Однако при всей жесткости суждений и оценок, даваемых автором оставшимся на родине землякам, читателя не покидает уверенность в существовании искренних позитивных чувств. При этом создается ощущение, что степень их позитивности с годами нарастала как снежный ком, и к концу жизни Аскера Кадырбечевича достигла своей максимальной величины. Просто форма их выражения соответствует всегдашней авторской манере писателя, что отражено и в эпиграфе к повести «Разрыв сердца».
Начальная фраза эпиграфа – «Запрет инквизиции изображать нагое тело был строг и
непреложен… Веласкес же написал потому, что его соблазнило показать, что наготу можно изображать иначе, чем ее изображали Рубенс или Тициан» [1, с. 3] – с первых же строк настраивает читателя на мысль о своеобычности авторского подхода к изображаемым явлениям. Причем круг этих явлений не ограничивается взглядами писателя на историю, культуру и духовные ценности своего народа. Жизнь совдеповского социума изнутри, психология рядового обывателя и общества в целом, – вот лишь некоторые из аспектов, подвергаемых обнажению в этой интереснейшей с художественной точки зрения книге Аскера Евтыха.
Всего на нескольких страницах повести «Разрыв сердца» автору удается обозначить основные вехи адыгской истории, причем сделать это не формально, а вкладывая в рассуждения-воспоминания старца, ведущего монолог, всю боль свою, а душу свою – в молитвы за адыгов, «заражая» по ходу повествования подобными эмоциями читателя. И та же тенденция прослеживается в повести «Я – кенгуру», где автор излагает собственное видение истории адыгского народа: «…эти адыги спокон веков жили настороженной жизнью, вросли, может, в самую красивую природу Причерноморья, в эти горы; …нарты – нет, не адыги, чужое племя, жестокие люди, хитрые, подлые, наслаждались, если кого-то убили, обманули, они и сильны, и отважны, но исповедуют только силу, жестокость, что самим адыгам не свойственно, адыги – тихий народ, глаза его обращены к земле, …и тут же дает детям нартские имена! Похоже, что-то вроде талисмана, адыгам надо набираться мужества, и жестокости тоже» [1, с. 123].
Сильнейший мотив сожаления, боли за судьбы своего народа присутствует с первой до последней страницы книги. Эта боль проступает сквозь каждую ее строку, словно капли крови проступают сквозь доспехи раненого воина, и само собой, эта очевидная боль не оставляет равнодушным читателя, застилая его глаза и обволакивая сердце: «Ох, эти наши беды, адыгские страдания… Костяшек не хватит на конторских счетах… Никакими пудами не взвесить» [1, с. 6]. И наряду с этим удивление, граничащее с восторгом: «И все равно жили!» [1, с. 6]. А значит и гордость…
Во втором произведении книги – повести «Я – кенгуру» – автор продолжает вести эту значимую и остро воспринимаемую каждым адыгом линию – мотив явно выраженной боли, обусловленной реальными историческими событиями в судьбе народа: «…тут кругом когда-то жили адыги, но их изгнали, а горы устояли, по ним и вспоминают, что когда-то повсюду звучала адыгская речь, адыгские песни» [1, с. 120].
Ведущим повествование лирическим героем в повести «Разрыв сердца» является первый адыгский художник, возведенный в ранг основоположника, – Хамзат Чирашевич Бзегух (Основа), – но и не только он. В подобной роли – в роли ведущего сюжетную линию – часто выступает его друг и помощник Джафар Хапатук (Жора), а также практически каждый из персонажей и даже второплановых героев повести. В этом проявляется еще одна примета своеобычности лиризма А.Евтыха – традиционно лирическое повествование ведет один, обычно главный герой произведения, раскрывающий перед читателем свой внутренний и отображающий внешний, объективный мир. В данном же случае скрывающая все личное занавесь периодически приоткрывается, нет-нет, да и обнажаются чувства и тайные, порой глубоко интимные помыслы главных и не только, даже не столько главных, сколько второстепенных героев.
Подобным способом автору удается невероятно расширить границы лирического в своей прозе и таким образом создать кардинально новое жанровое образование, которое можно условно обозначить как «гиперлирическая» проза. Причем приставка «гипер-» в данном случае имеет значение «много, но в меру», а не «слишком много» и носит таким образом явно выраженный позитивный оттенок
Каждый лирически окрашенный эпизод повести непременно вызывает читательское понимание и сопереживание, т.к. вся чувственная палитра размышлений персонажа схвачена очень точно и передана более чем профессионально. Так, семейное счастье Основы автор описывает следующим образом: «Зато – жилось. Был счастлив, как ни с какой другой женщиной, несказанно счастлив; все вращалось вокруг Нины, как вокруг солнца, лучистого, нежного ее взгляда, скромно-сдержанной улыбки» [1, с. 22] – вроде, пара фраз, а все сказано, и как нельзя лучше.
