Интертекст, дискурс, художественная литература, постмодерн, коммуникация, речевой акт
In the introduction of the presented work, starting from the tendencies of dialogism that are frequent in the world society today, the author of the article refers to the issues and chronology of the development of the terminological components of the intertext. This makes it possible to highlight some of the stages of the problem study both in domestic and foreign philological, sociological and cultural science. Drawing a conclusion on such a review about the interest in the issue, the scientist makes a reservation that the direct intertextual richness of the genre is often not considered. The main part examines, lists and analyzes step by step the definitions of intertext and intertextuality, put forward by both previous, already gone, and modern scientists (N. Fateeva, D. Bagretsov, G. Burkitbaeva, N. Feyklau, Y. Kristev, M. Kremshokalov and etc.). And therefore, the appeal takes place further in the field of terminological analysis, already to the question of the practical applicability of the intertext, as well as to the stream of its national applicability.
In fact, any presentation is an obligatory intertext, an arbitrary ingredient of which is intertextual due to its conditionality by well-known aesthetic or historical information. Based on the examination, it is revealed that the textual content is capable of radically transforming, and the textual mission is to reduce to the reproduction of some positive (or negative) feelings or to the spread of reactions to other life frames.
The following is a detailed discussion of the contemporary impact of the now frequent mythical postmodernism around the world. So, for example, many of the current tendencies of postmodernism have acquired their own linguopoetics in the Circassian prose of the new millennium. The intertext and inter-discourse we distinguish work with specific linguistic and semantic features of certain exclamations and, in this way, cause the inter-genre of these fragments in the corresponding (including Adyghe) language. In this way, the author's creation, opposed to the author's departure, does not at all oppose the intertext, since the latter is also defined as the balance of verbal statements. At the same time, taking into account the multitude of interpretations of the recipient available in the minds and forced by the literary line, one of its most important aspects is the understanding of the subscriber, which is just a reliable intertextual resource.
Введение
Специфической особенностью сегодняшней филологии, а также вообще гуманитарного знания, можно считать отвлечение в коммуникации от монологической восприимчивости, с последующим обращением к диалогу. Ориентация на интер- поведение, предполагающее обязательное взаимодействие, захватила свои пороги в многонациональном планетарном сознании. Диалогизация в качестве определенной доктрины оказалась базовой для целого ряда эстетических, психологических утверждений филологии, а также и в системе интертекста, для которого диалог можно назвать действующим компонентом. Подобное развитие событий способствовало тому, что форма интертекста в ее многочисленной интерпретируемости выступила востребованной, активизированной и интенсивно насыщенной здоровым рефлексом сегодня, то есть в период мистического постмодернизма нового тысячелетия.
Интертекстуальная качественность, судя по такой активности, имела место быть на мировой писательской ниве также и в предыдущие периоды. Изучающие проблему постмодернизма ученые (к примеру, Ю. Маслова в диссертации 2012 г. в г. Ставрополе) рассматривают то, каким путем приемы интертекстуальности преобразуются в технологию семантического скопления, раскрывают тактики конструирования смысловых деталей. С опорой на подобный анализ в таких работах очерчиваются специфические качества образных систем в художественных произведениях, а также выявляются движения взаимного культурного воздействия. Интертекст при этом обладает непосредственной отнесенностью к сложной коммуникационной схеме, поскольку ориентирован на диалоговую отдачу, присущую нацеленному на контакт тексту. К примеру, диалогизм слога в романе такого классика немецкой литературы прошлого века, как Даниэль Кельман, определяется уже и современной наукой весьма своеобычно. Он выступает многочисленным диалогом персонажных голосов, возможной расщепленностью их эмоций, а также одномоментным присутствием в строках языков, присущих хроникально отдаленным этническим цивилизациям. Любой текст при этом ориентирован контекстом. Подобная насыщенность позволяет исследователям причислять немецкого автора к оригинальной для стандартной логики категории магического реализма с допущением исторических сведений.
