Характеристика «лирический» довольно часто и весьма интенсивно просматривается в терминологии современного литературоведения, особенно с начала 60-х годов прошлого века. Вообще, вопрос о месте лирической прозы в литературе в 60-е годы стал особенно актуальным. Поток лирических произведений, которые по своим жанровым особенностям отличались от всего того, что было ранее, и, что самое главное, своеобразие проблем, поднимавшихся на их страницах, - все это обусловило резкий отклик критики. Развернулась целая дискуссия, в которой приняли участие как ведущие литературоведы и писатели, так и рядовые читатели . Необходимо отметить, что лирическая проза второй половины 60-х годов имела как сторонников, так и противников, причем на страницах центральных изданий «Литературная газета» и «Литературная Россия» печатались в основном мнения обеих сторон. В развернувшейся дискуссии часть критиков, пессимистически оценивая перспективы развития лирической прозы, указывала на изменяющееся соотношение лиризма и объективно-повествовательной части в пользу последней, а также на уменьшение числа повестей ярко выраженного лирического плана.Одной из первых в прессе появилась статья
В.Камянова «Не добротой единой», напечатанная в «Литературной газете».
Эта статья вызвала шквал откликов и, по сути, явилась началом дискуссии, хотя
необходимость в таком откровенном разговоре назрела давно. В.Камянов
утверждает, что необходимо оградить читателя от лирической прозы. Считая, что
«несмотря на искренность и талант лирических прозаиков, лирическую прозу
ожидает кризис перепроизводства», он упрекает ее в том, что «события здесь не
так важны, как человеческие чувства и состояния...»[1].
То есть, с точки зрения критика, эта проза отражает действительность только с
одной точки зрения - психологической. Вполне понятно, что подобная позиция
вызвала бурный протест у сторонников лирической прозы. Ю.Казаков в статье «Не
довольно ли?» парирует: «Лирические прозаики принесли в нашу литературу не
только вздох и элегию, они принесли еще правдивость, талантливость, пристальное
внимание к движениям души своих героев. Они дали нам если не широкие в каждом
отдельном случае, то многочисленные картины жизни нашего общества, картины
поэтические и верные»[2].
Автор отмечает такие качества этой жанровой разновидности, как
«чувствительность, глубокая и вместе с тем целомудренная ностальгия по
быстротекущему времени, музыкальность, свидетельствующая о глубоком мастерстве,
чудесное преображение обыденного, обостренное внимание к природе,
тончайшее чувство меры и подтекста, дар холодного наблюдения и умение
показать внутренний мир человека.
В противовес подобным высказываниям отдельные критики
отмечают, что «в некоторых исповедальных произведениях как-то
ощутима боязнь «вымысла». Лирико-автобиографический припуск придает
повествованию на первых порах искренность, свежесть,
4
увлекает эмоциональной первозданностью», но
затем оказывается, что «эмоции обманчивы, они оборачиваются недосказанностью характеров,
неточностью психологического рисунка»[3]. Возвращаясь
к статье В.Камянова, отметим: он упрекает лирическую прозу в том, что «она не в
силах охватить личность героя целиком», а, следовательно, исключает трезвый
анализ и исследование характеров. Таким образом, В.Камянов ставит вопрос так:
либо мысль, либо переживание. Метко отвечает ему другой литературовед,
Л.Крячко: «Это же очевидно, что в лирической прозе художественный
образ-переживание - это и есть та самая мысль»[4].
Далее Л.Крячко отмечает: «Да, этот род прозы труден, в нем немыслима
никакая подмена, никакие фальсификации, потому так редки удачи, но это только
подчеркивает и его возможности, и его потенциальную гражданскую действенность»[5]. Итак,
те дискуссии, которые поднимались в советской прессе 60-х годов, явились еще
одним доказательством тому, что лирическая проза, обновленная и
преобразованная, получила широкое признание у большинства читателей. Она
пришла на смену целому потоку бесконфликтных, традиционных и созданных по
единому штампу произведений и принесла в литературу тех лет достаточно
сильную струю свежего воздуха. Она не могла не вызвать ожесточения определенной
части критики, потому что сначала робко, а затем увереннее начала
ломать установившиеся каноны в литературе.
Далее отметим, что в своей работе мы будем
придерживаться следующего, разделяемого большинством литературоведов подхода,
когда рассматривается именно влияние лиризма на прозу (повесть, в частности), а
не наоборот. Однако некоторые теоретики отечественной литературы имеют на этот
счет кардинально противоположный взгляд. Так, Э.Бальбуров выдвигает концепцию
проникновения прозы в лирику и возникновения лирической повести на базе этого
синтеза: «В свое время проза отвоевала себе место в поэзии в широком смысле
слова. Продолжая совершенствовать свой стилистический арсенал и накапливать
выразительные средства, с некоторых пор она начинает вторгаться и в заповедную
область поэзии – лирику»[6]. На
наш взгляд, относимые к лирической прозе, а затем и к лирической повести и рассматриваемые
далее в исследовании произведения по всем жанровым,
художественно-изобразительным и стилистическим признакам имеют гораздо больше
оснований считаться произведениями непосредственно прозаическими, лишь
испытавшими влияние лиризма и, вследствие этого, обогащенными его элементами. И
потому определяющим в данном терминологическом словосочетании должно выступать
существительное «проза» или «повесть», а уж затем – прилагательное
«лирическая». Вопрос о проникновении прозы в лирику либо лирики в прозу будет
рассмотрен далее, в теоретической главе работы.
