The target task of the current article is to identify the tactical methodology inherent in the modern Adyghe word-creator – Saniyat Gutova. This is a mythopoetic strategy, which manifests itself in her Adyghe texts (both in verse and in novelistic prose). Started in the 80s. 20th century the writing of artistic texts by S. Gutova effectively led to the publication of a number of author's collections, continuing today. Moreover, the direct prose preference in the author's presentations of the poetess was confirmed by the release of the collection of prose by S.A. Gutova «Osh'oguitIum azyfagu» (= «Between two skies») (2012), which is analyzed analytically in the current article with a discussion of the plot, character preferences of the author and with a conclusion about the genre attribution of her texts.
Традиционно всякая подлинная литература есть не просто воспроизведение картин либо событий. Она являет собой взаимную реакцию нравов героев в философском либо в психологическом аспекте, и, к тому же, – возможности влияния их на получателя. Именно подобный принцип можно считать стержневым в распространяемой в новом веке в литературе мифопоэтике, захватившей собой и адыгские художественные тексты. Аналогично и сегодняшний отечественный автор Саният Арамбиевна Гутова, появившаяся на свет во время идеологических хитросплетений и аллегорий, придерживается этого направления. Она выступает качественным мифопоэтическим последователем, используя данную поэтику в роли творческого способа, который можно считать в ее строках одним из самых частых и применяемых. Тем не менее, комплектующие у автора слагаемую мысль мифы сильно и заметно разнятся с мифом советским. В частности, ведущие здесь сюжет герои, фигурирующие как Тьма, Солнце, Гора, Дерево, Земля и прочие, существенно расходятся с лицами, строившими в СССР так называемые прогрессивные фабрики.
Причем повествователь у С. Гутовой, излагающий ход мысли и эмоционально грезящий, полностью отличается от советского активиста. Здесь персонаж, идущий в возносящихся к небесам травяных зарослях, мечтает именно об интенсивном коммуникативном акте с каким-либо природным компонентом. Он видит в роли плодотворного фона общения для себя горный склон, на месте собственного коммуниканта – корень разросшегося десятилетиями дерева. Потому такой возвышенный герой значительно разнится с советским промышленником, пафосно и торжествующе подводящим фабричные итоги своего рабочего дня. К тому же подобное природно-духовное взаимодействие преимущественно в литературе достаточно однобоко, поскольку получатель при этом не способен никак ощутимо реагировать. Ему приходится лишь экспрессивно и, порой, – логично анализировать и героев, и фабулу, и (вместе с тем) писателя.
По мнению нальчикских ученых Алибека Абазова и Джульетты Ахметовой, выпустивших в 2015 г. биографический сборник «Адыгские писательницы», начальные издания лирики рассматриваемой писательницы встречались уже в газете «Адыгэ макъ» (= «Голос адыга») и в журнале «Зэкъошныгъ» (= «Дружба»). [1] Начинаясь в первые годы восьмого десятилетия прошлого века, процесс продуктивного словотворчества С.А. Гутовой развился далее, породив следующие издания: «Къеблагъ» (= «Добро пожаловать») (Майкоп, 1992), «Уаипчъ» (= «Небесные врата») (Майкоп, 1997), «ШIэныгъэ шъэф» (= «Тайна знания») (Майкоп, 2004), «Тхыпхъэ» (= «Узор») (Майкоп, 2008).
Тем не менее с этим художественное продуцирование отнюдь не выдохлось. Оно продолжается и сегодня. Причем прямое прозаическое предпочтение в авторских изложениях поэтессы подтвердилось выходом в читательское поле зрения сборника прозы С.А. Гутовой «ОшъогуитIум азыфагу» (= «Между двумя небесами») (2012). Указанный сборник произведений малой прозы (новеллы, миниатюры) писательницы представлен ею в жанре «эссе-роман». Персонажи, сюжетные повороты, тональность переходят из новеллы в новеллу и, тем самым, функционируют в роли прочных связных нитей. Конечно, термин «роман» в данном произведении достаточно абстрактный. Он несет лишь образное значение в некотором переносном ключе. Тем не менее, подчеркиваемая нами прямая принадлежность текстовых элементов к малой эпике совсем не лишает его выразительной художественности и последовательной связности.
Форсируя взгляд получателя на запоминающихся компонентах природного нрава, земель и двукратных небес, Саният Гутова весьма интенсивна. Она способна веско и доказательно воспроизвести их как персонажи, причем работающие на психологию и порой даже орудующие человеческим сознанием, ему в поддержку. К примеру, земельные почвы тут преимущественно выступают в материнской миссии. Мать-земля здесь часто готова к самоотдаче, она жертвует собой, но может потребовать в отношении к себе чего-то, адекватного по размеру.
При этом одним из стержневых персонажей всего сборника новелл С.А. Гутовой является активная и разумная гора Кай-Каус. Она помогает и даже иногда противодействует человеку. Неизменно располагаясь в его поле зрения, она поддерживает его в событиях своим непоколебимым духом, а порой и принимает в них участие. Вероятные характеры в приближенной к индивиду действительности демонстрируют всевозможные растения (деревья, травы), а также мирно топчущийся вокруг них домашний скот. Нацеленность подобной, выразительной, живой группы на человека (в частности, на его мысль и желание) выведены С.А. Гутовой непосредственно в ее авторском прологе (так называемом «Пэублэ гупшыс» (= «Мысль предисловия»)). [2: 5-10] Небеса направлены в своей миссии на индивида. Все, источаемое ими (грады, молнии, дожди, снега), достигает индивидуального места обитания. Причем оно делает это с условием выстраивания для человека благотворной атмосферы (как житейской, так и трудовой).