Вообще в период 60-х гг. прошлого столетия взаимная реакция и слияние конкретных повествований выступают объектом пристального внимания науки, располагаясь стержневым интересом сегодняшних языковедов, критиков, культурологов. Приходят исследования, рассматривающие художественное творчество в контексте применения интертекста (к примеру, Д. Багрецов (г. Екатеринбург, 2005)), а также изображающие инструментальный аппарат интертекстуальности посредством конкретного ряда художественно-выразительных средств (к примеру, Н. Фатеева (г. Москва, 2007)). Находят свою аудиторию диссертации, рассматривающие, в частности, всевозможные жанровые признаки. Так, к примеру, в диссертации по филологии 2005 года, защищенной в Алма-Аты, Г.Г. Буркитбаева анализирует «общие и специфические черты жанров (динамическая риторическая структура, стандарты и нормы жанра, конфликт между «личными интересами» авторов и общепризнанными «коммуникативными целями» жанров, их демократизация и идеологичность), … интерактивность, контекст, отношения интерактантов, каналы презентации жанра, жанр в межкультурном общении и многие другие» [6, с. 97]. Таким образом интерес налицо.
Однако нередко вне поля зрения остается непосредственная интертекстуальная насыщенность жанра. В целом, посредством действия актов «интердискурсивности», приводящих к явной «интертекстуальности», возможно появление ранее неизвестного жанрового образования либо нетрадиционный поворот к жанру имеющемуся. Одновременно в событийных и в хроникальных текстах подобная интер- соотнесенность весьма явно выражена, легко просматриваема, именно в этом и заключается непременное условие происходящего коммуникативного акта. Необходимо стремиться при этом к рассмотрению жанра в его различных речевых (в т.ч. – языково-национальных) проявлениях. Это возможно посредством контекстуального уточнения, путем предположения реализации контекста в качестве не только интер- текстового, но и интер- жанрового уровня. Так, в частности, пишущий документально очеркист производит текст в самобытных хронологических условиях реальности, вследствие чего он существенно ограничен в применении присущих художественному тексту методов и средств выразительности.
Методы исследования
Посредством технологии, используемой в статье, чаще применяется логически обусловленное соотношение существующих по проблеме терминологических сведений и, кроме того, совершаемый на его начале понятийный анализ, что дает возможность упрочить беспристрастность рассмотрения вопросов, иногда с применением текстовых фрагментов в качестве словесных иллюстраций.
Основная часть
Нередко при продуцировании художественно-выразительных текстов, присущих литературе, характерный для них интертекст выступает неким скрытым массивом. Соответственно этому налицо явная размытость в определениях, требующая четких уточнений. В ряду установок, касающихся теории литературы, которые неизменно преобразуются, но группируются на научном поле к началу века текущего, понятие интертекста приобрело значимое пространство. Наиболее частой можно считать интертекстуальность, понимаемую как проблемная, структурная, тональная конфигурация стиля в соотнесении с прочими текстовыми фрагментами литературы. Пионером представления термина интертекстуальности в науке считается французская исследовательница Юлия Кристева, первая употребившая его в 1967 году: «Мы назовем интертекстуальностью текстуальную интеракцию, которая происходит внутри каждого художественного текста. Для любого познающего субъекта феномен интертекстуальности – это признак того отдельного способа, каким каждый текст прочитывает историю и соответственно вписывается в нее» [7, с. 104]. Причем располагаясь в литературных строках, присущие действительности явления сохраняют, несмотря ни на что, ощутимое собственное своеобразие.
Имеет смысл в таком случае привести мнение французского философа литературы Ролана Барта. Он относит к интертексту любой словесный текст, поскольку прочие тексты просматриваются в нем на разных ступенях в относительно известных вариациях. Это тексты этнической культуры (как предыдущей (к примеру, фольклорной), так и действующей). Интертекстовое явление видится Р. Барту следующим образом: «Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул, риторических структур, фрагменты социальных идиом и т.д. - все они поглощены текстом и перемешаны в нем...» [3, с. 515]. Последствием такой связанности и даже заданности инструментов, применяющихся в ходе написания, может предстать постоянный поиск писателем таких механизмов отображения происходящего, которые базируются на полной достоверности. Такого рода своеобразная насыщенность, основанная на расположенном в строках интертексте, обусловливает, в свою очередь, развитие и прогрессирование явления интертекстуальности на творческой ниве.
