ролях. И тогда плачевный скулеж обвиняемого был хорошо понятен на фоне устрашающего тона обвинителя.
Причем Е. Шварц действительно боготворил, и искренне возносил интеллектуальную остроту, выданное по поводу описание, сформулированный удачно шарж, запоминающийся анекдот. Острая мысль Е. Шварца выступала бесконечной. Всевозможные обстоятельства приносили смену «судебных» деталей, когда появлялись новые ситуативные подробности. Постоянно развивающийся на советской сцене автор интенсивно впитывал многие, созвучные ему перлы тогдашних драматургов М. Светлова, И. Штока, Н. Эрдмана, Н. Богословского. Авторское чудачество в такой забавной постановке было неистощимо, а персонажный говор удивлял получателя верным, часто собачьим тоном. Как свидетельствует Моисей Янковский, «И хотя не произносилось ни слова, можно было понять, что подсудимый – воришка, притворщик, что судья – бурбон, прокурор – зверь, что адвокат льстит судьям и неловко выгораживает подзащитного» [1: 121].
Сам являясь мастером вариаций писательских, Е. Шварц превозносил высказывания мастеров вариаций лирических, к примеру, М. Дудина. Такая эпиграмма последнего, как «Трудно жить с душой барана / В должности писателя» часто сопровождала Е. Шварца в жизненных ситуациях. Причем, как свидетельствует наблюдавший за ним в те годы Александр Дымшиц, «цитата звучала у него чуть задумчиво, как-то иронически-сочувственно, с подчеркиванием слова «трудно»» [1: 170]. Однако при всей сценарной даровитости, как предполагают, а порой заверяют участники тех событий, создавать письменные тексты Е. Шварцу приходилось сложнее. Так, к примеру, по словам Леонида Пантелеева, анализируемый нами драматург на его глазах вел настойчивый поиск слога: «В то время ему было уже за пятьдесят, а он, как начинающий литератор, просиживал часами над каждой страничкой и над каждой строкой. Бывать у него в то время было тоже мучительно» [1: 47].
В качестве творческого признака, на уровень которого способен тот или иной автор, Е. Шварц не однажды выделял умение творческого человека уважать своих героев. За это он похваливал своих коллег (к примеру, актриса Янина Жеймо в ее мощной силе такого уважения). Но и сам Евгений Шварц не забывал подчеркивать собственное уважение к героям своих строк. Как предполагают современники, именно такое уважение придавало его трудам даже некоторую мучительность, что могло показаться со стороны. Так позволяли себе трактовать малую скорость Евгения Шварца в работе. Это проявлялось, когда он постоянно переписывал даже подготовленные к выводу на сцену фрагменты и мучил тем самым ожидающих его режиссеров.
Еще неизменно подчеркивается такая личностная черта Е. Шварца как человека: явно выраженная гадливость по отношению к разбиванию жизненных догм. Такая гадливость с его стороны распространилась и на искусство, оберегаемое его сценарными трудами. Относился он с презрением ко лживым, обманным хитростям, производимым во благо моментального эффекта. Как говорит об этом С. Цимбал, «Удивительно, но, вероятно, закономерно, что именно сказочник, выдумщик и фантазер испытывал такую непримиримую вражду к мистификациям и притворству» [1: 154-155].
При этом условной фиксацией, хоть немного сосредоточившей в своих строках атмосферу (создававшуюся Е. Шварцем в его, рассматриваемых нами здесь, импровизациях), сохранились в журналах. Редакционное настроение, царившее в этих стенах, в требуемой мере пропитывалось ребячеством, транслируемым читателю. Пишущий, отважно и мужественно провожавший своих получателей в среду решительной фантазии, был уверен в недопустимости лжи и транслировал свою уверенность нам. Фактически нулевая стоимость была бы придана редакционным усилиям, когда бы они не были направлены на наладку журнального образа, ассоциирующегося со светлой струей. Как раз в таком усовершенствовании журнального материала и состояла целевая убежденность редакционных работников, в числе которых и был Е. Шварц с его насмешками, юмором и вариациями.
Но, пожалуй, больше всего Евгений Шварц предпочитал устную форму изложения. Это была шутка в гармоничном слиянии с насмешкой на артистичном фундаменте той легкости, которую все, знавшие его, строго подчеркивали в нем. Е. Шварц с немалой эффективностью вступал в контакт с растущим поколением. С легкостью общаясь с обступившими его подростками, он и передвигался в их окружении, распределяя среди них должности, жившие в их мечтах (паж в его красе, король в его власти, Василиса в ее мудрости и т.д.). И даже Иван-дурак радовал ораву, становясь звездой, сошедшей с экрана. Такое распределение выглядело натурально, словно писатель сам вхож в их ораву. Ему удавалась некоторая игровая импровизация, захватывавшая дух его и всех других участников. Эта импровизация послужила гармоничной огранкой всей его творческой деятельности и даровала (и дарующая по сей день) максимум радости соприкоснувшимся (и продолжающим соприкасаться) с ней зрителям.
Использованная литература
1. Мы знали Евгения Шварца / Под ред. Н. К. Войцеховской. – Л.-М.: Искусство, 1966.
Опубл.: Хуако Ф.Н. ПОДВИЖНОСТЬ ЕВГЕНИЯ ШВАРЦА В ЕГО ИМПРОВИЗАЦИЯХ // Евгений Шварц и проблемы развития отечественной литературы XX века: Материалы Всероссийской научной конференции. – Майкоп: АГУ, 2021. – 268 с. – С. 80-84
ISBN 978-5-85108-374-7