Развитие в так называемых младописьменных литературах
как прозы, так и поэзии в значительной степени было обусловлено процессами,
протекавшими в отечественной литературе советского периода. Исходя из этого,
прежде, чем перейти к конкретному рассмотрению проблем северокавказской
лирической повести, считаем целесообразным остановиться на художественных и
жанровых особенностях лирической прозы в российской литературе, на
особенностях, которые всегда оказывали существенное влияние на национальные
литературные процессы. Однако, в свою очередь, предваряя анализ национальной
лирической повести, необходимо обратиться к генезису этой жанровой
разновидности и рассмотреть процесс влияния лиризма на прозу, имевший место в
мировых литературах.
14
В конце XVIII - начале XIX века прямое лирическое
выражение авторской индивидуальности в прозе нашло широкое распространение в
творческой практике сентиментализма. Примером может служить произведение
Н.Карамзина «Письма русского путешественника», относящееся к характерному для
сентименталистов того периода жанру «путешествий». Путевые впечатления автора,
тема поездки обычно становились поводом для сентиментальных размышлений,
обращений к читателю. Важнейшим этапом в ходе становления и развития средней
формы лирической прозы явилось творчество Герцена. Герценовское размышление
лирически одухотворено, по мягкому определению В.Белинского, является в
произведении «как чувство, как страсть», оно «как-то чудно доведено до поэзии»[7]. Расцвет
русского романа в 1860 – 1880 годах выдвинул на передний план литературы
традиционный сюжетный тип повествования. Во второй половине XIX века он
господствует в крупных жанрах и преобладает в малых. Лирическая проза
представлена в эту эпоху главным образом лирическими миниатюрами и рассказами
И.С.Тургенева, В.М.Гаршина, В.Г.Короленко, И.А.Бунина. Так, анализируя в этом
аспекте творчество русских писателей, Арк.Эльяшевич отмечает, что при
сопоставлении произведений А.Чехова и И.Бунина явственно различаешь черты двух
мощных стилевых течений русской прозы – эпического и лирического, которые
«то объединяясь, то, наоборот, расходясь, пронизывают собой всю историю
отечественной литературы»[8]. В
прозаиче-
15
ских произведениях И.Бунина все пронизано чувствами
героя, все преломляется через его ощущения. Основополагающая черта прозы
И.Бунина – ее всепроникающая лиричность.
Что касается развития российской литературы периода
так называемого социалистического реализма, то лирически окрашенными здесь
предстают произведения самых разнообразных жанров и исторических периодов. Так,
двадцатые годы в истории советской литературы, по словам критика, – «эпоха
могучего лирического излучения»[9].
Октябрьская революция и гражданская война, небывалый подъем революционного духа
участников событий потребовали особых экспрессивных средств выражения
освободившейся духовной энергии народа. Эпохальная торжественность, возвышенная
патетика и проникновенный лиризм придают литературе двадцатых годов неповторимо
красочный оттенок. Видное место среди писателей 20-х гг., тяготевших к
лирической прозе, занимал А.Малышкин. Уже первыми своими рассказами он
доказывал несомненность своего лирического дарования. Одним из первых и
наиболее выдающихся произведений послереволюционных лет была его повесть
«Падение Даира». Наименование «повесть» в данном случае весьма условно и
приблизительно. Как по содержанию, так и по стилю это скорее своеобразная поэма
в прозе, масштабное лирико-эпическое повествование, характеризуемое и широтой
обобщения, и напряженнейшей взволнованностью чувств. Характерной особенностью
повести «Падение Даира», благодаря которой восполняется отсутствие в ней
обстоятельных психологических характеристик персонажей, является лиризм,
авторский голос, постепенно вторгающийся в повествование. Многочисленные
лирические отступления сообщают произведению энергию и страстность живых
человеческих эмоций и способствуют развитию главной идеи повести. Повествование
в «Падении Даира» ведется от имени безликого рассказчика и выдержано от начала
до конца в торжественном лиро-эпическом ключе. Героическая суровость и
лирическая страстность здесь сливаются воедино, придавая произведению
неувядающее своеобразие. «Падение Даира» окончательно утвердило А.Малышкина как
художника лирического склада. В повести «Севастополь» писатель продолжил свои
художественные искания. Это была книга не только с лирическим оформлением, как
«Падение Даира», но и с лирическим сюжетом. Все действие строилось вокруг
центрального образа главного героя, сквозь призму переживаний которого
отражалась бурная действительность революции и гражданской войны. Таким
образом, образ рассказчика и образ главного героя часто сливались и во многом
дополняли друга друга, что еще раз доказывает принадлежность композиции и
структуры повести лирическому началу.
Лирический элемент пронизывает и некоторые другие
крупнейшие, эпические произведения советских писателей. Тончайшим светлым
лиризмом, в частности, отмечено все творчество М.Шолохова. Однако ха-
16
рактер лиризма и его место в художественной ткани
произведений у М.Шолохова совершенно иные, чем у А.Малышкина. И «Тихий Дон», и
«Поднятая целина» – книги со сложным сюжетом, обилием персонажей, сложным
переплетением композиционных линий, значительным охватом действительности, т.е.
созданные по законам эпической прозы. Но читателю запоминаются в них еще и
поэтически светлые лирические отступления, обрамляющие основное действие и
создающие соответствующую эмоциональную атмосферу. Порой эти отступления,
описывающие пейзажи и сезонную красоту природы, помогают автору передать
настроение героев, их отношение к происходящим событиям, характеризуют
оптимистический либо пессимистический настрой персонажа на будущее. По мнению
Арк.Эльяшевича, «Лирическое в «Тихом Доне», в «Поднятой целине», «Молодой гвардии»
не господствует, но входит в художественную ткань полнокровным элементом, то в
форме лирических отступлений, то как общая эмоциональная атмосфера, то
наполняет собою характеры и подчиненные их изображению описания»[10].
