В статье рассматривается востребованность всевозможных культурных связей и отображение ее в одном из произведений современного российского автора Гария Немченко. Производится сравнительно-сопоставительный анализ внутритекстовых компонентов «Красной машины» с оглядкой на межкультурные и этнические связи жителей северокавказского региона, с итоговым выводом о решающем значении писательства в укреплении возможных отношений.
Ключевые слова: проза, Россия, Адыгея, Немченко, документ, публицистика.
The article considers the demand for all kinds of cultural ties and displays it in one of the works of the modern Russian author Garii Nemchenko. A comparative analysis of the internal text components of the "red machine" is made with an eye to the cross-cultural and ethnic ties of the inhabitants of the North Caucasus region, with the final conclusion about the crucial importance of writing in strengthening possible relationships.
Keywords: prose, Russia, Adygea, Nemchenko, document, journalism.
Судьбоносной в судьбах авторских и научных публикаций можно считать активную востребованность всевозможных культурных связей. Попробуем доказать решающую актуальность на примере одного из действующих в славяно-адыгской среде авторов. Судьбу публикаций отечественного писателя прослеживает Гарий Немченко в своей сегодняшней «Красной машине» (2016). Приступая к изданию в городской газете («Кузнецкий рабочий») рассказчик оказывается доволен: рассказ одобрили и ничуть не исковеркав, отправили в набор, и он быстро вышел в нужном объеме. Касается в повествовании автор и больших романных конфигураций, оправдывая данный интерес «зовом» их формы. Однако упоминая развитие событий в связи с публикацией романа, автор вспоминает и детали, сопровождающие его: журнал «Молодая гвардия»; лицо, вручившее ему сигнальный экземпляр; дарственную надпись на обложке и собственную реакцию – «Смеяться тут? Или плакать? Я смеюсь» [1: 94]. Экзотичный «р′оман» в другом эпизоде характерным образом влияет на зачинщика, выводит его «на орбиту» и привлекает всеобщее внимание – за ним усиленно следит все население и особенно, – его интеллигентная часть.
Знакомит он здесь нас и с персонажами, представляя посредством этого реальных известных ему в жизни людей и выводя порой на первый план даже себя, в роли действующего лица. Либо уже на следующей странице биография его «остро-критического» очерка и все, обусловленные этим перипетии, поставившие автора перед опасностью и заставившие его воскликнуть: «И да здравствует сибирское братство!» [1: 95]. Не забывает при этом Г.Немченко процитировать и своих соседей: «Может быть, этот тот самый грустный случай, о котором говорят мои южные земляки-черкесы? Захочешь, мол, рассмешить Бога – расскажи Ему о своих планах» [1: 36]. Говоря о данной цитате следует отметить далеко не однократную упоминаемость черкеса в авторском тексте. Так, к примеру, описывая конкретное время суток, некий «глухой час», автор говорит о нем, приводя для убедительности метафору земляков: «час, какой соседи-черкесы на моей родине, на Кубани, называют «время, когда спят даже собаки» [1: 86].
Порой представители этой этнической группы выступают у Г.Немченко друзьями, порой, – советчиками, иногда даже чем-то большим. Так, повествуя о своем студенческом прошлом, рассказчик ведет речь о некоем Сашке, но, подчеркивая, какой он был для него «опорой среди младших ровесников» проводит четкую параллель: «Так же, как кабардинец Элик Мальбахов… не поэтому ли и дружили?» [1: 89]. То есть здесь очевидно эмоциональное сравнение, возвышающее лица в статус «опорный», то есть более ощутимый, чем рядовой дружеский. Образ Эльберда Мальбахова еще неоднажды навестит читателя в ходе дальнейшего изложения: вызывает восторг у рассказчика (сравнивающего горского земляка с величественной горой) и заражает тем же отношением читателя. И именно в той же тональности вспоминает рассказчик на последующих пятнадцати страницах обо всем произошедшем в их судьбах, периодически доказывая благородство «настоящего горца», не переставая напевать «Элик-Элик».
Описывая в этой же сюжетной линии возникавшие параллельно с выходом рассказа внутриобщественные трения, он заставляет и читателя вспомнить частые подобные конфликты того времени, имеющие социально-идеологическую мотивацию. Действительно, аналогичные судьбы писательства в прошлом веке прослеживаются в воспоминаниях некоторых живых классиков советского реализма. Так, в частности, Даниил Гранин, рассказывая уже в 10-х гг. нового века о своей работе над посвященной осаде Ленинграда «Блокадной книгой» (1977 – 1981), делится сведениями о том, что произошло шестьдесят пять изыманий цензорами. Запрещены оказались подлинные цифры блокадных потерь (1 млн. в противовес официальной цифре – 660 тыс.). Как говорит писатель-очевидец, которого непосредственно касались тематические запреты, не позволяли освещать впечатления участников о своем осадном бытии. Строго воспрещены были для описаний как «людоедство, мародерство», так и то, «что Жданов, который был руководителем Ленинграда, ни разу не выезжал на фронт, а Смольный жил недопустимо сыто» [2: 27]. Подтверждает Д.Гранин и текущую при нем тематическую колею: «Нас тоже власти все время призывали писать на злобо¬дневные темы – о коллективизации, о строительстве метро, об экономических катастрофах, о фермерстве. Нам все время заявляли, что мы в долгу – перед шахтерами, электриками, врачами» [2: 30]. И тогда справедливый Д.Гранин подытоживает: «Любое вмешательство в творчество людей, не только писателей, – это абсурд. Художник никому ничего не должен» [2: 30]. Однако жесткость представления в художественном тексте Г.Немченко подобных цензурных ограничений гораздо более сглажена, чем в документальном воспоминании Д.Гранина.
