В статье приводится анализ понятия речевого поведения с выведением его
закономерностей на примере прозаических произведений современных адыгских
авторов А.Макоева, А.Куека, Дж.Кошубаева. Речевой акт и составляющие его компоненты в полной мере просматриваются на страницах
изучаемых в статье текстов, что свидетельствует о полноценной отнесенности творчества
данных писателей к происходящим сегодня в литературе процессам.
Ключевые слова: речь, поведение, модель, текст, адыгская проза
The article gives an analysis of the concept of speech
behavior with the derivation of its regularities by the example of prose works
of modern Adyg authors A.Makoyev, A.Kuek, J.Koshubaev. Speech act and its
constituent components are fully visible on the pages of the texts studied in
the article, which indicates a full-fledged attribution of the writers'
creativity to the processes currently taking place in the literature.
Keywords:
speech, behavior, model, text, adyge prose
Общеизвестна
многовековая истина о том, что оптимально адекватным отображением личности в ее
отнесенности к какой-либо социальной категории выступает речевая манера.
Культура поведения в ходе любой речевой ситуации предполагает, по мнению
И.А.Зимней, ряд элементов речевого этикета, к числу которых относятся: 1)
культура речевого этикета; 2) культура мышления; 3) культура языка как системы;
4) культура речи как способа изложения; 5) культура соматической (телесной)
коммуникации. [1] В процессе речевого акта личность является ведущим
указателем, сохраняя эту функцию и на теоретическом поле. Соответствующее
понятие предстает в роли стержневого в поведенческой науке, и это потому, что с
опорой на него появляется возможность определить поведенческую тактику конкретного
лица.
Немалое
значение в речевом поведении имеет также техника соматики, то есть телесная
тактика, понятие которой разработано в трудах Е.М.Верещагина, В.Г.Костомарова,
Т.М.Николаевой, Ж.Э.Амбарцумовой и др. Ученые предлагают термин «соматический язык»
(«сома» – греч. «тело»), включающий позу, выражение лица и сопровождающие их
элементы жесты и мимики. При этом принимается во внимание и тональность.
Утверждается, что элементарный тон, сопровождающий как вопрос, так и ответ,
достигает уха собеседника не по итоговому интонационному качанию всего
высказывания. Этому скорее способствует тональное течение, несущее ритм,
темповую насыщенность звука, без учета словесной семантики. Таким образом,
вполне закономерно, что грамотное и вразумительное обладание соматическим
языком ощутимо усилит эффективность речевого (как моно-, так и диа-) акта.
Иным
закономерным признаком неравнодушного речевого поведения можно назвать
грамматическую незавершенность высказываний. Такая «половинчатая» оформленность
фразы, недостаточность ее логики и ущемленность ее связности способна
обусловить потери смысла, явные утраты в содержании. Возможная композиция
насыщенного эмоцией речевого поведения в тексте может представиться сумбурной и
лишенной реалистического потенциала. Она нередко включает явное исключение
обусловленных мотивов, закономерных выводов и истинных поводов в персонажной
психике, то присуще всему лирическому изложению.
Ощутимое значение обычно в реализации речевого поведения
имеют стандартизированность и шаблонность речевых тактик, то есть некоторая
заданность речевой схемы. В полноценно развитой цивилизации, в адекватном
обществе с его историей, культурой эту миссию исполняют этнические стереотипы.
Таковыми можно считать конкретные, присущие носителям языка мнения и суждения,
относимые к фактам окружающего мира. Это вековые, разработанные еще предками
представления о действительности и ее компонентах, о континентах и их
обитателях и, в целом, – о жизни.
Однако порой такие приоритеты утрачиваются и сворачиваются.
Экранизированная агитация за безапелляционно верную модель поведения отнюдь не оказывает
содействие личностному прогрессу. Цельная и плодотворная в своем (не всегда
материальном) творчестве личность с обширным ресурсом представлений отличается
осмысленностью в собственных думах и смыслах. Современная технократия в ее
стремлении к рыночной устроенности определенным образом стирает
духовно-ценностные культы, создавая эталоны прикладных. «Принятие решений,
каким быть, ориентируясь на законы спроса и предложения, предъявление той
части, на которую есть товарный спрос, неизбежно ведут к свертыванию индивидуальности,
к замене ее типовым явлением, программой, маской, т.е., как пишет Э. Фромм, к
формированию личности с рыночной ориентацией» [7, с. 142].