Лиричны в шолоховских романах и многие описания внутренней жизни героев. В
сценах особого эмоционального напряжения писатель как бы устраняет рассказчика
из повествования и предоставляет героям самим наблюдать, слушать и воспринимать
звуки, краски и запахи внешнего мира. Сложно перечислить все многообразие
лирических приемов М.Шолохова, органично переплетающихся с эпичностью и
эпохальностью его романов.
Если обратиться к развитию лирической повести в
послевоенные годы, то оно было далеко не равномерным; существовали периоды,
когда некоторые литераторы отдавали предпочтение роману[11], а
это делало проблематичным использование в прозе лирических нот, т.к. природа
романа гораздо менее, по сравнению с повестью, расположена к лиричности и
исповедальности, т.е. не столь внимательна к личности.
Однако глубокие и серьезные духовные перемены,
происшедшие в жизни общества в 50 - 60-е гг., оказали немалое влияние на
развитие повести, как одного из ведущих жанров литературного процесса. В этом
жанре четко наметились два направления: одно было связано с изучением
социальных и хозяйственных противоречий, другое отражало возросший интерес к
внутреннему миру человека, ставило нравственные проблемы и пыталось предложить
свои способы их решения. В одной из отечественных коллективных монографий
отмечается: «Активное вторжение в неустоявшийся быт, образное воссоздание
реальности в
17
живом многообразии событий, процессов, судеб, – все
это делало повесть 50-х годов своеобразной художественной хроникой
современности. Причем, помимо осознанно запечатлеваемого содержания, в самой
структуре произведений отразилась реальность общественного сознания на
определенном этапе со всем своеобразием его форм восприятия бытия,
миропонимания, трансформирующейся концепции личности»[12].
Вообще, в послереволюционные, довоенные, послевоенные
годы в художественных произведениях советской литературы наблюдалась тенденция
к преувеличению значимости общества, общественного сознания, общественного
труда. Интересы общества являлись догмой, пренебречь которой можно было
только ценой собственной карьеры, а иногда и ценой жизни. Все это
отражалось и на литературе. Социальные противоречия, возникавшие в период так
называемого социалистического реализма, не могли не влиять на действительную
реалистичность создаваемых в те годы произведений искусства. В этом плане
некоторому сглаживанию ситуации способствовала лирическая проза. Она, как
признают многие критики и литературоведы, снимала конфликт мечты и
действительности. Согласно идеологии тех лет, мечта должна была войти в жизнь,
а действительность обернуться реализованной мечтой. До появления
лирической прозы в советской литературе, для того, чтобы выразить свое
время, автор должен был отрицать его «во имя будущего». Теперь же так
называемый лирический разговор «о времени и о себе» начал предполагать
утверждение эпохи, поэтизацию нового и того, что оно приносит в жизнь человека.
Процесс гуманизации, имевший место в общественной
жизни тех лет, не мог не найти своего отражения в литературе, одна из
социальных функций которой состоит в отображении всего того, что происходит с
личностью и окружающим ее миром. И, как следствие этого, внимание авторов
обращается к мыслям и чувствам героев и, через них – к жизни народа. В то
же время, усиление аналитического начала в совокупности с тенденцией к обобщенности
в изучении социальных процессов и исторического смысла эпохи помогает более
углубленному исследованию нравственных основ жизненного поведения изображаемых
характеров, противоречий во внутреннем мире героев.
Вообще, вопрос о месте лирической прозы в литературе в
60-е годы стал особенно актуальным. По замечанию российского литературоведа
В.Апухтиной, «... в 60-е годы развитие прозы, сопровождаемое жанровыми и
стилевыми исканиями, творческой полемикой вокруг актуальных эстетических
проблем, протекало бурно, интенсивно. Тем не менее, содержание прозы отличалось
внутренней цельностью, а разностороннее жанрово-стилевое движение в 50 -
60-е годы – целенаправленностью, обу-
18
словленной общественным стремлением
советской литературы постигнуть основы нашей жизни»[13].
Исследователь отмечает такие стоявшие перед литературой тех лет проблемы, как
действительность и современный человек, характер развития общества,
общественная жизнь и нравственное совершенствование личности.
А.Бочаров характеризует происходившие в литературе
того времени процессы следующим образом: «... наряду с конфликтами,
разрешаемыми через поступки, современную прозу интенсивно насыщают
конфликты, разрешаемые в психологии героев и малоприметные в своих внешних
проявлениях, - совсем как при землетрясении: чем глубже происходят катаклизмы,
тем слабее толчки на поверхности. Критерием здесь становится значительность
переживания»[14]. Автор отмечает, что
наряду с конфликтами, которые направлены против врагов героя, «вовне», в прозе
все более уверенно появляются конфликты, обращенные вовнутрь, в душу героя, а
«это заметно обогащает изобразительные возможности литературы и многообразие
художественных типов: человек - социальная роль все более основательно
заменяется человеком-личностью, а ролевые ожидания - познанием самых
неожиданных духовных и эмоциональных импульсов»[15]. Правда,
не обошлось и без появления социально-идеологической специфики лирической прозы
в годы социалистического реализма. Так, лирический герой, перестав быть
традиционным одиночкой, противостоящим обществу, становится активным членом
коллектива, и его переживания и духовные коллизии являются как бы отражением
мыслей и чаяний миллионов. Нельзя не признать, что при таком подходе теряется
некая «изюминка», заключающаяся именно в привлекательности самой неповторимости
и «эксклюзивности» личности лирического героя.