Стилистическая манера повествования, как всегда у Аскера Евтыха – основоположника адыгейской лирической прозы – потрясающе лирична. Для примера проанализируем фрагменты текста, в которых ощущается ритмико-синтаксическая упорядоченность речи с усилением ее эмоционально-лирической наполненности.
«Боже ж мой!» – удивлялся и восхищался Жора, приближаясь к берегу, тихо, скрытно, боясь надломить веточку, сдвинуть с места камушек: купальщица то приседала, то вставала во весь рост, потирала шею, грудь, плечи, оберегая волосы, густые, сложенные вокруг головы двумя валиками, перевязанными синими тряпицами… Так он и выстоял в своем укрытии, покалываемый колючками разросшегося шиповника, соображая, откуда же она явилась, кто такая, что за диво» [1, с. 30].
Абзац состоит из четырех независимых предложений, распространенных синтаксически параллельными деепричастными и причастными оборотами. Ритмико-синтаксическая упорядоченность абзаца подкрепляется наличием однородных членов (чаще – сказуемых и обстоятельств образа действия) и их столь же однородных сочетаний, словесными повторами («то»), а также одинаковым порядком слов (во всех четырех фразах – подлежащее плюс сказуемое).
Последняя фраза в приведенном отрывке является кульминационной. В ней эмоциональное напряжение достигает своей вершины, за которой уже следует внезапный спад (интонационный и смысловой) и переход в другую, более плавную ритмику: «У здешних женщин нет привычки ходить на такие купания…». Отрывистость членения кульминационной фразы выражена особенно ярко: «..кто такая, что за диво». Синтагматическое разделение тут пунктуационно оформлено и совпадает с фразовым, средний объем синтагм снижается до трех слогов.
Возрастание ритмической упорядоченности не менее очевидно и в другом отрывке: «…решив рассмотреть, что же за сволочная штука попалась, очистил от земли и узнал всю ту же неразливайку, ее половинку, взмахнул, запустил стекляшку в чужой двор, пусть там спотыкаются, – и тут же последовала отдача, как от ружья после выстрела, боль охватила всю голову, не уместилась на этот раз в затылке, как бывало раньше, и он вынужден был присесть, и это далось с трудом, чуть было не повалился на землю, и все ж удержался, и чуточку даже успокоился, ощутив тепло от земли, и вдруг запахло едким дымом» [1, с. 110]. Этот отрывок состоит из синтаксически параллельных (аналогичных по конструкции) независимых предложений, соединенных сочинительным союзом «и». В данном случае ритмико-синтаксическая упорядоченность подкрепляется, помимо союза «и», однородными сказуемыми во второй части фразы и одинаковым порядком слов (в большинстве случаев – подлежащее плюс сказуемое).
Таким образом, ритмическая упорядоченность приведенных отрывков основана не только на совпадении интонационного и синтаксического членения текста, но и на частом употреблении, нагнетании придаточных предложений и однородных членов. Исходя из этого, очевидным становится наличие элементов лирической композиции и поэтичность стиля прозы Аскера Евтыха, что свидетельствует о высшей степени художественного мастерства писателя.
Лиричность произведения удивительным образом гармонично сочетается с его остросоциальной проблематикой. К примеру, в процессе развития сюжета перед читателем возникает целая череда смертей – практически каждый из участников действия потерял в свое время как минимум одного родного или близкого человека, погибшего от рук советской власти. Или в воспоминаниях главного героя повести «Я – кенгуру» – самого автора – об одном майкопском знакомом проступает четко прослеживаемая и социально-окрашенная ирония: «…позвали в военкомат, и отчитали, поучая, что он, Чарли, должен прежде всего думать о защите своей великой и горячо любимой родины; не сказали только, кто же должен защищать самого Чарли…» [1, с. 127].
И таких примеров социо- обозначенной и социо- обнаженной тематики в обеих повестях немало.
Кроме того, на страницах своей последней книги Аскер Евтых вновь, как и прежде, возвращается к пропаганде вечных истин и общечеловеческих ценностей, а слова его можно с полным основанием перевести в разряд урока – наказа ушедшего писателя ныне живущим: «Вот она, настоящая вера, человечность, чего люди никак не поймут и дерутся… Как в наши, например, дни, взяв в руки автомат Калашникова, лучшего в мире нет, сразу нажал – и наповал, или дать залп из Катюши» – сразу сметет сто человек… Люди обожают оружие, молятся на него, славят, покупают, крадут, запасаются, вот убить бы кого-нибудь, какое же это наслаждение! В каждой газете каждый день: убили! Включаешь телевизор, уже стрельба, уже убили, сын зарезал отца, жена – мужа…» [1, с. 137].