Смягчая события идеологической заданности преимущественно посредством иронического пощипывания, он не перестает негативно преподносить факты и лица («велеречивые краснобаи») советской истории, тягостно воспринимаемые окружающими: «даже я, резко взявший старт «пр-р-ролетарский» писатель, чуть ли не постоянно бежавший «впереди паровоза», – даже я не очень был, признаться, готов к их разговорам» [2: 91]. Однако есть здесь и чуткий главный редактор одного из толстых журналов, в адрес которого говорящий посылает свою искреннюю благодарность. Есть здесь и «книгочей, умница» – начальник звериного питомника, с которым можно было пообщаться на тему собственных произведений. В такой череде имеют место быть желанные и значимые для рассказчика личности, сыгравшие в его судьбе определенную роль либо просто вызывающие у него здоровую симпатию. Иногда проскальзывающая взаимная расположенность интеллигентского корпуса здесь доказывает человекообразие тех лет. Есть здесь и отрада при виде гостя (пусть и раннего), склонность к совместным делам и к творческому содружеству. Уважающие и любящие друг друга интеллигенты выступают очевидным противопоставлением сегодняшнему индивиду, стремящемуся к обособлению и уходу от коммуникантов.
Более того, порой и сам творческий продукт оказывается действующим лицом описываемого. Рассказывая о своих личных переживаниях повествователь упоминает и рукописные листки. Одновременно автору удается богатое разнообразие форм изложения: восклицания чередуются с вопросами (явными и скрытыми, простыми и сложными, уточняющими, открытыми и закрытыми), перемежаются с предположениями и иллюстрируют тем самым эпическое словосложение, навевая оттенок труднодоступности. Многие писатели нередко констатируют большое число провалов, признавая: в прозу они вступали тяжело. Задаваясь вопросом о том, что выбрать – вдохновение или трудолюбие – они соглашаются: возможно разное, но преимущественно необходимо элементарно работать. У Г.Немченко продвигающаяся с трудом словотворческая деятельность заставляет накопиться целую бумажную кипу, которую автор придумывает сжечь. Однако рвущийся уничтожить такой ворох автор оказывается остановлен и даже воодушевлен неким родным голосом, убеждающим его в бессмертности рукописей. И действительно, за этим следуют основательные философские раздумья автора о выживаемости художественных творений, мотивирующие читателя к осмыслению. При этом такой аналитический подход весьма оправдан в сочинительстве, что подчеркивает отечественный классик Д.Гранин: «Почему считается, что он должен быть ближе к жизни? Может, наоборот, лучше быть подальше от реальной жизни и поближе к сочинительству» [2: 30]. Либо именно философский подход одобряет в том же издании другой классик отечественного искусства – театральный режиссер Юрий Любимов: «Как Немирович-Данченко говорил: «Мы все равно когда-нибудь уйдем. И театр изменится. Или вовсе перестанет существовать. Ничего не поделаешь». Так и надо ко всему относиться – философски. Но пока я тренер, я должен тренировать команду. И выиграть матч, иначе к нам в театр никто не придет и мы проиграем» [2: 21].
Определенная заданность творческой деятельности имеет место быть в размышлении Г.Немченко о том, почему писатель берется интенсивно за возведение очередного литературного творения. Автор обусловливает это тем, что стремительно проходящее время, будто неутомимый внутренний копатель, отыскивает внезапно и присоединяет к жизненному полотну такие прежде неизвестные, навечно, представлялось, утраченные эпохальные признаки. Именно тогда автор готов начинать снова и снова. Терзает его здесь нечто, что он обозначает как «величие не сделанного» (разрядка – авт. Г.Н.). Причем иллюстрирует данное воодушевляющее обнаружение Г.Немченко так: после него «многое в твоем сознании, будто в причудливом калейдоскопе, не только меняет форму и цвет, но выявляет вдруг совершенно неожиданные связи. В том числе и причины. И – следствия» [2: 90]. Действительно, активно действующий писатель способен выковывать целую возрастную группу социальных активистов либо, напротив, безучастных, равнодушных к социуму. Известно в истории литературы славное послание Л.Н.Толстого другому отечественному автору П.Д.Боборы¬кину. Второй попросил первого сочинить что-либо на тему земского течения, в ответ на это классик решительно отказал: «Я и часа не потрачу на это. Но готов потратить всю свою жизнь, чтобы писать о любви, о жизни и смерти» [2: 30].
А своеобразным итогом этой авторской фабулы, посвященной созидательной деятельности можно считать эпизод с констатацией факта о выходе в Майкопе книги Г.Немченко «Вольный горец». Перечисляя описываемых в ней героев, он делает вывод: «Всю жизнь пишем одну и ту же Книгу?» [2: 106]. А это можно считать творческим девизом писательства как вида деятельности.
Список использованных источников
1. Немченко, Г.Л. Красная машина: документально-фантастический роман / Г.Л.Немченко. – М.: ИПО «У Никитских ворот», 2016. – 436 с.
2. Четыре друга эпохи: Мемуары на фоне столетия / сост. И.В.Оболенский. – М.: АСТ, 2013. – 320 с.