Поворот к интересам личности, к ее индивидуальности в
50 - 60-е годы стал «глотком свежего воздуха» для большинства литераторов и
читателей. В творчестве таких писателей, как В. Распутин, В. Катаев, К.Симонов,
В.Быков, Ю.Бондарев, Ф.Абрамов, С.Залыгин, А.Адамович, В.Солоухин
важнейшим звеном становится характер как явление эпохи; личность, которая
формируется в исторических обстоятельствах. В исследовании характеров и
обстоятельств все более последовательно используется психологический анализ. К
примеру, как справедливо отмечается по этому поводу в одной из коллективных
монографий именно применительно к жанру повести, «в 50-е годы усиливается
интерес к проблемам индивидуальной человеческой жизни, к человеческой судьбе со
всей сложностью и многообразием жизненных отношений»[16]. И
здесь же: «В 50-е годы в нашей литературе поднимается волна лиризма,
захватившая в дальнейшем
19
все жанры прозы. Предпринимаются попытки создания
лирических повествований, вбирающих в себя свойства и признаки таких жанровых
структур, как мемуары, стихотворения в прозе, дневниковые записи, путевые
заметки и т.п.»[17]. Подобные суждения
критиков и анализ произведений перечисленных писателей, – все это дает
основание делать выводы о появившейся в те годы тенденции «очеловечивания»
повести, – тенденции, которую мы рассматриваем в качестве некоего преддверья
появления и развития лирической повести в отечественной и далее – в
национальной литературе.
Во второй половине XX в. в отечественной литературе
получил широкое распространение термин «социально-психологический анализ». При
условии верного выделения решающей роли воздействия социальных факторов на
личность и в случае решения посредством этого многих проблем типизации и
индивидуализации в литературе и вообще – в искусстве, этот подход имеет
первостепенное значение. Но, фиксируя главное, определяя принцип исследования,
это понятие все же не охватывает в сегодняшних условиях всей полноты
человеческих ориентаций, а часто и вообще трактуется лишь как изображение
социальной психологии. И получается порой, что художественный тип уподобляется,
по выражению А.Бочарова, «бутерброду, когда на толстый ломоть социальной
принадлежности намазывается тонкий слой психологии, главным образом в
изображении любовных перипетий»[18]. И
вот как он же характеризует перемены в сознании людей и в литературе: «Сегодня
можно с полным правом говорить о кристаллизации концепции личности – так в
насыщенном солевом растворе на каком-то этапе «вдруг» начинают образовываться
кристаллы. Здесь сошлись несколько бурно нараставших объективных
процессов последнего времени... Все углубляется наше понимание человека, его
общественно-социальных параметров и его биологических, психологических,
генетических возможностей. Возросла роль личности художника, все энергичнее
осознающего себя не только летописцем наблюдаемой современности, а и
полноправным ее участником»[19]. В
ходе очерченного А.Бочаровым процесса «кристаллизации концепции личности»
отечественная литература прошла и через «исповедальную прозу», и через
лирическую повесть, постепенно овладевая все большей концептуальностью,
философской основательностью.
Представляется вполне закономерным, что такой коренной
поворот общественного сознания к проблемам личности обусловил развитие
лирической прозы (а, значит, и лирической повести), ибо именно она в состоянии
наиболее полно и беспристрастно отразить глубинные процессы, происходящие в
душе человека. Лирическая
20
повесть является одним из наиболее ярких и характерных
литературных явлений 60-х годов. В осмыслении окружающей действительности она
наследовала опыт таких произведений, как «Владимирские проселки» (1958),
«Капля росы» В.Солоухина и «Дневные звезды» (1959)
О.Берггольц. Как справедливо замечает Арк.Эльяшевич, «Рассказ о «времени
и о семье», о великом времени и среднем, т.е. обычном, как будто ничем не
примечательном человеке, способном, однако, тонко и поэтично ощущать окружающий
мир, – генеральная тема такого значительного лирического произведения, как
«Дневные звезды» Ольги Берггольц»[20].
Повесть В.Солоухина «Капля росы» может быть отнесена к
разряду «воспоминаний о детстве». Однако сам автор облегчает задачу критикам и
читателю, предваряя свое произведение вступлением «о жанре». Автор
предупреждает, что он сочиняет не повесть, не роман, не очерк и даже не
автобиографию, а просто книгу. Книгу о селе Олепине, в котором он родился и
вырос. В.Солоухин скупо рассказывает о фактах и событиях своей собственной
жизни, однако всё в его книге дано через восприятие лирического героя. «Капля
росы» щедро раскрывает поэзию колхозного быта. И в этом смысле произведение
В.Солоухина – подлинно новаторское в советской литературе, т.к. речь в нем идет
о ранней стадии развития колхозной деревни – о 30-х годах. Так лирические
воспоминания героя о поре детства и юности становятся свидетельством первых
шагов советского колхозного строя, о характере и сути порожденных им
общественных отношений.