В результате
проведенных сегодня работ по анкетированию одним из современных исследователей
А.С.Князевой (Нальчик, 2011) было обнаружено следующее. Далеко не все
культурные модели вызывают равнозначную реакцию опрашиваемых, определяющим чему
фактором выступила преимущественно этническая отнесенность (в противовес полу и
возрасту, не оказавшим никакого влияния). Распространяемые и неконтролируемые
современным экраном (либо монитором) схемы речевых актов, присущие известным в
РФ- обществе лицам, доказывают актуальность подобных исследований. При этом
одновременно сегодняшние речевые тактики и их элементы выступают полноценным
идеологическим отображением не всегда заметных ценностных доминант. И это
проявляется чаще в художественном слове, более разнообразном на стили и более
свободном на изложение мысли.
Другим
художественным признаком, характеризующим произносимые при речевом акте тексты,
можно считать путаность. Ведущий изложение (особенно устное) часто уходит от
стержневой думы. Он многократно и не всегда обоснованно увлекается
подробностями, а это, несомненно, усложняет восприятие текста читателем. В
последующих эпизодах он порой возвращается к своим огрехам, но, стараясь их
загладить, чаще лишь ухудшает словесную картину кадра.
В художественных произведениях стиль автора являет собой
далеко не замершую, оцепеневшую материю. Скорее это не просто
трансформирующаяся столетием, но и усиливаемая средой структура. И то, что
всего полвека назад считалось максимальным нарушением речевого этикета, сегодня
является негласно утвержденной нормой. Так, когда монолог известного политика
либо знаменитого ведущего отличается грандиозным стилевым дисбалансом, это
оказывается весьма наглядной демонстрацией следующей тенденции. Произносить
нечто неприличное (как в стилевом, так и в грамматическом отношении) в
современном мире не просто «нормально», но и «классно». Сегодняшняя технократия
позволяет многое человеку, который в свое время стыдился даже собственного
произношения, краснея и бледнея от любого слова, «неприлично произнесенного».
Осуждающе описывает рассказчик у Асфара Куека своего героя
(«Золотая роса»: «Адыгский парень в водовороте суеты»). Это живущий в столице
земляк, успешно делающий там карьеру и довольный своими успехами. Рассказывая
своим соплеменникам о московских реалиях, он радостно делится своими семейными
планами. Главное для него сейчас – завести семью, привести в дом свою русскую
невесту, красавицу и умницу. Ведущий изложение рассказчик пытается выяснить:
что мешает адыгскому парню найти жену-черкешенку. И получает объяснение об
отсутствии достойных представительниц прекрасного пола, которые сумели бы
завоевать расположение юноши. Адыгская девушка, по его версии, не сумела бы
сделать в Москве карьеру, ей не дано обладание всеми теми талантами, которыми
блещет его невеста – языки, умение «крутиться» и располагаться на иностранной
фирме. К тому же юноша успел и разочароваться в своих землячках, увидев однажды
не слишком старательную на кухне соплеменницу. «В Москве действуют законы,
общие для всех. Конечно, буду стараться придерживаться и наших традиций, но я и
сам мало что понимаю в них» [4, с. 85].
А.Макоев в своей недавней прозе «В ожидании смысла»
обязательно ищет смысл в личных переживаниях героя. Не всегда успешно
связывающийся с женщиной рассказчик
сетует на свою строгость к себе. Обнаруживая за собой стремление в любви к
трудностям, якобы стимулирующим творчество, он обстоятельно рассуждает о своей
склонности. Выписывая любовь неизменным болевым источником, он уверен в «Хаосе»
как в своем «истинном рае» и потому разрешает себе сердечные метания,
страдания: «Возвращение время от времени в состояние хаоса есть необходимое
условие для новой жизни» [6, с. 103]. Предпочитает уходит от реальности также и
Дж.Кошубаев. Автор, органично вплетая в повествование виртуальную
действительность, независимо располагающуюся на узнаваемых читателем чаяниях, выстраивает
самостоятельный жизненный пласт. Как говорит об этом авторском явлении
современный исследователь М.А.Кучменко, Дж.Кошубаев «утверждает
мысль, что автор – творец этого мира, он автономен, свободен в выражении своего
взгляда на действительность и на человека, он отличен от этой реальности и
радикально иной по отношению к ней. Туда, в эту многомерную и многослойную
художественную реальность своего романа он погружает своего читателя, ведёт его
через лабиринты своей мысли к постижению истины и духовной свободы. Это и
составляет тот гуманистический пафос автора, который поднимает произведение, на
наш взгляд, на уровень лучших романов адыгских авторов» [5].
