Творивший фактически полвека на ниве черкесской литературы Мухадин Бемурзов, ушедший от нас уже в начале нового тысячелетия, заслуженно считается одним из наиболее выдающихся мастеров национального лирического слога. Причем даже в свойственной ему, более частой для него, поэтической сфере он выглядит творцом, заинтересованным в освещении хроникально-эпических национальных событий. Профессор Хангерий Баков сегодня делает упор именно на роли М. Бемурзова в урегулировании внутриадыгских эпико-лирических соотношений. Речь идет об утверждавшемся в советское время некоем территориальном преобладании поэтической струи в «адыгейско-черкесских» словесах и струи прозаической – в литературе кабардинской.
Однако, несмотря на такую диспропорцию, на художественную арену выходили творцы, условно регулировавшие территориальные расхождения адыгских эпиков-лириков. Так по мнению Х. Бакова, «Вместе с тем самобытные поэты пришли в адыгскую литературу именно в 60 – 70-х гг. Это Зубер Тхагазитов, Борис Утижев, Хабас Бештоков, Мухамед Нахушев, М. Бемурзов, Исхак Машбаш, Нальби Куёк, представляющие два послевоенных поколения. Среди них особое место занимает М. Бемурзов. Ещё в молодости он создавал оригинальные стихи, но критика не замечала их, ибо критика тогда и сейчас была и является «ахиллесовой пятой» литературоведения» [1, с. 103]. Аналогичную литературоведческую ущемленность данной тематики подчеркивают и более молодые исследователи сегодня. В частности, как утверждает в своей работе магистрант нашего времени О.В. Долова, «До сегодняшнего дня в адыгской литературе не уделено пристального внимания гражданской лирике М. Бемурзова» [3, с. 83-84].
Бемурзовская лирика, продуктивно обогащенная этнической философией, народной мудростью, а также обязательной национальной образностью и возможной сюжетикой, была внимательна к своей среде. Она двигалась в хроникальном созвучии с адыгской историей, что происходит также и в подступающие к личности 60-е годы ХХ в. Максимально распахнутое, а также пространное художественное воспроизведение именно хроникальная тематика приобрела в относимой к лиро-эпической струе поэме Алима Кешокова середины прошлого века «Тисовое дерево». Вступающий в диалог с ребятишками старик, празднующий свое столетие, здесь приятно удивлен. Они примчались на «крутом» тогда автомобиле «Победа» с некими «важными» людьми с поздравлениями к нему. И потому историческое время у А. Кешокова – постоянный, стабильно действующий образ, порой прямой участник повествования. Есть здесь у А. Кешокова и ратная тональность в проблематике Кавказской войны. Именно поэтому не мог Х. Бемурзов отойти от вопросов ратной доблести, пропитывающих как фольклорные, так и исторические источники родного ему национального мировосприятия. Как утверждает по поводу историзма М. Бемурзова изучающая его сегодня О.В. Долова, этот историзм вариативен: «Варьируется только представление об истории, чаще всего реализующееся в следующих конструкциях: история – собирание осколков прошлого («От Майкопа до Адлера...»), история – духовность («История мужества»), история – «бытовая» память» [3, с. 85].
Анализируемый нами сегодня автор подступает к таким источникам уже в личностных лирических установках 60-х гг. ХХ в. Ему удается представить рисуемых им фольклорных героев уже в ракурсе индивидуальных поисков современности. К примеру, в стихотворении «Матери», констатируя внушительный ряд наблюдаемых им в жизни доблестных героев, он проводит свою собственную ратную градацию: «Одни опорой в жизни мне бывали, / Деля со мною радость и беду, / Другие к чести и свершеньям звали, / От третьих и сейчас душа в бреду» [2]. Или обсуждая с воющим мощным силачом, знакомым нам по эпосу, проблему соотношения доблести с хитростью в бою, он приходит к пониманию отважной смерти как залога искомой социальной славы.
Достаточно экспрессии в его гражданской лирике, доблестный оттенок его строк не мешает выражению чувств. Достигаемая доблестными подвигами болевая рана смягчается участвующими в военных событиях природными элементами, удивляющими рассказчика собственной мудростью: «А новый день, отпраздновав крещенье, / Узнал, что за ночь выжил старый сад. / Но, словно платой за свое спасенье, / В седом убранстве яблони стоят» [2]. Вообще, что характерно для адыгской поэзии, уже в постперестроечной второй половине прошлого века, гораздо более вольной в тематике по сравнению с советским периодом, стало обсуждаться авторами в лирическом ключе существенное число военных фактов, событий и лиц. Работает в этом направлении и М. Бемурзов, отнюдь не описывающий боевые стычки, а отдающий предпочтение изложению личностного восприятия ратных подвигов: «Скоро и эры мало, / Чтобы вести отсчет, / И, опустив забрало, / Новый берут рекорд» [2].