Жанр, избранный автором «Дневных звезд» – Ольгой
Берггольц – сложно поддается определению. Это не воспоминания в обычном смысле
слова и не просто автобиографическая повесть. Это как раз тот жанр, в котором
лирическое и эпическое существуют, как два мощных потока, часто сходящихся
между собой, и преобладание одного из них говорит о преобладании
соответствующего типа исследования жизни в сознании писательницы. Ольга Берггольц
не ставит задачу рисовать свою жизнь в ее плавной последовательности. Она пишет
не столько автобиографию, сколько «главную книгу» своей жизни. В такой «главной
книге» должны быть очерчены только узловые, поворотные моменты жизни, самые
сокровенные чувства и мысли. Фактически «Дневные звезды» не что иное, как
развернутый манифест лирического искусства, свод положений и принципов,
раскрывающих самую сущность лирического охвата действительности. Главное для
художника того типа, к которому принадлежит Ольга Берггольц – писать о себе, о
своей жизни, но писать о своей жизни для неё означает рассказывать о всеобщей,
потому что это параллельно протекающие жизни. Действие в книге Ольги Берггольц
21
все время хронологически разбивается, отступление
следует за отступлением, в картины прошлого вторгается настоящее, более поздние
воспоминания опережают более ранние и снова уступают им место. Рассказ о
детстве перебивается историческими ассоциациями. Поэтическая концепция Ольги
Берггольц, освобожденная от претензий на некую универсальность и всеобщность,
способна глубоко выразить сущность лирического искусства нашего времени. Эта
концепция, несомненно, близка и другим советскими писателям, чье дарование
отмечено чертами лирического склада.
Усиление лиризма в жанре повести коснулось в первую
очередь произведений, посвященных жизни деревни в предвоенные и послевоенные
годы и осмыслению трагического опыта войны. Примечательно то, что авторы
этих произведений в большинстве своем – сами участники Великой Отечественной войны,
то есть кровно причастны к событиям тех лет, и это не могло не отразиться на их
прозе. Еще одна особенность лирической прозы рассматриваемого периода состояла,
как отмечает А.Хайлов, в том, что по своему характеру «это была
новеллистическая проза, которая противопоставила «кирпичам» нудных,
неодухотворенных романов, деловой прозе очерков силу взволнованного душевного
личного знакомства с деревенским миром, она продолжала и развивала то
путешествие, которое предпринял по сельским проселкам В.Солоухин»[21]. Однако
с критиком можно поспорить по поводу той части его утверждения, где он
противопоставляет лирическую прозу «деловой прозе очерков». Ведь такие
произведения В.Солоухина, как «Капля росы» и «Владимирские проселки», являют
собой необычный сплав лирики и документализма, представленного сведениями
социально-производственного характера и цифровыми выкладками. Свойственный этим
произведениям лиризм строится на конкретных, достоверно изображенных картинах
реального мира, к которым и стремится выразить свое отношение художник,
вкладывая этот мир в души, мысли и чувства своих героев. Эта художественная
особенность была известна литературе довольно давно, и достижения лирической
повести 60-х годов состояли в том, что она интенсивно развивала, обогащала
эту традицию русской прозы. «Кажется, – замечает Василий Федоров, - нет
более противоположных слов, чем огонь и лед, и тем не менее, на мой взгляд, в
художественной прозе наших дней наметилось ощутимое сближение лиризма и
исторического документализма»[22].
Иной становится и сама природа лиризма, особенно во
второй половине 60-х годов. Сами художники связывают с развитием
лирического начала одну из плодотворных тенденций прозы указанного периода. В
частности, М.Слуцкис отмечает, что «в союзе с аналитическим мышлением, с аппаратом
психологии лирический подход дает очень Инте-
22
ресные результаты. Подобная «перевооруженная» лирика
не только сопереживает, но и осмысляет, и исследует»[23]. К
такого рода произведениям могут быть отнесены «Пестрый камень. Повесть в
письмах» (1969) В.Чивилихина, «Мой Дагестан» (1968) Р.Гамзатова, «День
рождения» (1968) Г.Гулиа, «Сестра печали» (1969) В.Шефнера, «Трава забвенья»
(1967) В.Катаева, «Где-то гремит война» (1967), «Последний поклон» (1971)
и «Пастух и пастушка» (1971) В.Астафьева. Обзор
отечественных лирических повестей 60-х годов был бы неполным, если бы мы,
коснувшись произведений лирико-документального характера, не уделили внимания
«традиционной» лирической прозе. Наиболее ярко лиричность проявляется в уже
названных нами повестях В.Астафьева, «Траве забвенья» В.Катаева, «Пестром
камне» В.Чивилихина, «Сестре печали» В.Шефнера. Также лирическая линия
отчетливо прослеживается в автобиографических произведениях Н.Рыленкова, «Жизнь
в ветреную погоду» (1964) А.Битова, «Живая вода» (1965) С.Никитина, «Люблю тебя
светло» (1969) В.Лихоносова.
Закономерно испытывая определенное и значительное
влияние затрагивавших всю страну процессов, северокавказские литературы,
однако, обладали определенной специфичностью своего жанрового и художественного
развития. Об этом весьма убедительно говорит в своей монографии Х.Тлепцерше: «В
процессе становления и развития жанров новописьменной прозы отрицать
разнообразную и многогранную роль устного повествовательного творчества народа
и преувеличивать влияние на нее зрелых художественных систем означало бы
игнорирование основных закономерностей этого процесса»[24].
Становление новой, зародившейся в начале прошлого века исторической и,
одновременно, творческой эпохи, формирование личности нового национального писателя
до сих пор не исследованы северокавказским литературоведением. В каждой из
младописьменных литератур освоение нововведенного, так называемого,
соцреалистического метода проходило своеобразно. Здесь сказались прежде всего и
художественные традиции каждого народа, и особенности его национального
менталитета. Однако в целом формирование многих литератур Северного Кавказа
обычно связывается с развитием поэтических жанров, что, несомненно, и сказалось
на интенсивном развитии национальной лирической повести.
