 |
Произведено обзорное рассмотрение творческой эпохи адыгских писателей Адыгейской автономной области советского периода и последующей республиканской территории. Ввиду малой изученности исследуемого художественного материала подобное обзорное рассмотрение актуально. Прослеживаются стартовые шаги, становление и последующее развитие прозаических текстов адыгских авторов. Тематически, писатели Адыгеи в начале века актуализировали главным образом проблематику столкновений с прежним мироустройством, а также нередко гендер. Поворот к фактическому изображению, а с ним и к хроникам событий, убедительно случился позже. Уже во второй половине прошлого века он появился в художественном слоге таких адыгских писателей как Исхак Машбаш, Джамбулат Кошубаев, Нальбий Куек, Юнус Чуяко и других. Постмодернистские включения 90-е гг. ХХ в. в современную литературу отразились на более поздней, высветившаяся ближе к новому веку мифологической поэтике Адыгеи. Этническая окрашенность, тематика, историчность, лиризация, обращение к человеку – все эти повороты на протяжении прошлого и начала нынешнего веков проанализированы с выведением заключения об особенностях творческой активности адыгских писателей Адыгеи. Считаем, что рассматриваемый в статье литературный материал позволяет вести речь и о специфике адыгского этноса как независимом, весьма урегулированном (и на социальном, и на культурном полях) образовании. Заметны в художественных текстах личностная стилистика изложения, обобщение и прослеживание нрава не всегда понятного, порой загадочного по сути персонажа и т.д. Все эти и подобные, но весьма необычные для эпики текстовые приемы послужили доказательством творческого прогресса анализируемых авторов.
Ключевые слова: Адыгская проза, писатель, географическая Адыгея, развитие.
Annotation
A review of the creative era of the Adyghe writers of the Adyghe Autonomous Region of the Soviet period and the subsequent republican territory was made. In view of the low level of study of the studied artistic material, such an overview consideration is relevant. The starting steps, the formation and subsequent development of the prose texts of the Adyghe authors are traced. Thematically, the writers of Adygea at the beginning of the century actualized mainly the problems of clashes with the former world order, and often also gender. The turn to the actual image, and with it to the chronicles of events, convincingly happened later. Already in the second half of the last century, he appeared in the artistic style of such Adyghe writers as Iskhak Mashbash, Dzhambulat Koshubaev, Nalbiy Kuek, Yunus Chuyako and others. Postmodern inclusions 90s. 20th century in modern literature were reflected in the later mythological poetics of Adygea, which came to light closer to the new century. Ethnic coloring, themes, historicity, lyricism, appeal to a person - all these turns over the past and the beginning of the present centuries are analyzed with a conclusion about the features of the creative activity of the Adyghe writers of Adygea. We believe that the literary material considered in the article allows us to talk about the specifics of the Adyghe ethnic group as an independent, highly regulated (both in the social and cultural fields) education. The personal style of presentation, generalization and tracing of the nature of a character that is not always clear, sometimes mysterious in essence, etc. are noticeable in artistic texts. All these and similar, but very unusual for epic textual devices served as proof of the creative progress of the analyzed authors.
Keywords: Adyghe prose, writer, geographical Adygea, development
ВВЕДЕНИЕ
Как мы знаем уже не от одного поколения гуманитарных исследователей, спокойное изложение даруемого нам народным сказителем хабара выстраивает надежный остов литературно-художественного повествования, могучий ресурс, транслируемый столетиями литературе, ее повествовательным формам (как малым, средним, так и объемным). Однако уже в начале прошлого века адыги, приобретшие тогда письменность, получили возможность сделать попытку на писательской ниве. Проживающие в пределах тогдашних областных границ и относившие себя (по приказу свыше) к так называемым «адыгейцам» творческие люди попытались начать строить эту «адыгейскую литературу», которая сегодня выступает объектом нашего статейного исследования в силу своей хроникальности. Как свидетельствует по этому поводу классик адыгского литературоведения Халид Тлепцерше, писатели в Адыгейской автономной области (ААО) уже в первые десятилетия ХХ в. проявили заметную активность: «Особенно тщательно готовились писатели к своему I Съезду, который предполагалось провести в конце 1936 года. Намечалось выработать четкую и бескомпромиссную идеологическую и эстетическую платформу и в основе своей завершить создание Адыгейской писательской организации» [12, с. 24]. Тем не менее при этом, как уверенно утверждает в дополнение цитируемый ученый, наиболее «отрадным и определяющим являлось то, что писатели Адыгеи подошли к своему I съезду с немалым творческим багажом» [12, с. 25].
