The article by F. Khuako examines the intra-social struggle that existed both in the Caucasian and, in particular, in the Circassian society of the century before last. This is done by analyzing both the author's own observations and the literary material of today's Circassian authors on this topic. Among them, the current works of art by Aslanbek Psigusov, Asfar Kuek, Aslan Kushu are mentioned, which helps to come to the conclusion about the existing historically ethnic fragmentation of the Circassians, the picture of internal interclass contradictions of which is evident in the texts under consideration.
Ключевые слова: этнос, межклассовая борьба, черкес, проза
Keywords: ethnos, interclass struggle, Circassian, prose
В случае
учета морально-ценностных приоритетов на общественно-политической ниве, тогда в
момент условного, назначенного советским строем «равенства» размежевание меж-
социальных уровней тоже присутствовало, обязательно и активно просматриваясь в словесных
художественных продуктах. Ощутимое разногласие социальных уровней подобных, сильно противополагаемых,
персонажей давало возможность авторам здесь живописать собственные картины
национальной жизни в том же ракурсе их противостояния, двойственного, слабо приближенного.
Аналогичного типа шаблон эпической прозы (роман) был интенсивно активен в именовавшихся младописьменными литературах предыдущих,
советских столетий. В него возможно ввести, к примеру, такие труды северокавказских
писателей: «Мюрид революции» М. Мамакаева, «Новый талисман» Б. Гуртуева, «Горные
орлы» Ж. Залиханова, «Тропы из ночи» И. Машбаша и другие. Фактически событийная
хронология в этом случае собственным ходом делалась взрывным порошком, ломающим
убедительность фактов, их беспристрастность, в соответствии с чем получала
отклик строящаяся на базе межклассового конфликта прозаическая сюжетика. Устойчиво
присутствует подобная фабула и в публицистической, и в художественной работе
черкесского классика первой половины прошлого века Тембота Керашева.
Вообще
Кавказ,
принимаемый в нашем исследовании в качестве места поселения черкесов, есть
горная территория, в которой обстоятельства обитания неизменно сложнее по
сравнению с полевыми нивами. Скупые
порой луга, малоразличимые тропы, горная изморозь зимой и тропическая жара
летом, межсезонные ураганы и вьюги, – все это предсказуемо могло напугать
иногороднего пришельца. К тому же имело место быть частое внутриплеменное
разногласие, основанное именно на социальных неурядицах. Стремление к
классовому урегулированию постоянно сопровождало такой процесс, как разбиение
социума на конфликтные группировки. При этом участка для человечности, для
планетарных норм созвучия, содружества могло не находиться на исторических
пространствах. К чему же тогда стремились все, идущие сюда, и это несложно
понять: получение в распоряжение натурального комплекса защитных стен,
олицетворяемых горами.
В этом случае
воздействие военных эпизодов Русско-Кавказской борьбы, которая длилась в
течение века, оказалось ощутимо. С одной стороны, она породила более миллиона
русских смертей в период правления шестерых правителей России. С другой
стороны, она аннулировала реальное бытие вольнолюбивых кавказских этносов, запретила
им обитание на их кровных территориях, чем обратила суверенные страны в
рядовые, лишенные прав периферии Империи. В защищенных горами долинах
горцы могли столетиями ратовать за самостоятельность, а также структурировать
свои свободолюбивые этносы.
Таким путем
появлялся выработанный на социальных возражениях межклассовый напев и во всей
общероссийской, и в северокавказских литературах первой половины ХХ в. И он
продолжается спустя вековые границы, сегодня, в новом веке. Причем спокойная
бытийная среда, в соответствии с захватнической тактикой, есть внедрение
(любыми способами) своей воли в покоренные территории. «Мирский и Меликов
делают все возможное, чтобы прочно установить нашу власть в Дагестане и Чечне»
[1, с. 34], – можно прочесть в одном из писем, опубликованных только в наше
время, которое принадлежит перу грузинского дореволюционного поэта Григола
Орбелиани, выступавшего в социуме в качестве генерала русской армии, а также
общественного активиста. Как видит этот грузинский публицист, свидетель
описываемых событий, которому, как очевидцу, можно поверить, ««Мир» на языке
озлобленных русских офицеров – это то,
что должно немедленно последовать за предсмертным стоном жертв» [1, с. 34].