В целом же, если рассматривать большинство
северокавказских повестей 30 – 40-х гг., следует отметить наличие преобладавшей
в них публицистической пафосности, превалирование описательности над
23
психологизмом, частичное, порой преувеличенное,
доминирование фольклорных сюжетообразующих, стилевых и композиционных
пережитков. Все это в совокупности препятствовало реальному, психологически
грамотному и гармоничному отображению исторической и человеческой
действительности. Очевидным и неоспоримым исключением явилось творчество
А.Евтыха, результатом которого на тот момент была его повесть «Мой старший
брат», обладающая несомненными признаками лиризации и движения вглубь
изображаемого. 30 – 40-е годы в северокавказской литературе – время
профессиональной учебы, время приобретения мастерства, время усвоения навыков
творческого преобразования действительности и ее художественного отображения.
Что же касается жанровых разновидностей прозы, то в переломные для общества, а
соответственно, для литературы моменты, как правило, появляется повесть. Она
способна быстро реагировать на события общественной жизни, четко отразить их на
своих страницах. Поэтому несомненно, что именно лирическая повесть явилась
наиболее актуальной и мобильной жанровой разновидностью в рассматриваемый
период - в годы, когда страна была опустошена войной, а души людей -
последствиями тоталитарного режима.
Для северокавказской прозы последующих лет – конца
50-х – начала 60-х годов – характерно не только наличие, но и значительное
усиление в ней лирического начала. Еще более заметное влияние на развитие прозы
начинает оказывать не только фольклор, но и поэзия. Во многих произведениях
северокавказской прозы возрастает значение лирического героя, что особенно
ощутимо в творчестве таких национальных прозаиков, как А.Абу-Бакар, И.Керимов,
З.Налоев, Х.Теунов, Л.Кашежев, А.Евтых и др.
Однако, несмотря на тот интерес, который представляет
собой лирическая повесть для исследователя, и несмотря на всю важность и
необходимость изучения этого уникального пласта литературы, она совсем или
почти совсем не изучена как в региональном, так и в общероссийском масштабе.
Упоминание о лирической прозе можно встретить лишь у некоторых исследователей
жанра повести, работы[25]
которых также весьма немногочисленны. Впервые серьезное исследование адыгской
лирической прозы провел К.Шаззо в книге «По зову времени» (1973), также эта
проблема поднималась или частично затрагивалась в книгах и статьях[26]
таких писа-
24
телей и литературоведов, как Р.Мамий, А.Схаляхо,
Х.Тлепцерше, У.Панеш, Т.Чамоков и других.
Существует и целый ряд работ, посвященных исследованию
национальной прозы на северокавказском региональном уровне. Так, в
литературоведении достаточно известны монографии[27],
статьи[28] и
диссертации [29]таких исследователей, как
Л.Бекизова, Г.Гамзатов, С.Абитова, К.Султанов, Ю.Тхагазитов, К.Абуков,
А.Мусукаева, А.Караева, З.Налоев, Х.Хапсироков и др. Работы указанных
авторов посвящены изучению и исследованию процесса развития всевозможных
жанровых образований в каждой из литератур северокавказских республик. Однако
цельного, законченного исследования, посвященного жанровой разновидности
лирической прозы – лирической повести, в литературах младописьменных народов
Кавказа, до сих пор нет.
Следовательно, изучение северокавказской лирической
повести приобретает в настоящее время значительную актуальность. Приведем в
подтверждение слова Х.Тлепцерше: «Опыт овладения адыгскими прозаиками сложными
эпическими формами, среди которых одно из ведущих мест занимает повесть - и
количественно, и по идейно-эстетической ее
25
нагрузке в литературе - делает особенно насущным ее
исследование»[30]. Об актуальности изучения
повести говорит и К.Шаззо: «Представляется теоретически-актуальным дальнейшее
всестороннее изучение каждого из жанров адыгских литератур, их разновидностей,
их связей с жанроразвивающими факторами советской и мировой литературы. В
связи с этим было бы плодотворным и интересным исследование адыгейского романа,
повести ‹...› в отдельности и в сопоставлении с соответствующими жанрами
больших литератур»[31].
Считаем себя вправе отнести приведенные цитаты непосредственно к повести
лирической, т.к. далее в работе она будет рассматриваться в качестве жанровой
разновидности повести.
В национальной литературе утверждается тенденция
придания эпическим, повествовательным построениям живого, одушевленного и даже,
порой, поэтического звучания. Данная установка является важнейшим лейтмотивом
рассматриваемых в работе произведений[32]
северокавказских прозаиков: А.Абу-Бакара, К.Абукова, Т.Адыгова, Ф.Алиевой,
Х.Ашинова, Х.Байрамуковой, М.Батчаева, Г.Братова, М.Гаджиева,
Р.Гамзатова, А.Евтыха, И.Капаева, А.Кешокова, Ц.Коховой, П.Кошубаева,
А.Кушхаунова, М.Магомедова, М.Магомед-Расула, П.Мисакова, А.Мудунова, Н.Куека,
А.Охтова, С.Панеша, А.Теппеева, Х.Теунова, З.Толгурова, Ю.Чуяко, Ад.Шогенцукова
и некоторых других.