Существенное дополнение нашего аксакала. Действительно, фактически в явный противовес системе советских трудностей, которые были преградами требуемому ходу словотворчества, непосредственно первая половина прошлого столетия даровала нам определенную шеренгу мастеров слова, явивших собой живой профессионализм на территории ААО. Это, к примеру, И. Цей, Ю. Тлюстен, Т. Керашев, Д. Костанов и еще многие другие. Всех перечислять мы не сможем, это многотомные труды многих поколений национальных критиков (ранее и в перспективе). В целом, постраничное воспроизведение предреволюционных сведений о народе с включением в текст нартских приемов от древних певцов было весьма разработано в национальных изложениях. Уже тогда, перед съездом, то есть в 20 – 30-е гг. ХХ в. имелось в адыгейских изложениях отчетливое олицетворение данной тенденции художественного обращения в столетия. И сошлемся здесь вновь на Х. Тлепцерше, анализирующего процессы развития литературы в ААО и оценивающего 30-е годы ХХ в. так: «То есть к то¬му времени у адыгов имелась достаточно зрелая в художественном отношении и многообразная в своих жан¬рово-стилевых накоплениях национальная литература» [2, с. 25]. При этом этническое творческое видение со всем багажом своих специфических признаков заметно просматривалось в имевшейся тогда жанровой схеме (большой, средней и малой эпике, лирике и драме). Такова к примеру, окрашенная этнической хроникальностью повесть Тембота Керашева «Дочь шапсугов [3]. В ней автор, воспроизводя историю, образно и с «завихренью» перерабатывает фольклорный ресурс. Многие поколения исследователей уже единогласны в том, что уже непосредственно тогда были сильны молодые словотворцы среди адыгов, ставшие мыслящими «геркулесами». Так, в частности, цитируемый нами Х. Тлепцерше приводит подобный список заметных перед съездом творцов и их произведений, одаренный посул коих уже второй век продолжает освещать этносу пути: «Рассказы Тембота Керашева «Аркъ», «Обида Машука», первый вариант его романа «Щамбуль» («Штурм»), ли¬рика и поэмы Ахмеда Хаткова «Живи, человек», «Кто пропадает, куда мы идем?», «Зулиф», его рассказ «Жер¬тва денег», поэмы Мурата Паранука «Ураэа» и «Будь бди¬тельным», рассказ Ибрагима Цея «Фатимино счастье», его новость «Одинокий», драмы «Кочас» и «Фэмый», рассказы Исмаила Ашканова, Юсуфа Тлюстена, стихи Битлостана Кобле, песни Шабана Кубова» [12, с. 25]. Но это только некоторая часть. И потому, как уже видно из предпринятого нами введения, объем адыгейской литературы в развитии по прошлому веку в пределах одной статьи невозможен. Позволим себе ограничиться обзорным рассмотрением имевшихся тенденций, возможно, поверхностным, элементарным перечислением авторов без углубления в текстовые анализы.
ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ
Черкесская литература в границах Адыгеи по мере своего развития ощутимо пыталась участвовать в требуемом в советское время методологическом овладении. Это был считавшийся стержневым тогда реалистический художественный метод. Причем художественное словотворчество как на родном, так и на русском языках тогда в границах ААО имело собственную специфику. Каждое из них выступало ощутимым компонентом культуры всего административного образования. Как верно говорил о закономерном культурном слиянии сегодняшний исследователь национальных менталитетов на мировом уровне Г. Гачев, «радеющий о национальном своеобразии должен заботиться о прогрессе, об интенсивном развитии производства и техники, о цивилизации и культуре, о максимальном общении с другими народами, ибо лишь в ходе контактов и сравнений обнаруживается и шлифуется свое – то, чего нету других» [1, с. 31].