Однако жертвы (тем более, горские) не всегда стремились к такому миру. Как
рассказывает об этом с использованием фольклорного ресурса современный
черкесский автор Аслан Кушу в своем рассказе «Бег золотой колесницы» устами
задумавшегося главного героя Казбича, «Однажды бог прислал к нартам (главные
герои черкесского фольклорного эпоса. –
Ф.Х.) птицу, и она спросила их, как хотят жить дальше – быть многочисленными и
жить долго без печали и славы, или хотят, чтобы мало их было, жизнь имели
короткую и умирали бы со славой. Нарты разом ответили богу, что не хотят
плодиться, как скот, пусть их будет мало, жизнь короткую иметь, но, умерев,
остаться примером мужества в веках» [3, с. 5]. Действительно, образцы мужества
уверенно сплачивали ряды наших дедов, однако инструментом раздробления мощно
выступали социальные несогласия.
Причем
межклассовая несправедливость пугала соотечественников, однако радовала
завоевателей. В своей активности Кавказская война позапрошлого века
преобразовала общественные устройства определенных держав, образ жизни их
жителей, личностные приоритеты, изгнав некоторые этнические модули взамен на
свои имперские, устроив так ощутимый
тактический запас для внедрения часто наступательной стратегии на
Кавказе. В целом, планетарная среда обитания горских народов обычно
характеризуется заметной обособленностью семейных кланов, свободолюбием,
требуемой в этом случае отвагой.
Частые сегодня черкесские авторы по-прежнему раздумывают
посредством рисуемых образов о присутствующих в их обществах несогласиях, каковые
вынуждают профессионального мастера мучиться в бедняках. Так, к примеру, это
заметно в романах А. Псигусова. Здесь, в его «Жизнеописаниях хеттских царей»
данное социальное расслоение обусловило переход роли несущего слово от одного
героя к иному. При этом идейная тональность обычного «беспредела» власти и
богача применительно к низшему слою иллюстрируется этим писателем многократно.
В названных текстах А. Псигусова присутствует и характер низшего слоя в его разнообразии.
В их материально-властном ущемлении они имеют лишь право работы на хозяина.
Итак, представителей обоих социальных слоев достаточно, причем у любого из их
представителей свой характер со своим видением реалий.
Размышляя
путем дум своего героя об имеющемся в близком ему социуме неравенстве,
обязывающем профессионала бытовать в убожестве, автор вразумительно определяет
свое мнение об этом. Неволя, загнанность
не могли полноценно проявиться в горном социуме, когда любой
представитель сильного пола готов к бою. Социально возвышенные носители языка
способны были насадить собственную волю только в некоторых поселениях, причем
сохранить ее возможно было лишь путем осознанного понимания со стороны
вольнолюбивого жителя. Трактуя наличие очевидной праздности
в жизни неплохо устроившегося приятеля, плуг коего, возвышающихся в центре двора,
«давно оброс зеленым мхом, затерявшись среди сочных высоких сорняков» [5, с. 43],
правдивый Хатува у А. Псигусова экспансивно очерчивает имеющееся в хеттском
(т.е. древнем черкесском) мире общественное разделение. При этом всякие сообщаемые
им по такому предлогу средства
выразительности целиком способны быть приурочены к сегодняшней, якобы рыночной,
но, точнее, бесхозной, хаотической яви: «Я бьюсь за жизнь, как муха в сети
паука: чем больше рвение, тем сильнее заточение. И при этом обложен
непосильными поборами, как волк, затравленный на охоте» [5, с. 43]. Внутри- социальные
разногласия, стычки, нападения долго выступали рядовым менталитетом,
поскольку обособленность семейных
поселений нередко отчуждала даже соседа из рядом стоящей деревни.
Причем в отражаемых
как основателями (Т. Керашев), так и нынешними писателями (А. Псигусов, А.