Интертекстуальность может выступать и определяться в качестве значимого компонента в ходе анализа текста-жанра, а также при дискурсивном разборе. Это происходит потому, что конкретный социум применяет интер- для производства конкретного собственного акта, адресованного массе. Интер- текст трактуется еще и в качестве непосредственной уловки, в частности, как применение в слоге таких художественных средств, как реминисценции, аллюзии, ссылки, сноски и цитаты. Синонимическая соотнесенность средств и жанров тогда содействует быстрой узнаваемости изложения и, тем самым, наращивает степень автоматизации самой процедуры общения. В роли объединяющего качества для подобных вкраплений некоторые ученые (к примеру, И.В. Арнольд) приводят «смену субъекта речи» [2, c. 72]. В целом, явление интертекстуальности можно определить как качество творческого слога определенных авторов, основанное на сочетании конкретных компонентов интертекста. В иностранных работах, изучающих непосредственно жанровый дискурс, текст, регистр, явление интертекстуальности также заметно. В частности, в коллективной монографии 2009 г., изданной в Харькове, «Методы анализа текста и дискурса» С. Тичер, М. Мейер, Р. Водак и Е. Веттер очерчивают две стороны интертекстуального смысла. «С одной стороны, она предполагает, что текст всегда связан с предшествующим или параллельно разворачивающимся дискурсом. С другой стороны, она означает, что есть формальные критерии, которые связывают тексты между собой в определенных жанрах или типах текста» [10, с. 42].
Порой терминология интертекстуальности порождает дискуссии не только в литературном жанровом знании, но и в языковедении. Непосредственно интертекстуальность выступает, с точки зрения английского лингвиста 90-х гг. Норманна Фейрклау требуемым компонентом при разборе дискурса повествований, каковые считаются вероятными проявлениями жанров. Интертекстуальное рассмотрение при этом на ниве стратегии сегодняшнего историзма предполагает такой анализ семантически скрытых фрагментов, который мог бы расширить и скрыть текстовые огранки, сковывая его тем самым с возможной множественностью прежних и последующих изложений. Названный британский лингвист Н. Фейрклау, кроме того, приглашает сделать разграничивающую черту и не путать интер-дискурс и интертекст. Причиной является во втором случае рассмотрение текста внутри текста, но создание изложения посредством конвенции из ряда вероятных дискурсов. Подобная ориентация британского ученого на дискурс может быть обусловлена следующим. Текстовое рассмотрение в художественном аспекте весьма ощутимо предполагает именно дискурсивный анализ, преподносимый Н. Фейрклау в разработанной им теории когнитивного дискурса. Такого рода аналитический ход способен развести жанровые пределы, абстрагировать вплоть до размывания их границы, воспроизводя при этом предыдущий исторический период в качестве единого, слитого, разноликого текстового скопления.
Что касается инструментального аппарата, составляющего явление интертекстуальности в реализации, современные лингвисты А.А. Серебряков, С.В. Серебрякова обозначают следующую закономерность. В него способны включаться многие тактические приемы, диахронически и синхронически сочетающиеся с немалым числом прочих изложений: перевод, аллюзия, перифраза, явная или скрытая цитация, заимствование, подражание, пародия, визуализация, эпиграф, лексико-грамматические и структурно-семантические вариации различных жанровых сфер. Современный филолог Бурхан Берберов причисляет к ним совокупность умышленного, запланированного, иногда «игрового», употребления сюжетов, жанров, образов, идей из говора родных в художественном отношении предков и ровесников. Это ряд точечных цитат, парафраз, крылатых выражений, аллюзий, реминисценций.