На самом (общем) деле, причисляя культуру к событиям индивидуального личностного бытия, обусловленного социумом, ученые полагают так. Культура успевает воздействовать на индивида, причем весьма широко: от рефлексов до мыслей и эмотивных реакций. Причем в советское время требованиям культуры немного способствовала также выстроенная на нравственности идейность. Но это воздействие было утеряно при развале государственной системы. В постперестроечный период фактически дала о себе знать некая свобода слова, покинул социум партийный контроль. Причем любой индивид оказался сам себе действующим господином, не имея при этом никакого долга представить отчет о собственной нравственности. В частности, возник доступ обращения к когда-то закрытым риторическим проблемам. И тогда удалось начать дискуссию об этническом сбережении как языка, литературы, так и культуры в общем. Культура опоясывает многочисленный людской строй на планете. Словотворцы стараются ярко воспроизвести имеющуюся насыщенность душевных жизней персонажа, психологически точно трактовать их переживания и повороты. Появилась потребность пересмотреть многие из ценностей, имеющиеся в нашей реальности и подобрать доступную тактику ее художественного воспроизведения. Уже в трудах черкесских писателей Адыгеи первой половины прошлого века заметно традиционное: достаточно наглядно позитив и негатив символизируют весьма уверенно обе грани – и благой плюс, и злой минус. И далее, на протяжении всего прошлого века, тенденция художественного обобщения ценностей уходила в форсирование темпов. И хотя в кавказских литературах, в связи со сдерживающим кодексом чести и строгостью нравов, такое темповое событие менее заметно, однако имеются некоторые закономерности явления.
Многие ценностные приоритеты (добро-зло) присутствуют не просто в манере поведения того или иного персонажа. Они просматриваются (с разной степенью отчетливости) в фактах жизненной реальности. К примеру, в произведениях таких адыгских авторов Адыгеи середины прошлого века, как А. Евтых, Т. Керашев, Х. Ашинов и других духовно-личностная составляющая начала завоевывать стержневые позиции. Это произошло, начиная с 60-х годов, и продолжалось в момент перестроечного периода. И даже длится уже в сегодняшнем модернизме. Авторское кропотливое внимание к ценностным приоритетам с нарастанием темпов планетарной глобализации вполне объяснимо. Помимо этого оно понятно и потому, что утвержденная в литературоведении художественная концепция личности никак не может идти независимо от ценностной шкалы. Причем и вторая тоже была еще более активной (спасибо – этническому кодексу) в национальном творчестве.
Для адыга, производившего художественный текст в пределах Адыгеи, ментальное сознание проявилось в некотором потеплении к середине века, которое дало возможность авторам вести речь о многом, запретном прежде, что произошло с нацией (к примеру, репрессии, затопление, изгнание и проч.). В представленных в шестом десятилетии прошлого века малых повестях классик адыгского слога в Адыгее Т. Керашев мастерски обозначил и обдумал кодекс чести своего этноса. Ему удалось обнаружить и вознести многие морально-этические этнические нормы, в том числе отвага, рыцарство, почитание старшего и, вообще, – следование адыгскому кодексу. В частности, склонность одного из первых адыгских авторов в Адыгее к тому, чтобы достоверно воспроизвести психологизм, опоясывающий героя, помогала писательским приемам автора стать более личностными, а значит, лиричными. И это проявилось даже на большой эпике. К примеру, в керашевских романах «Куко» (1968), «Последний выстрел» (1977), написанных с учетом философской специфики социума, на первый план выведены особенности этнической психологии, моральных приоритетов адыгов, а также их ритуалы и обычаи.
Но оставался в почете и факт, не всегда доступный. Поворот к фактическому изображению, а с ним, и к хроникам событий убедительно случился позже. Уже во второй половине прошлого века он появился в художественном слоге таких адыгских писателей ААО, а потом – и республики Адыгеи, как А.Евтых [2], И.Машбаш [8], С.Панеш [10], П. Кошубаев [5], Н.Куек [6], Ю.Чуяко [15] и других. Отмеченная нами выше склонность к факту, а также появившаяся лишь с перестройкой свобода размышлений разрешили такое послабление. Во время и после перестройки начали приходить художественные тексты, в коих писателям уже удавалось уйти от идейного диктата. Появлялись словотворческие «продукты», являющие собой условную правду жизни. Как известно, еще французский философ XVI в. Мишель Монтень в собственных известных миру «Опытах» проговорил: «Первый признак порчи общества – это исчезновение правды» [9]. Достаточная доля адыгских писателей Адыгеи сосредоточилась на произошедшем, многие уже смелее повернулись к событийным хронологиям. Так, к примеру, уже в новом веке, сегодня обнаруживающими явную жизненную истину оказываются произведения Джамбулата Кошубаева, в частности, его философско-лирическая повесть «Был счастья день». Автор здесь также, как и многие его, названные выше, предшественники в течение века прошлого, продолжает воспроизведение узловых бытийных приоритетов. И перейдем далее от общих ценностей к несколько более конкретным словесным технологиям, применявшимся черкесскими авторами в Адыгее.