Куек, А. Кушу) социальных расхождениях различных столетий современный читатель
бегло разберет трудности собственного социума сегодня. В частности, в
публицистическом труде
В
то же время, семейные интересы клана, общины постоянно доминировали над пристрастиями
горских южных этносов. Так, к примеру, оказался прямо перед жестким выбором
главный герой уже упоминавшегося здесь нами А. Кушу Казбич. Собравшийся умирать
раненный в ярком сне сталкивается со своими старшими родными мужского пола.
Умерший отец, погибший на войне сын и строгий, малознакомый дед отнюдь не рады
свиданию с ним. Рванувшийся к ним с радостью Казбич получает суровый и
неожиданный отпор: «Не время! И запомни: еще ни один мужчина в нашем роду не
умирал, лежа в своей постели, а непременно от пули или кинжала, или восседая в
седле!» [3, с. 6]. И такое видение помогает герою очнуться, прийти в себя и
остаться в живых, стыдясь своих стремлений бросить все, уйти к предкам. Он
задумывается и винит себя в слабости.
Налицо
здесь также такой социально-конфликтный нюанс, как оскорбленость древнего
черкеса (по имени Убых) возвышенностью низших слоев над родовитыми семьями.
Так, устроившие пляску у ложа лежащего больным Казбича односельчане получают
поощрение от него самого, но строгое замечание от сидящего рядом Убыха.
Пытающийся их защитить Казбич просит милости у недовольного, однако также
нарывается на замечание с его стороны: «Вот так было всегда. Покровительствуя
ей и предводительствуя, ты всегда возвышал чернь над нами, родовитыми семьями»
[3, с. 5]. Ответ Убыху содержит всю жизненную философию одного из черкесских
племен (шапсугов), считавшихся весьма демократичными: «Раб не чтит доблести.
Нельзя возвысить того, кто не помечен богом и не способен к этому. А чернь
шапсугская отважней всех на свете. Никто не посылает ее против воли на смерть.
И я не посылал. Сама идет и гибнет за родину, покрывая себя славой» [3, с. 5]. Следовательно,
неосуществимым выступало не просто сколько-нибудь сплочение Кавказа на
государственном уровне, однако и какое-либо крепкое соединение даже одного из этносов
здесь. Таким путем, и в нынешней, и в ранней
черкесской (адыгской) литературе существует очевидное противоположение
двух классовых пластов, яростные схватки,
парные касания каковых нередко определяют сюжетику произведений.
Список
литературы
1.
Gotsiridze G.*, Bertlani A., Gigahvili K. War and
peace in the context of the relations between Russia and the Caucasus (based on
Grigol Orbeliani's epistolary legacy) // Oxford Conference Series (16th – 18th
August 2018): 6th Academic International Conference on Social Sciences and
Humanities (AICSSH 2018); 6th Academic International Conference on
Multi-Disciplinary Studies and Education (AICMSE 2018). –
2. Куек А. Танцы на рассвете: Повести, рассказы, эссе.
– Майкоп: Адыг. респ. кн. изд-во, 2007. – 360 с.
3. Кушу А.М. Гончарный круг.
Рассказы и очерки. – Майкоп: Полиграфиздат Адыгея, 2006. – 232 с.
4. Лапинский Т. (Теффик-бей).
Горцы кавказа и их освободительная борьба против русских. – Нальчик:
Эль-Фа, 1995.
5.
Псигусов А.Х. Жизнеописания тридцати
хеттских царей. Царь Хатти Анитта. – Кн. 2. – Нальчик: ГП КБР «Республиканский
полиграфкомбинат им. Революции 1905 г.»; «Эль-Фа», 2005. – 19,53 п.л.
6. Челеби Э. Книга
путешествия (извлеченная из сочинений турецкого путешественника XVII века).
Земли Северного Кавказа, Поволжья и Подонья. Вып. 2. – М., 1979.
Опубл.: Хуако Ф. МЕЖКЛАССОВАЯ ЧЕРКЕССКАЯ БОРЬБА И ЕЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОТОБРАЖЕНИЕ НОВОМ ВЕКЕ // The scientific heritage. – 2021. – VOL 3, No 62 (62). – Р. 56-59
DOI: 10.24412/9215-0365-2021-62-3-56-59