Посредством интертекстуального взаимовлияния вырабатываются определенные жанровые особенности текстов. Это углубляет их семантическую палитру, смысловую разносторонность, а такое, в свою очередь, умножает текстовую весомость как в фактическом, так и в художественном воздействии. Причем при этом учитываются как описательный, так и исторический ракурсы рассмотрения явлений, поскольку, как утверждают выше упоминаемые А.А. Серебряков и С.В. Серебрякова, интертекстуальность как филологическое событие активизирует имеющуюся многочисленную шкалу «ассоциативных связей гигантского «цитатного фонда»» [12, с. 167]. Либо уже в нашем десятилетии в исследовании Марины Кремшокаловой (Нальчик, 2015) при изучении кабардинского диалекта черкесского языка оказались найдены интертекстуальные ингредиенты, присущие ряду современных художественных жанров. Тем самым автор анализирует возможности рассматриваемых им фрагментов в качестве интер- дискурса и текста, каковые, к примеру, на языковом поле 12-племенного черкесского говора присуждаются чаще диалекту более эмоционального кабардинского племени. Считая вслед за названными выше учеными интертекстуальность диалогической формой, можно утверждать: слово (и его смысл) есть отнюдь не твердый гранит, а, скорее, некое место схода. Подобные коммуникативные соотношения абсолютно не свежеиспеченны, так как они преподнесены в целом ряде лингвистических изучений в мире. Однако у любого возраста есть собственный интертекстовый перезвон, в соответствии с чем лежащее перед получателем сообщение являет собой фактическое, говоря словами Ю. Кристевой, «место пересечения текстовых плоскостей, как диалог различных видов письма – самого писателя, получателя (или персонажа) и, наконец, письма, образованного нынешним и предшествующим контекстом» [7, c. 428]. В частности, имеются при этом разновидовые значимые элементы цивилизационного сведения, которые обозначены В.Г. Костомаровым и Н.Д. Бурвиковой как логоэпистемы [5, с. 10]. И потому обратимся далее на этой цивилизационной струе к вопросу национальной применимости интертекста.
Сообразно обширной теории, интертекстуальность предстает онтологическим качеством каждого изложения. Фактически всякое изложение выступает обязательным интертекстом, произвольный ингредиент коего интертекстуален ввиду его обусловленности общеизвестным эстетическим или историческим сведением. Как искренне удивляется в своей работе нашего времени адыгский исследователь М. Битокова, «Даже эпиграф рассматривается как интертекстуальный элемент, отражающий основную мысль автора и выполняющий смыслоформирующую функцию, служащий также основой создания «смысловых интертекстуальных мостов», то есть связывает данный текст с другими литературными или культурными текстами [4, с. 205]. В частности, в ситуации с черкесским языком, рассмотрение его жанров устной речи при всем диалектном их разнообразии демонстрирует следующее. Такие жанры допустимо считать некоторыми интертекстуальными образованиями, которым разрешено применяться также в пределах прочих жанров, а это, в свою очередь, дает право вести речь о многослойности, об интердискурсивности, к примеру, похвальных ремарк, замечаний, комплиментов. Сопоставление в этом отношении изложений черкесских художественных авторов разрешает обнаружить различные, тематически обусловленные, интертекстуальные проявления. Такой элемент умножает дискурсивную заданность жанра, а также упрочает его событийную обусловленность, что дарует шанс для преобразования текстовых вариаций. Это разрешает обозначить некоторые вопросы в рамках интертекстуальной тактики, в ходе каковой выявляются в художественных текстах аллюзии, реминисценции, цитации и даже благопожелания, благословения, проклятия, яркие анафемы. Спецификой последних при этом выступает следующее. Они многофункциональны и потому созвучно вливаются в прочие жанровые формы устной речи с ее дискурсом. Подобное вкрапление риторики, аналогичное форме «текст в тексте», по мнению Ю.М. Лотмана, усугубляет неким образом миг «игры в тексте: с позиции другого способа кодирования текст приобретает черты повышенной условности, подчёркивается его игровой характер – иронический, пародийный, театрализованный и т.д. смысл» [8, c. 431]. Таким путем текстовое содержание способно коренным образом преобразоваться, а текстовая миссия – свестись к воспроизведению некоторых положительных (или отрицательных) ощущений либо к распространению реакций на прочие жизненные кадры.