Модели речевого поведения в этом случае часты в
коммуникационных кадрах. Подробно и последовательно описывает герой А.Куека
свои отношения с девушкой, их взаимную расположенность, нерешительность в
построении связей, желание открыться и робость в высказываниях, присущую
юности. Есть и у А.Макоева эпизоды с покраснением, смущением и робостью в
признаниях. Но у А.Макоева в его «Истории Зула», напротив, так обстоятельно раскрывается перед читателем в
своих метаниях не юноша, а девушка. Пытаясь завоевать юношу, она сильно
сдержана законами «адыгэ хабзэ», регулирующими ее речевое поведение. Как может
она первая заговорить с юношей вообще, не то что на сердечную тему. Обратиться
к интересующему ее объекту она не вправе, остается ей только прогонять через
себя все свои предположения и выводы. И ее стереотипы речевого поведения
просматриваются в ее мысленных монологах. Излишняя стыдливость тягостна, и ее
преодоление кажется в этом случае благом. Но есть в фабуле романа место и
разумному старшему, который помогает молодым признаться в своих чувствах,
вселяя в них уверенность в такой необходимости: «Не оборачиваясь, он попросил
ее описать свое чувство, – да, да, она не ослышалась, – именно рассказать о
своем чувстве к Зулу. Понимает, что это наглость с его стороны, но очень просит.
Ведь Лутов ей как отец, можно сказать, даже дедушка, Мадине нечего стесняться»
[6, с. 43]. У А.Макоева такие описания, подразумевающие речевые модели, в
данном романе часты и подробны, за что поклонник лирики поблагодарит автора.
Аналогично читаем и Дж.Кошубаева, воспринимая его прозаический текст в качестве яркого продукта
воображения. Находим и здесь скрытые сути, личные позывы,
потаенные посылы, благодаря чему убеждаемся: выразительность для автора и
сейчас средство как индивидуализма, так и доступности.
Речевое поведение выписываемых авторами
персонажей нередко сопровождается фрагментарностью. Однако это качество можно
расценить как неприемлемое условие многих произведений второй половины прошлого
века, перешедшее по аналогии в век текущий. Фрагментарность является
обязательным жанровым признаком, присущим прозаическому психологизму.
Лирическая проза, выстраиваемая на переживаниях и внутреннем мире человека,
непременно дублирует обрывочность эмоций. Экспрессия в ее накале не может
оставаться логичной, последовательной. Она, как и наши чувства, сильна, но
эпизодична в прозе всех трех авторов.
Расшифровка такого явления зиждется на таланте писателя (и А.Куека, и
А.Макоева, и Дж.Кошубаева) воспроизводить изящную линию красочных позывов, коими окрашена бытийная
материя.
Воспроизводят авторы в своих кадрах и социальные трудности
своих периодов. Происходит это в речевых картинах вновь посредством
соответствующей лексики. Так, к примеру, описывая продажность и вечную
коррупционность отечественных властных структур, А.Куек употребляет весьма
многозначные слова. Указы 90-х гг. ХХ в. жестоко «отбирают» средства, в
экономике обязательна «лихорадка», бизнесмена «кидают» и др., многое из чего
знакомо и очень узнаваемо читателем сегодня.
Условное
противопоставление организует рассказчик у А.Макоева. Он противополагает себя
успешному среднему обывателю. Не правы они в их успехе, нечестный и ложный он у
них: «Чтобы так относиться к жизни, надо не видеть, не замечать того абсурда человеческого существования, время от
времени холодным туманом застилающего жизнь каждого хоть сколь-нибудь не
одномерного человека» [6, с. 149]. Рассуждая здесь о смысле человеческого бытия
автор логически обоснованно приходит к душе. Он считает ее главным личностным
мерилом, размещая все, далекое от нее, в пределы злого фиглярства. Таким путем
современный адыгский автор перекликается с пером эпохи постмодернизма, когда
личность обязана была трактоваться как
стержневой компонент так называемой «домашней» грани и считалась обителью души.
Обиталище, теряющее жильца, есть пустой фон, ждущий своего окончательного
разрушения.