Вопросы присутствия доли лиризма в произведениях
национальной прозы затрагивались и, в большинстве случаев, лишь применительно к
другим родам и жанрам литературы, анализировались в вышеназванных монографиях и
статьях ряда адыгских и северокавказских прозаиков и литературоведов. По этому
поводу Р.Мамий в своей монографии «Адыгэ романым игъогу» («Путь адыгейского
романа») отмечает: «Если оценивать сегодняшний адыгейский роман, первое, что
бросается в глаза, – это
26
развитие его в двух разных жанровых направлениях. С
одной стороны, сильная эпическая струя, направляющая мощную сюжетную линию,
многообразие человеческих характеров, объективное изложение событий, спокойный
драматизм, – все это есть в романе. С другой стороны, его стилистический
подтекст подразумевает наличие лирической прозы. Если так рассуждать, он связан
не только с лирикой. Здесь соединяются, взаимодействуют и лирика, и эпос,
образуя тем самым новый характер»[33].
Однако, несмотря на приведенную и некоторые другие
существующие в науке оценки, значительное число аспектов зарождения, развития,
перспектив северокавказской лирической повести и определения ее места в
общероссийском литературном процессе не получило еще должного освещения в
национальном и общероссийском литературоведении. Особенно этот тезис, на наш
взгляд, справедлив и актуален в отношении черкесской, карачаевской и балкарской
литературоведческой науки.
[1] Камянов В. Не добротой единой // Лит. газ. – 1967. – 22 нояб. – С. 5
[2] Казаков Ю. Не довольно ли? // Лит. газ. – 1967. – 27 дек. – С. 6
[3] Богданова 3. Новаторство и новации: Полем. заметки // Лит. газ. – 1967. – 5 апр. – С. 5
[4] Крячко Л. Листы и корни // Лит. газ. – 1967. – 29 нояб. – С. 2
[5] Там же. – С. 2
[6] Бальбуров Э. Поэтика лирической прозы (1960 – 1970-е гг.). – Новосибирск: Наука, 1985. – С. 30
[7] Белинский В.Г. Полн. собр. соч. в 13-ти тт. – Т. 9. – М., 1976. – С. 396
[8] Эльяшевич Арк. О лирическом начале в прозе // Звезда. – 1961. – № 8. – С. 189-202. – С. 189
[9] Там же. – С. 197
[10] Там же. – С. 196
[11] В данном случае речь идет о таких произведениях, как «Первые радости» (1945) и «Необыкновенное лето» (1948) К. Федина; «Буря» (1947) И. Эренбурга; «Кавалер Золотой Звезды» (1948) и «Свет над землей» (1950) С. Бабаевского; «Борьба за мир» (1947), «В стране поверженных» (1948) и «Большое искусство» (1954) Ф Панферова и др.
[12] Современная русская советская повесть: Сб. ст. – Л.: Наука, 1975. – С 152
[13] Апухтина В. Современная советская проза: (60-е – начало 70-х годов). – М.: Высшая школа, 1977. – С. 9
[14] Бочаров А. Круги художественного конфликта // Вопр. лит. – 1974. – № 5 – С. 41-71. – С. 58
[15] Там же.
[16] Современная русская советская повесть: Сб. ст. – Л.: Наука, 1975. – С. 112
[17] Там же. – С. 114
[18] Бочаров А. Требовательная любовь: Концепция личности в современной советской прозе. – М.: Худож. лит., 1977. – С. 14-15
[19] Там же. – С. 5
[20] Эльяшевич Арк. О лирическом начале в прозе // Звезда. – 1961. – № 8. – С. 189-202. – С. 201
[21] Хайлов А. Три встречи с Евгением Носовым // Север. – 1972. – № 11. – С. 112
[22] Цит. по ст: Теракопян Л. Жажда цельности // Новый мир. – 1970. – № 8. – С. 230
[23] Слуцкис М. Лирическая проза: откуда и куда? // Учительская газ. – 1968. – 12 окт. – С. 3
[24] Тлепцерше X. На пути к зрелости. Адыгейская повесть: традиции и новаторство. – Краснодар: Кн. изд-во, 1991. – С. 10
[25] Эльяшевич Арк. Герои истинные и мнимые. – М.-Л.: Сов. писатель, 1963; Он же. Горизонтали и вертикали: Современная проза – от семидесятых к восьмидесятым. – Л.: Сов. писатель, 1984; Современная русская советская повесть: Сб. ст. – Л.: Наука, 1975; Русская советская повесть 20 – 30-х гг. – Л.: Наука, 1976; Кузьмин А. Повесть как жанр литературы. – М.: Знание, 1984; Суровцев Ю. В 70-е и сегодня: Очерки теории и практики современного лит. процесса. – М.: Сов. писатель, 1985; Акимов В.М. Человек и время: «Путевая проза», «Деревенская проза»: Открытия и уроки. – Л.: Сов. писатель, 1986; Остапцева В.Н. Лиризм прозы 30-х гг. XIX в.: Дис. ... канд. филол. наук. – М., 2003; Ханинова Р.М. Своеобразие психологизма в рассказах В.Иванова (1920 – 1930-е гг.): Дис. ... канд. филол. наук. – Ставрополь, 2004.
[26] Мамий Р. Путь адыгского романа. – Майкоп: кн. изд-во, 1977; Схаляхо А. Адыгская лирическая проза // Проблемы адыгейской литературы и фольклора. – Майкоп 1979. – Вып. II. – С. 134-161; Чамоков Т. В ритме эпохи. – Нальчик: Эльбрус, 1986; Панеш У. Типологические связи и формирование художественно-эстетического единства адыгских литератур. – Майкоп: Кн. изд-во, 1990; Мамий Р. Вровень с веком. Идейно-нравственные ориентиры и художественные искания адыгейской прозы второй половины двадцатого века. – Майкоп: ООО «Качество», 2001.