Стихотворчество середины прошлого столетия, склонное к индивидуализму, отличается как мотивационным, так и инструментальным калейдоскопом в выстраивании не только личностной, но и хронологической повествовательной картины. При изображении и формировании тем самым национальной исторической памяти Мухадину Бемурзову удается периодически обращаться ко времени как к действующему собеседнику: «Весною, летом, осенью, зимою / Уходят годы сонной чередою. / Одни в любви нам в жизни признаются, / Другие сердцу горем достаются» [2]. Делает описываемый поэт при этом упор на способность индивида к памятному сохранению личностных доминант: «Все оставляем мы под жерновами – / И жизнь, и слезы – все, что было с нами, / Все то, что затаили и простили, / Все то, о чем ночами мы грустили» [2]. Подсказывает таким образом мудрый лирик индивидуальную технологию бережной характерологии, способной сформировать уважительную личность. Как иллюстрирует данный факт востребованность поэта на протяжении долгой национальной истории, заметное достоинство М. Бемурзова состоит в следующем. Его лирическая цитата, заимствованная из художественного текста «Адыгам, погибшим в Русско-Кавказской войне» (= «Урыс-Кавказ зауэм хэкӀуэда адыгэхэм»), зафиксирована на каменном мемориале, который сооружен на его родных землях (а. Али-Бердуково Хабезского района КНР, 1989 г.). Обращаясь в таких строках к проходящему мимо своему современнику, ведущий изложение автор адресует ему пламенное пояснение. Это упоминание поэтом «светлых душ» увековеченных героев, сумевших в своей истории, «душой-щитом оберегая честь народа», «До самой смерти не уступать врагу» [3, с. 82]. Тем самым воспроизводимая поэтом историческая память первоначально появляется в роли некоего образного воплощения этнического ратного ресурса, подразумевая воспоминания об ушедших: либо побежденных на поле боя, либо изгнанных из родных земель в чужие места.
В ходе воплощения историзма в своем поэтическом творчестве М. Бемурзов нередко вырабатывает и регулирует памятную тематику как титульной именной, так и стержневой линией собственных строк. Тем самым ему удается продолжить выявляемую нами в статейном зачине тенденцию углубленного (порой, – философско-личностного) обращения к реалиям истории, присущую целому ряду адыгских словотворцев второй половины прошлого – начала текущего веков. Одновременно была налицо склонность автора воспроизвести пронзительность современного ему дня. Он делал это с учетом активизации такого восприятия и соотнесения его с предыдущей эпохальностью, помогая себе некими художественными элементами – персонажами абстрактными и образами визуальными: «Опять ты, мир, горишь в огне, / В людском несчастье, в чьем-то горе. / И в детском беспокойном сне / Опять судьба со смертью спорят. / И птиц пугаясь, смотрят ввысь, / Ждут милости от самолетов» [2]. Выстраивающий при этом лирическое изложение словотворец соотносит общенациональную память, завоеванную народной историей, с давними нотами рассказчика, обретенными в детстве: «Но только лишь одну, из тех, что пели, / Пронес я талисманом сквозь года – / Ту песню, что у детской колыбели / Ты, мама, напевала мне всегда…» [2].
Хроникальность (то есть историзм) лирических (то есть поэтических) строк традиционно заключается еще и в следующем. Им удается зафиксировать ментальные ценности, макеты мышления и образы действующих лиц соответствующих периодов как в сюжетике, так и в эмоциональной лирике своих изложений. Тем самым склонная к историзму поэтика организует, компонует и охраняет такой информационно-духовный ресурс для передачи последующим поколениям. Как утверждает сегодня в посвященной историософским вопросам монографии Л.Д. Хавжокова, в числе работающих над данной темой авторов «есть те, чье творчество в целом ориентировано на осмысление национальной историософии, этноментального самосознания народа. Таковы, например, М. Бемурзов, М. Нахушев, Х. Бештоков и др. Даже названия сборников этих авторов национально маркированы, насыщены историософской и этноспецифической символикой: «Адыгом быть нелегко» («Адыгэу ущытыныр гугъущ») [139], «Слезы адыгов» («Адыгэ нэпсхэр») [185], «Земля отцов» («Адэжь щIыналъэ») [147] и т.д.» [4, с. 11]. Весьма удачно в вышеперечисленном ряду интересующий нас лирик Мухадин Бемурзов в процессе словесного продуцирования выстраивает соотнесенность собственного исторического периода и с предыдущим, и с последующим временем.
При этом, философски обращаясь ко времени, как к активно действующему и изображаемому как приятель герою, ему удается «с размахом» погрузить читателя в ход своих мыслей, чувств и предположений: «Эй, время, время, горю не внимая, / И так ты дни из горсти отнимаешь – / Дай молодости, седины не знавшей, / Узнать – что значит, стать на радость старше» [2]. Тем самым у художественного автора получается успешно исполнить собственную обязанность: оптимально, ненавязчиво, но гармонично представить читателю достоверную национальную психологию, выстроенную на хронике событий. Дает таким путем автор читателю полноценную возможность: погрузиться в мир собственных предков и соотнести с ними многое из своей современности.