На ранних стадиях развития литературного творчества в Адыгее черкесские авторы, несомненно, затруднялись применить конкретный стратегический способ, поскольку выработанных тактических установок в только приобретшей письменность литературе еще не было. Перед тем национальным возможным становилось пересиливать много видимой легкости. Все авторы были связаны в тот момент ментальными особенностями. В том числе и заявленные тогда проблемы творческого рассматривались по мере формирования опасностей обращения к личному. Многая наступившая нужда в имеющемся, а также заметная прежде стесняемая свобода рассуждений разрешили всему народу раздумья уже гораздо позже. Недавно освоившие родную письменность, выстраивавшие собственную концепцию художественного слога, адыги первой половины ХХ в. в пределах языка находили утешение лишь здесь: собственные внутренние нужды ликвидировались столетиями выстроенным фольклором. Приобрести одновременно в обширное распространение духовно- и социально- художественное изложение удавалось с учетом нартской проблематики и персонажного характера, к примеру, у таких авторов-прозаиков, как Т. Керашев, Ю. Тлюстен, Д. Костанов и проч.
Прогрессирование либеральных тенденций в политической реальности с 60-х гг. XX века, ощутимая склонность к избавлению от позиций приказного, административного авторитаризма происходят в начавшемся тогда повороте к художественной истине. При этом с целью придания тексту личностной достоверности и психологической окрашенности писатели уже в довоенной прозе начинали применять как диалогические, так и монологические приемы. Они применялись для самых разных, идейно разнящихся персонажей. Дискуссионный элемент в этом случае разрешал убедительно изобразить жизненные позиции конкретных героев, проследить их духовные расположенности и даже ориентировочно очертить авторские мнения.
Вообще в идейном отношении у отечественных прозаиков, а с ними и в Адыгее, еще в советское время имелась присущая им черта. Это присутствие единой мысли, могущей сцементировать в Адыгее адыгов, урегулировать не всегда идентичные позиции, а также порой направить по одной линии культурное разнообразие. Повинуясь административным распоряжениям периодов, писатели Адыгеи, как и во всей стране, еще на ранних стадиях пытались выявить общественно-политические доводы. Мотивации адыгов в битве за новое мироустройство пересекались с историческим опытом этноса. Не менее серьезным при этом было воздействие эпохального, накопленного веками ресурса адыгов. Фольклорные макеты, ингредиенты эпоса, нартские события, перемежаясь, становятся богатым текстовым инструментарием.
Что касается тематики, писатели Адыгеи постигали при этом в начале века главным образом проблематику столкновений с прежним мироустройством, а также нередко гендер. Уже ближе к середине века такие произведения авторов Адыгеи начала соединять схожесть отправных духовных приоритетов, применяемых при воспроизведении мировой общности. Также при этом возникало сходство приемов творческого воспроизведения жизненных зигзагов. В частности, в середине прошлого века общая идея достаточно заметно просматривалась в художественных текстах А. Евтыха, Х. Ашинова, П. Кошубаева, С. Панеша, Ю. Чуяко и др. Духовные приоритеты их произведений затрагивали также и абстрактную обязанность власти перед социумом, индивидом и естественной средой. Как верно говорят об этом сегодня профессора литературоведения Р. Мамий и У. Панеш, «Попытки осмыслить нравственно- философские искания современника и стремление отразить их многооб¬разными художественными форма¬ми привели и Ю. Чуяко к сходным по характеру идейно-эстетическим ре¬шениям» [11, с. 145]. При этом в случае аналитического рассмотрения текстов адыгских авторов Адыгеи заметна подобная закономерность. Этническое миропонимание пишущих базируется на национальном сознании, и потому стержневыми определяющими почитаемого народного характера выступают компоненты адыгского кодекса чести.