Кроме того, в случае с интертекстом необходимо подчеркнуть и воздействие частого сегодня по всему миру мифического постмодернизма. Так, к примеру, О. Романовская на страницах своей монографической работы сегодня (Астрахань, 2012) просматривает интертекстуальные отношения в отечественной постмодернистской прозе. Причем совмещение как в нашем, так и в западном модернистском тексте ракурсов разных уровней (романтического, постмодернистского) имеет последствия. Оно обусловливает преобразование конструкции данных уровней, а это, в свою очередь, доказывает следующее: романтизм (в том числе и его дискурс) «вступил во взаимодействие с неоднородным ему сознанием» [8, c. 428]. Одновременно доказательством присутствия постмодернизма в тексте сегодняшнего отечественного прозаика может послужить частая применимость здесь таких базовых постмодернистских явлений, как многоязычие, неомифотворчество, антиавторитарность (делегитимация), антииллюзионизм (антимиметичность), деконструкция, деструкция, нонселекция, симуляция, трансгрессия, лирическая дума и, конечно, – интертекстуальность. При этом необходимо учитывать также восприятие текста в качестве мобильного, постоянно преобразующегося предмета. Аналогично и романтический текст в таком случае, в процессе модификации новоприобретенных значений, перекроил собственную, свойственную ему схему.
Вообще наблюдаемый нами сегодня в социуме уход от монолога в пользу диалога присущ как языкознанию, так и всему гуманитарному знанию. Тенденция диалога, его предпочтение находятся в корне ряда тезисов филологической герменевтики, такой её составной части, как теория интертекстуальности, а также рецептивной эстетики. Склонность к контакту, набирающая обороты во многих сферах современного цифрового социума, все чаще предпочитает мобильный диалог в отказе от задумчивого монолога. В ряде ситуаций и позитивные, и негативные ремарки, восклицания выступают элементами прочих устно-речевых жанров. Они работают в качестве циркулярных изложений, вдающихся в иные жанровые образования, но прогрессивно влияющих на них. В таком отношении их допустимо расценивать как определенные дискурсивные активизаторы устной речи, стимулирующие и подгоняющие ее. Тем самым, рассматриваемую нами интертекстуальность необходимо выделить в реальном диалогическом ключе, являющемся сегодня частой конфигурацией именно постмодернистского дискурса. Так, к примеру, многие действующие тенденции постмодернизма приобрели в черкесской прозе нового тысячелетия собственную лингвопоэтику. Выделяемые нами интертекст и интер-дискурс работают специфическими языковыми и смысловыми чертами тех или иных восклицаний и, таким путем, вызывают интер-жанровость данных фрагментов в соответствующем (в том числе, и в адыгском) языке.
Если обратиться далее к носителю смысла в интертексте с учетом возможной диалогизации, то налицо следующее явление. Ведущий изложение рассказчик, который заменяет автора в понятийном механизме постструктурализма, отнюдь не созидатель, не словотворец. Он только робкий и молчаливый транслятор. Интертекст при этом способен повлиять на условное состояние авторского мышления, на исключение монолога из числа предпочитаемых форм речи, на появление одновременно декларирующих риторов, на видовую множественность культур и цивилизаций. Таким путем, авторское созидание, противостоящее авторскому уходу, совсем не возражает интертексту, поскольку последний определяется и в качестве равновесия словесных изложений. При этом, с учетом многочисленности имеющихся в умах и форсируемых литературной строкой трактовок получателя, одной из самых важных ее сторон действует именно понимание абонента, являющее собой как раз достоверный интертекстуальный ресурс.