Минувшее и настоящее фактически обусловливают дизайн и логику воспроизводимой М. Бемурзовым реальности. Поиск постоянно и живо трепещет в его строках, позволяя рассказчику очерчивать определенную, но доступную к пониманию жизненную философию: «Чья же культура древнее / И исторический путь? / Истину в споре сея, / Войнами ищут суть» [2]. Наиболее активно в роли жизненной философии, присущей рассказчику, который рисуется М. Бемурзовым, адыгство. Оно, будучи сосредоточено, по мнению пишущего, в разумном прошлом, непреклонно. Собственные восприятия, излагаемые в строках, а также порождаемые ими мысленные обороты поэт неизменно соотносит с черкесским этническим менталитетом, народным нравом, способным сегодня ощутимо модифицироваться, однако не утерять своих базовых линий. Пишущий автор при этом прочувствован откровением к излагаемым предками приоритетам. Подобные нотки традиционализма в стиховых диалогах М. Бемурзова демонстрируют авторское благоговение ко всему, наследуемому от предков на духовном уровне. Успешно пытаясь собственным слогом воспроизвести неизменный time-mobil (то есть подвижность времени), поэт уважает традицию, не переставая восхвалять ее мудрость. Здесь есть явный лирический оптимизм.
Однако имеют место быть и некоторые пессимистические тональности. К примеру, в представленной автором поэтической строке хроника событий выступает порой в качестве смыслового компонента, который вынужден соседствовать и идти рука об руку с некой кончиной: «Жизнь приходит под руку со смертью, / Всё рассыплется когда-нибудь. / Даже ночь кончается с рассветом, / Даже день заканчивает путь» [2]. Обязательность и неизбежность любого конца для любой логической нити пессимистичный автор здесь представляет реально действующим законом.
Таким образом, если констатировать данный авторский пессимизм, поэт М. Бемурзов рисует не всегда безукоризненность, порой, – запутанность и обреченность на конец некоторых личностных контактов. Спасительным кругом здесь выступает авторское «я», присущее поэту, часто предпочитавшему именно стиховые формы изложений. В ходе развития таковых, по мнению О.В. Доловой, «импульсом литературного переживания становится диалог поэта с самим собой – бывшим, нынешним, будущим; поиск в себе свойств и черт, которые осмысливаются как знаки истории народа» [3, с. 86]. Подобный явный признак лиризации строки позволял автору философски воспринимать собственную позицию и в реальности, и в истории, и в социуме. В этом случае индивидуальный автобиографизм дает возможность поэту, ведущему диалог с самим собой, воспроизвести размышления и экспрессию, присущие целому поколению, рожденному в жестокие советские военные годы: «– На этом свете человек я лишний, / И нет другого на планете всей, / Кто бы нуждался в выпавшей мне жизни, / Помимо старой матери моей…» [2].
Тем не менее подобный индивидуально-личностный образ, выразительно беседующий с самим собой, вскоре утрачивает точную хронологическую конкретику. В силу своей заданной обобщенности он начинает располагать общей, глобальной семантикой. М. Бемурзову устами своего рассказчика удается восприятие планетарных территорий в качестве пространств, присущих народной памяти. Как удается выявить на примерах творчества М. Бемурзова, приведенных в нашей работе, он, рисуя себя в роли лирического рассказчика, считает себя действующим компонентом истории собственного народа и воспринимает такие факты как с гордостью, так и с пессимизмом. Подобный вывод позволяет нам согласиться с Хангерием Баковым в его обобщающей констатации рассматриваемого творчества: «Бемурзов вывел черкесскую поэзию на новый уровень художественности, опираясь на свою творческую индивидуальность» [1, с. 105]. Как было выявлено нами в работе применительно к касающимся истории черкесским поэтам, художественные изложения о хроникальной национальной памяти имеют место быть фактически у большинства адыгских авторов. Достойным представителем подобных выступает рассматриваемый нами Мухадин Бемурзов, который профессионально строит меж- временные мосты посредством своей художественной поэтики. И закончим словами вышецитируемой нами О.В. Доловой о М. Бемурзове и объектах его творчества: «В своих стихах без кажущихся усилий изливает вою душу о своем народе, Родине, о времени, о молодежи, об их будущем, об их воспитании, любви, о родителях и мы уверены, что найдут отзвук в душе адыгов» [4, с. 87].
Библиографический список
1. Баков Х.И. К проблеме творческой индивидуальности черкесского поэта Мухадина Бемурзова // Гуманитарные исследования. – 2013. – № 2 (46). – С. 102-105.
2. Бемурзов М. Диалог // ДАРЬЯЛ 2015-5 (http://www.darial-online.ru/2015_5/bemurzov.shtml)
3. Долова О.В. Гражданская лирика черкесского поэта М. Бемурзова // Наука и современность. – 2016. – С. 84-87.
4. Хавжокова Л. Художественное осмысление темы Кавказской войны и махаджирства в адыгской поэзии. – Нальчик: ООО «Печатный двор», 2016. – 192 с.