Многочисленные дефекты в сбережении фольклорного материала в ранних текстах Адыгеи привели к середине века к фактическому ощущению ущерба языковых носителей. Этнические представители затосковали по некоему внутреннему утолению голода. И это удачно (на поле общесоветских направлений) превратилось в лиризацию прозы 60-х гг., породило воззвание ее к индивиду как к фокусу макрокосма. Непосредственно такой устремленности подчинялись работавшие во второй половине ХХ в. в Адыгее Х.Ашинов, П.Кошубаев, А.Евтых, С.Панеш, Н.Куек, Ю.Чуяко и др. Подобные прозаические изложения предстают в виде длительных исповедальных повествований, несущих философские нотки. Одновременно при этом конструктором сюжетной композиции выступают излияния ведущего изложение рассказчика, нередко перемежающиеся с позицией главного героя или самого автора. Одновременно, и во второй половине прошлого века начала вырабатываться являвшая собой прогресс социально-политическая атмосфера. При этом на поле смены исторической зоны исчезает и меняется некоторый ряд приоритетов, давший шанс по-новому взглянуть на произошедшие в ХХ веке исторические факты. Кроме того, тогда явились опубликованными всевозможные циклы избранных трудов Ю.Тлюстена, И.Машбаша, X.Беретаря, П.Кошубаева, К.Кумпилова, Н.Куека, К.Шаззо, Ю.Чуяко, Н.Багова, Р.Нехая и проч. Помимо этого, как мы рассмотрели выше, слияние эпико-лирических тональностей тогда организует своеобразный продукт, являющий собой так называемую «небольшую повесть акцентированных проблем» (У. Панеш, Р. Мамий).
Отметим жанровые преобразования. Подобная обращенность к человеку, получившая старт на протяжении середины ХХ в., продолжилась и даже усилилась в ходе прогресса адыгской прозы (в частности, на территории Адыгеи). Как Т. Керашев, так и многие более поздние авторы в разрабатываемых ими личностных концепциях в качестве источника имели адыгэ хабзэ, то есть моральный кодекс этноса, унаследованный из многих предыдущих столетий. Впоследствии и более поздние писатели здесь (к примеру, А. Евтых, X. Ашинов, П. Кошубаев, С. Панеш, Ю. Чуяко) послужили своим слогом, как в новеллах, повестях, так и в романах, лиро-эпической струе, способствовавшей гармоничному слиянию эпики с поэзией. В жанрово-композиционном отношении слияние активно: малых форм со средними породило новеллу, средних форм с большими дало объемную повесть. Подобные жанровые вариации несли с собой также и смешение разнообразных исторических хроник, отразившихся на активизации в Адыгее исторической романистики И. Машбаша, активно действующей и по сей день. Несмотря на вышерассмотренное обращение строки к внутреннему миру, обогащение прозы психологией и сопутствующая лиризация все-таки не всегда радовали общество отсутствием факта. И потому факт весьма заметен в современной исторической романистике.
Более поздняя, высветившаяся ближе к новому веку мифологическая поэтика отразилась на постмодернистском приходе в 90-е гг. ХХ в. в современную литературу Адыгеи прозы Ю. Чуяко (к примеру, «Чужая боль», «Сказание о Железном Волке») либо повестей Н. Куека «Черная гора» и «Вино мертвых». Одновременно при этом разнообразие композиционных, сюжетных, образных и стилевых вариаций привело к очевидному появлению ранее неизвестных здесь жанровых макетов. Так, к примеру, как верно отмечает адыгский исследователь из Нальчика М. Хакуашева, «К жанру повести-притчи относится «Черная гора» (1997) Н. Куека» [14, с. 235]. Либо сегодняшняя повесть Джамбулата Кошубаева «Был счастья день» [4] организована современным автором в западной постмодернистской структуре, несмотря на то, что тематика здесь посвящена арабскому Востоку давнего IХ столетия, точнее, его культурной революции в указанное время. Дж. Кошубаев выступает в названном тексте в качестве творца своеобразного, весьма проникновенного и умеющего уйти в глубины (как сознания, так и души). Повесть фактически строится на архетипах и их сочетаниях. Ранее неизвестный, мифопоэтический тон присудил продукции адыгских писателей Адыгеи достаточно усложненный текстовый инструментарий, присущий