Заключение
Причем получатель текста здесь выступает, как было отмечено выше, в качестве именно смыслового ресурса, поскольку именно в ходе получения несомой отправителем информации и абонент, и абонемент, и транслируемый продукт несут миру цельную, но беспредельную интерпретационную ниву. Непосредственно данным фактором определяется современная реализация явления интертекста. В подобном случае, в противовес заданным и часто насаждаемым сверху языковым шаблонам, в мало возрастной среде могут возникать речевые акты достаточно созидаемые, ожидающие реакции и моментального ответа в интертекстуальном ключе. И они ожидают применения гораздо мобильных и реактивных жанров. Причем отказ ведущего изложение рассказчика вести длинные тексты продуцирует, по нашему мнению, непосредственно интертекст с оформлением его как текст в тексте. Своеобразие и непредсказуемость возможных в речевой среде возгласов может содействовать ратификации положительной тональности с последующей, оперативной благосклонностью напарника. Порой возможны и доброжелательная игра слов, и позитивное соперничество. Такого типа противостояния участников, присутствуя в современной общеглобальной прозе, производят определенную площадку, на которой могут сходиться и бороться за выживание предыдущий романтизм и последующий постмодернизм. Здоровая конкуренция, имеющая место во всяком речевом акте нескольких индивидов, в ранневозрастной атмосфере наращивает более мощный темп. И потому уточняемая нами в работе косвенная речь в ее функциональной роли для интертекстуального текста весьма очевидна. Налицо здесь также и событийная распознаваемость выражений в соотнесенности их с той информационной средой, каковая активизируется к периоду конкретного коммуникационного акта.
Выводы
Тем самым, налицо интертекстуальность, располагающая непосредственной отнесенностью к коммуникационному акту, к модели «текст в тексте» (термин Ю.М. Лотмана). Фактически всякое, оформленное таким образом, изложение выглядит как цитатная палитра, как образец сбора и расположения прочих текстовых проявлений, проходивших ранее проблем, сюжетно-образных отношений, позывов и стремлений. Допустимо подчеркнуть и то, что применяемые для интертекста фрагменты из сми- текстов обладают весьма отчетливой мобильностью и сменяемостью. И в результате следует сказать четко: являясь мобильной текстовой стороной, интертекст (со всем набором присущих другим текстам слов и выражений) способен оказывать влияние на процесс отображения всякого ракурса в постмодерне.
Литература:
1. Адмони, В.Г. Система форм речевого высказывания. СПб: Наука, 1994. 151 с.
2. Арнольд, И.В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность: Сб. ст. СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 1999. 444 с.
3. Барт, Р. Удовольствие от текста // Р. Барт. Избранные работы: семиотика. Поэтика. М., 1989. С. 462-518.
4. Битокова, М.В. Эпиграф как интертекстуальный компонент поэтического текста // Известия Кабардино-Балкарского научного центра РАН. 2014. №3 (59) С. 204-208.
5. Бурвикова, Н.Д., Костомаров В.Г. Единицы культурного знания в языковом воплощении // Язык как материал смысла. Сборник статей в честь академика Н.Ю. Шведовой. М.: Азбуковник, 2007. С. 462-471.
6. Буркитбаева, Г.Г. Некоторые вопросы теории жанра в современной зарубежной лингвистике // Вопросы когнитивной лингвистики. 2005. №2. С. 97-105.
7. Кристева, Ю. Бахтин, слово, диалог и роман // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму. М.: ИГ Прогресс, 2000. С. 427-457.
8. Лотман, Ю.М. Об искусстве. СПб.: Искусство-СПБ, 2005. 752 с.
9. Маслова, Ю.П. Интертекстуальная поэтика прозы И.Д. Сургучева 1898 – 1920 годов: дисс. … канд. филол. н. (10.01.01). Ставрополь: СГУ, 2012. 22 с.
10. Методы анализа текста и дискурса / С. Тичер и др. Харьков: Гуманитарный Центр, 2009. 354 с.
11. Можейко, М.А. Языковые игры // Постмодернизм. Энциклопедия. Мн., 2001. С. 1022-1025.
12. Серебряков, А.А., Серебрякова С.В. Интертекстуальность как маркер взаимодействия индивидуально-авторских художественных систем // Вестник СКФУ, 2013. №1 (34). С. 166-172
Опубл.: Хуако Ф.Н. Intertextuality of the genre, taking into account dialogization and national applicability (= Интертекстуальность жанра с учетом диалогизации и национальной применимости) // Научный альманах стран Причерноморья*. – 2021. – № 3 (27). – С. 36-43
DOI: 10.23947/2414-1143-2021-27-3-36-43