[27]
Бекизова Л. Черкесская советская литература. – Черкесск, 1964; Хапсироков Х.
Некоторые вопросы развития адыгских литератур. – Ставрополь, 1964; Караева А.
Очерк истории карачаевской литературы. – М., 1966; Абитова С. Герой литературы
Октября: Становление и развитие героя адыгских литератур. – Черкесск, 1974;
Абуков К. Ступени роста. – М., 1982; Султанов К. Преемственность и обновление.
– М., 1985; Гамзатов Г. Преодоление. Становление. Обновление: На путях формирования
дагестанской советской литературы. – Махачкала, 1986.
[28] Налоев З. Рождение кабардинской советской литературы и ее первые шаги // Очерки истории кабардинской литературы / Под ред. А.Н. Алиевой. – Нальчик, 1968. – С. 85-93; Бекизова Л. К проблеме становления положительного героя в черкесской литературе // Труды КЧ НИИ. – Вып. 6. – Черкесск, 1970. – С. 178-205; Бекизова Л. О роли фольклорного наследия в становлении черкесской литературы // Труды КЧ НИИ. – Вып. 6. – Черкесск, 1970. – С. 339-354; Бекизова Л., Караева А., Тугов В. Литература Карачаево-Черекесии на современном этапе // Труды КЧНИИ. – 1970. – Вып. 6. – Нальчик, 1972. – С. 212-226; Султанов К. Пробиваясь к заветному смыслу // Лит. Россия. – 1988. – 15 июля. – С. 9; Тхагазитов Ю. Время собирать камни? Полемические заметки // Эльбрус. – 1988. – № 1. – С. 92-98; Гамзатов Г. Перестройка и национальное сознание // Вопросы литературы. – 1989. – № 1.– С. 95-122
[29] Тхагазитов Ю. Духовно-культурные основы кабардинской литературы: Автореф. дисс. … д-ра филол. н. – М., 1994; Тхакушинов А. Социокультурная среда и отражение социальных процессов в художественной литературе: Автореф. дисс. … д-ра социол. н. – М., 1995; Нехай Т. Художественные и жанрово-стилевые поиски в прозе Х. Ашинова 60-х гг: Автореф. дисс. … канд. филол. н. – Майкоп, 2002; Мамбетова М. Северокавказская лирическая проза (поэтика и проблематика): Дисс. … канд. филол. н. – Нальчик, 2003
[30] Тлепцерше X. На пути к зрелости. Адыгейская повесть: традиции и новаторство. – Краснодар: Кн. изд-во, 1991. – С. 9
[31] Шаззо К. Художественный конфликт и эволюция жанров в адыгских литературах. – Тбилиси: Мецниереба, 1978. – С. 46
[32] Абу-Бакар А. Ожерелье. – М., 1974; Абуков К. Я виноват, Марьям. – М. 1978; Адыгов Т. Избранное. – М., 2000; Алиева Ф. Свой почерк. – М., 1990; Ашинов Х. Водяной орех. – М., 1970; Байрамукова Х. Айран. – М., 1984; Батчаев М.Х. Быть человеком. – М., 1987; Братов Г. Когда цветут подснежники. – М., 1984; Гаджиев М. Неоконченная картина. – М., 1983; Гамзатов Р. Мой Дагестан. – М., 1968; Евтых А. Превосходная должность. – М., 1950; Он же. Разрыв сердца. – М., 2000; Капаев И. Гармонистка. – М., 1985; Капиев Э. Избранное. – М., 1966; Кешоков А. Вид с белой горы. – М., 1977; Кошубаев П. Птицы покидают гнезда. – Краснодар, 1982; Куек Н. Вино мертвых: Роман в новеллах. – Майкоп, 2002; Кушхаунов А. Всадник на белом коне. – М., 1982; Магомедов Р. Родник отца. – М., 1987; Магомед-Расул М. За день до любви. – М., 1982; Мисаков П. Королева долины. – М., 1973; Мудунов А. Восьмое чудо. – М., 1987; Охтов А. Камень Асият. – М., 1968; Панеш С. Сыновний долг. – М., 1991; Теппеев А. Яблоки до весны. – М., 1983; Теунов Х. Подари красоту души. – М., 1966; Толгуров З. Белая шаль. – М., 1982; Чуяко Ю. Чужая боль. – М., 1985; Шогенцуков А. Назову твоим именем. – М., 1970; Этезов О. Камни помнят. – М., 1976
[33] Мамый Р. Адыгэ романым игъогу. – Мыекъуапэ: тхылъ тедзап1, 1977. – 176 н. = Мамий Р. Путь адыгского романа. – Майкоп: кн. изд-во, 1977. – С. 48
[34] Несмотря на то, что формулировка темы исследования основана на понятии «лирическая повесть», в теоретической главе работы рассматривается содержание ряда других, входящих в изначальное и непосредственно связанных с ним терминов и понятий в следующей, представляющейся наиболее логичной, последовательности: «лиризм как стилевая тенденция», «лиризм в прозе», «лиризм в повести» и, наконец, в качестве результата некоторого синтеза этих понятий – дается определение лирической повести.
Исследователи по-разному трактуют понятие «северокавказский регион». Однако большинство авторов признает правомерным разделение его на следующие «литературные зоны» (У. Панеш), соответствующие устоявшимся веками .этническим группам: адыгская (адыгейская, кабардинская, черкесская), карачаево-балкарская (карачаевская, балкарская), чечено-ингушская (чеченская, ингушская), дагестанская, осетинская литературы. Мы в своей работе придерживаемся именно данной классификации.