сложному в своей символичности постмодернизму. Это и иллюзорность, и образность, и архетипичность, и абстрактность, и удаленность, и мемуарность, и еще многое другое, уже заметное в сегодняшней прозе. В целом, здесь сегодня обнаруживает отображение мифологизм в качестве одного из знаковых постмодернистских признаков и специфической поэтики. Постмодернизм иллюстрируется к тому же прогрессированием мемуарных и автобиографических прозаических течений. К тому же, тем самым, вырабатывание на современной глобальной арене ранее неизвестных жанровых модификаций, обусловленных усилением лиризма в прозе и обращением к человеку продолжилось в сегодняшнем модернистском ключе, что сказалось, в свою очередь, и на прозе адыгских авторов Адыгеи.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Как можно проследить в вышеизложенном, что касается духовных приоритетов, их составляющие утверждались и закреплялись в художественных произведениях адыгских авторов Адыгеи изначально. Это начиналось с личностных воззрений и относительно традиционных приоритетов, подкрепленных этническим кодексом адыгов. Заметный всплеск лирического в эпике второй половины прошлого века оказался знаковым итогом усиленной обращенности к психологизму. Духовно-личностный контекст этнического углубления имеет место быть в различных жанровых образованиях на пути к их вариативности. Кроме того, появившиеся в начале 90-х гг. ХХ в. в Адыгее исторические романы исследователи сегодня называют убедительным «вызовом времени» (Р.Мамий). [7]
ВЫВОДЫ
На самом деле, рассматриваемый в статье новоявленный литературный материал сумел вполне искренне и мощно вести речь об адыгском этносе, как о независимом, весьма урегулированном (и на социальном, и на культурном полях) образовании. Заметны в художественных текстах личностная стилистика изложения, обобщение и прослеживание нрава не всегда понятного, порой загадочного по сути персонажа и т.д. Все эти и подобные, но весьма необычные для эпики текстовые приемы послужили доказательством творческого прогресса анализируемых пишущих. Многое из сказанного иллюстрирует определенное и явное позитивное развитие литературы адыгских авторов в географических границах Адыгеи.
Список литературы
1. Гачев Г. Ментальности народов мира. М.: Алгоритм, Эксмо, 2008. 544 с.
2. Евтых А.К. Разрыв сердца. Повести. М.: Издательский дом М.Х. Маржохова, 2000. 262 с.
3. Керашев Т.И. Избранные произведения в трех томах. Т. 1. Майкоп: Адыгейское отделение Краснодарского книжного издательства, 1981. 416 с.
4. Кошубаев Дж. Абраг. Нальчик: Эльбрус, 2004. 192 с.
5. Кошубаев П.К. Избранное. Майкоп: Адыг. респ. кн. изд-во, 1996 (на адыг.яз.). 549 с.
6. Куек Н. Черная гора. Майкоп: Адыг. респ. кн. изд-во, 1997. 182 с.
7. Мамий Р.Г. Вровень с веком. Идейно-нравственные и художественные искания адыгейской прозы второй половины ХХ века. Майкоп: ООО «Качество», 2001. 340 с.
8. Машбаш И.Ш. Графиня Аиссе: Исторический роман. Майкоп: ОАО «Полиграф-Юг», 2008. 504 с.
9. Монтень М. Опыты. М.: Голос, 1992.
10. Панеш С. Сыновний долг: Повести / Пер. с адыг. Г. Ашкинадзе. М.: Советский писатель, 1991. 205 с
11. Панеш У.М., Мамий Р.Г. Лирическая проза Хазрета Ашинова в контексте идейно-художественных искании отечественной литературы 60 – 70-х гг. XX века // Вестник АГУ. 2019. Вып 3 (242). С. 141–146.
12. Тлепцерше Х. Критерий – взыскательность. Майкоп: Адыгейское Республиканское книжное издательство, 2008. 448 с.
13. Тлепцерше Х.Г. На пути к зрелости. Краснодар: Краснодарское книжное издательство, 1991. 176 с.
14. Хакуашева М. Национальная самоидентификация: углубление или разрушение? // Вопросы литературы. 2017. № 1. С. 233–244.
15. Чуяко Ю. Чужая боль: Повесть рассказы. М. : Современник, 1985. 320 с.
Опубл.: Хуако Ф.Н. Младописьменное словотворчество в Адыгее: стартовые (ААО) и текущие (РА) тенденции) (= NEWLY SCRIPTED COINING OF NEW WORDS IN ADYGEA: START-UP (AAR) AND CURRENT (RA) TRENDS) // Научный альманах стран Причерноморья* (ВАК). - 2022. - № 2 (30). - СС. 25-32.
DOI: 10.23947/2414-1143-2022-30-2-25-32