Подобны
заброшенному жилью и люди, составляющие население цельных Империй. Аналогично и
рассказчик у А.Макоева обнаруживает аморальную жизнь своих соплеменников. Повествователь
в его «Истории Зула» строго возмущен происходящим: «Ведь не иначе как
окончанием рода человеческого не назовешь происходящее вокруг. Дети не имеют
никакого почтения ни к родителям, ни вообще к старшим». Он пытается найти тому
причины: «Да и откуда взяться почтению, когда взрослые не могут заработать
достаточно денег на их содержание и развитие, много пьют, а от пьянства весь
разврат и небрежение устоев семьи» [6, с. 25]. Строгость рассказчика в этом
случае, весьма характерная для автора, приближает его к такой тенденции
постмодернизма, как «роман о художнике». Бесспорно то, что более
активное прогрессирование посвященного художнику романа относимо к периодам,
несущим в себе обращение к личностному компоненту. Это происходило, когда
появлялись созидательные тенденции, предполагавшие автора в роли средоточия
производимой им художественной сферы. Вообще эту жанровую черту можно
считать достаточно распространенной среди адыгских прозаиков. Так, к примеру,
Дж.Кошубаев такому художнику, как М.Ю.Лермонтов посвящает целое произведение,
называемое им «эссе», но по сути являющееся своеобразной публицистической
повестью. Это представленная уже в новом веке работа «М.Ю.Лермонтов: опыт
прочтения», в которой рассказчик долго и
обстоятельно делится своими ощущениями, возникающими в ходе знакомства с
произведениями русского классика. Компоненты, выстраивающие фабулу, следующие:
«1) Плащ и шпага; 2) Невольник чести; 3) Алмазная грань; 4) Трагедия гордого
ума; 5) Восставшее войско; 6) Азия; 7) Война; 8) Кремнистый путь. Они не могут
не заинтриговать читателя, готового к авторскому повествованию. Взрослеет
рассказчик, взрослеют и его комментарии, что достаточно заметно и отчетливо по
ходу погружения в текст. Классик многое ему поясняет, притягивает вновь и
вновь, что отнюдь не расстраивает, не ущемляет, а чаще, – напротив, – радует
обогащающегося таким образом юношу. А объясняет он свою расположенность так:
«Его творчество обладает притягательной, магической силой. И сколько бы ни выходило книг, исследований, остается какая-то
недоговоренность, словно что-то очень важное, главное ускользает постоянно» [3,
с. 251]. Обязательным элементом всего обширного повествования о М.Ю.Лермонтове
выступает образ Востока. Он явно почитается автором-повествователем, он верно
вводится в приоритеты интересов классика, он выразительно оживает в думах и
чувствах, транслируемых читателю.
Вышеописанным путем эти и другие адыгские авторы
современности иллюстрируют и воспроизводят имеющуюся в мире нужду.
Противополагая черным потребностям светлые помыслы они превозносят явное – направленность
на изучение, на продуцирование, на воспроизводящее словотворчество.
Стимулируемое видимым и обдумываемым художественное изложение, вызываемые им,
вызывающие его чувства образуют в совокупности искомый в художественном тексте
тон. Такой оттенок может окатить читателя эмоциональной волной, пронизывающей
речевую модель, которая, в свою очередь, несет активный речевой потенциал и
помогает в организации слаженного речевого акта. И, следовательно, гарантирует
требуемое речевое поведение.
ЛИТЕРАТУРА
1. Зимняя И.А. Культура речевого поведения // Зимняя
И.А. Лингвопсихология речевой
деятельности // https://psyera.ru/4448/kultura-rechevogo-povedeniya
2. Князева А.С. О специфике восприятия этнических
стереотипов женского речевого поведения // Перспектива-2013: Материалы Международной
научной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных. – Т. I. – Нальчик:
Каб.-Балк. ун-т, 2013. – 413 с. – С. 241-244.
3. Кошубаев Дж. М.Ю.
Лермонтов: опыт прочтения. Эссе // http://docplayer.ru/27048523
4. Куек А. Золотая
роса. – Майкоп: Адыг. респ. кн.изд-во, 2015. – 608 с.
5. Кучменко М.А. Постмодернистская структура повести Дж. Кошубаева «Был счастья день» //
www.rusnauka.com/. – 2015. – № 8.
6. Макоев А. (рукопись). – 2014. –
окт.
7. Чеботникова Т.А. Речевое поведение как один из
способов актуализации личности // Вестник Челябинского государственного
университета. – 2011. – № 28 (243). Филология. Искусствоведение. – Вып. 59. –
С. 138-143.
Опубл.: Хуако Ф.Н. Речевое поведение и его культура в изложении ... нового времени // Кавказские языки:
генетико-типологические общности и ареальные связи: Мат-лы VI
Международной научной конференции (28-29 июня 2018 г .). – Махачкала: ИЯЛИ
ДНЦ РАН, АЛЕФ, 2018. – 442 с. – С. 382-392