Несомненна автобиографичность произведения – проведение параллелей с судьбой и личностью самого писателя возможно в целом ряде эпизодов и событий повести. Так, основная нить повествования в повести «Разрыв сердца» – судьба адыгского художника, который ограничен в своем творчестве целым рядом жестких запретов и, скрепив сердце, пытается подчиняться им. Но, в конце концов, сердце подобной нагрузки не выдерживает, и художник умирает. Эта сюжетная линия в прямом отношении сопоставима с судьбой самого Аскера Евтыха, творческая биография которого богата разного рода запретами, гонениями и опалой, а смерть не могла не быть обусловленной этими тягостными для любого творческого человека факторами.
Весь процесс отторжения писателя от его родины в мельчайших подробностях представлен и в повести «Я – кенгуру». Этот давний конфликт с властью и вынужденная пожизненная разлука с земляками – еще одна не заживающая в душе писателя рана. Она постоянно напоминает о себе острой болью, и боль эта передается читателю: «Я тут чужой, в этом теплом даже зимой городе» [1, с. 125].
Также некоторые размышления художника Основы можно предположительно отнести к разряду собственных жизненных установок писателя. Так, целью заключительного этапа своего творчества художник и, как нам представляется, сам Аскер Евтых, видит в следующем: «Впервые в адыгской живописи дать образ адыгской женщины, найти ее черты, позу, положение на картине; …Масуна возвеличит всю адыгскую нацию, всю ее женскую часть, все очарование здешних женщин» [1, с. 91]. Так оно и случилось – последней незаконченной работой писателя стала повесть, посвященная любимой женщине, – «Я – кенгуру», по выражению Тенгиза Адыгова, явившаяся «гимном любви – к своей жене, родной матери, своему народу».
Автобиографичность касается и деталей повествования. Мельчайшие подробности майкопской городской жизни и архитектуры свидетельствуют о том, что сам автор не раз ходил этими улицами, отдыхал в этих скверах, дышал этим воздухом и любовался этими пейзажами, столь знакомыми любому майкопчанину, сидел на этих скамейках и беседовал с этими людьми. Причем, применительно к людям города степень достоверности еще и «набирает обороты», а на страницах повестей оживают реальные исторические лица и культурные деятели, названные своими реальными фамилиями, задействованные в реальных фактах, живущие реальными биографиями и совершающие реальные поступки. Благодаря такому подходу становится бесспорно-очевидной не только фактическая, но и психологическая подоплека многих случившихся в жизни писателя событий, авторское восприятие их, и этот проживший долгие годы вдалеке от родины человек делается максимально близким и понятным читателю.
Особенно остро это чувствуется в повести «Я – кенгуру». К примеру, эпизод с народным методом лечения открытой раны клочком собачьей шерсти не нов для повестей Аскера Евтыха. Подобный случай он описывал в своей ранней повести «Мой старший брат». Но последняя его творческая работа – «Я – кенгуру» – проливает свет на происхождение подобного опыта в его жизни. Оказывается, что такой способ врачевания был применен к нему самому – мальчишке, содравшему кожу ракушкой на реке: «…татарка …велела позвать нашего старого лохматого псину и выстричь клок шерсти, поводила шерстью над раскаленными углями и каким-то черным пеплом забила мне рану… И все зажило!» [1, с. 199].
Подобного рода выявление авторской мотивации, стимулировавшей написанные в прошлом те или иные эпизоды или целые произведения необыкновенно увлекательно для читателя. Узнать, что тот или иной факт подвиг Аскера Евтыха на создание прочитанных нами и столь хорошо знакомых книг, – это вновь позволяет максимально приблизиться к творцу и его внутреннему миру. Так, достаточно подробно в повести описан заключительный этап творческого процесса работы над книгой «Улица во всю ее длину» – авторские размышления, колебания и сомнения; участие в них других, близких ему людей; окончательные решения. Знакомство со всеми подобными фактами способствует иному восприятию уже известных читателю произведений и вызывает желание перечесть их в уже новом ключе.
Подводя условный итог отметим, что по сути эта книга – некое завещание Аскера Кадырбечевича Евтыха, в котором гармонично выстроился весь его мир, вся его жизнь, мировоззрение, принципы и ценности. И остается лишь радоваться тому, что современному читателю довелось вновь соприкоснуться с той грандиозной глыбой, коей является талант нашего земляка.
Литература:
1. Евтых А.К. Разрыв сердца. Повести. М.: Издательский дом М.Х.Маржохова, 2000. 262 с.
Опубл.:
Хуако Ф.Н.Завещание ... // Известия вузов. Северо-Кавказский регион. Общественные науки (Рекомендовано ВАК). – Ростов н/Д. – 2004. – Приложение № 1. – С. 99-104.