Постигающий реалии персонаж наблюдает за горной вершиной и одновременно планирует собственную жизненную стезю. Однако настроение его при этом вариативно. Иногда он ликует при виде горной чистоты и снеговой белизны. Иногда он расстраивается, наблюдая каким образом гаснут далекие вершинные огни. И здесь он расположен отчаяться, когда оказывается не способен рассмотреть склон на вершине. Тем не менее, неожиданно разглядев блестящую на нем траву, вспыхивает от радости за ее плодотворность и теперь уже способен сконструировать собственную стезю.
Как небеса, так и земли в имеющемся у них великолепии и животворной интенсивности опущены в индивидуальный мир, но одновременно воссозданы в философских авторских комментариях. Не упуская из виду повадки, стремления, чувственные зигзаги подобных судьбоносных деятелей, С.А. Гутова способствует тому, что читатель пропитывается настроем персонажа (в частности, индивида, жизненный стаж коего, как говорит повествователь, вычислить сложно). Имеются тут и льды в их эффективности, также несколько влияющие на человеческий генезис.
Вышеперечисленное нами весьма выразительно и понятно в повседневном сегодня поиске духовных приоритетов, перед потребностью их укрепления, сохранения и развития. Вследствие этого заканчивается вступительное слово автора абстрактным, но понятным вопросом об индивидуальном происхождении: «КъэкIуагъэм гъогууанэу къыкIугъэм ихьатыркIэ – зы илъэса, тIуа, лIэшIэгъуа, хьаумэ илъэс мина?» [2: 10] (= «Проходящий дистанцию ради проходимого – одного- двух лет, столетия либо тысячелетия?»). Спрашивая подобным образом, автор предопределяет тональную густоту последующим эссе. Следовательно, видя в текущих строках подобных, природно-окрашенных и натурально-интенсивных героев, получатель абсолютно не изумляется. Он ожидает с их стороны все той же идентичной плодотворности в ходе их животворной и философской пристрастности.
Именно так и развивается повествование далее. В последующих новеллах сборника («ТIумыр», «Усар», «Къаншъау», «Дамый», «Дамыйрэ Усарэрээ») С.А. Гутова способна часто изобразить и представить присущие философской мысли судьбоносные, порой, – роковые, а иногда и убийственные мотивы. На самом деле, как раз подобным, философски-сконцентрированным, но непременным в обыденной реальности фигурам и канонам отдана данная авторская мысль. Следовательно, от этого вышеописанная конструкция образов и символов работает как логический зачин. На художественном поле, раскинувшемся на трех начальных листах авторского слова, ведущий монолог индивид изливает могучие ораторские напевы по поводу смертельного образа: «Джаущтэу лIэныгъэ къежьэ», – ошIэ-дэмышIэу ыгу къихьагъэм хъулъфыгъэр къыкIигъэщтэжьыгъ. ЛIэныгъэм ащ нахьрэ псэ имыIэнэуи?! Арэу кIочIаджэмэ сыда зэкIэми зыкIафырикъурэр, зы нэбгырэ нэмыIэми къызкIыIэкIэмыкIыжьырэр?! Хьауми шъабэу КъэкIуашъэзэ къытэкIуа? Гупшысэм зыригъэушъомбгъугъ. Дунаими щыIэныгъэми хэт язэщыгъ? ЗэрэхъурэмкIэ ежь-ежьырэу зегъэпцIэжьы. ЛIэныгъэм фэхьазырэу ышIошъ егъэхъужьы. ЗимыгъэпцIэжьымээ?!» [2: 7] (= «Так начинается смерть, – внезапно вошедшее в сердце мужчины испугало его. Смерть у него душу отнимает?! Такой слабости почему на всех хватает, ни одному не удается избежать?! Или мягко подходящий рассыпается? Мысль расширяется. В мире, в жизни кто надоел? То, что происходит, само по себе обманывается. Готовый к смерти начинает верить. Не обманывается?!»).
Тем не менее, имеющаяся и частая на авторских листах дума безнадежного отчаяния разрешает читателю подумать и о трепещущей вблизи жизни. Так и в заключительной новелле сборника «КIэух гупшыс» (= «Заключительная мысль»). Начинается она с того же – «ШIункIым тыдэкIи зыщиубгъугъ» [2: 184] (= «Темнота везде заметна»). Зачин здесь достаточно распространенный. Шаблонное применение смысловой пары «свет-тьма» преимущественно воспринимается человеком в качестве совершенно обязательного в литературе противопоставления добра со злом, хотя многие ученые считают труднообъяснимым соотнесение мистической доктрины тьмы с незаурядным понятием зла.
Итак, весьма интенсивно в маложанровой прозе С.А. Гутовой проходит отчаяние, однако можно проследить и лучик надежды, сейчас притихший, но обязанный пробудиться. Вот и деревянный материал, в котором могла схорониться темень, – материал крепкий. И на этой аксиоме строятся все последующие контакты темени с Человеком, Душой и Миром. Как известно, портреты персонажей, направляющихся по затемненным тропам, в произведениях нередко отличаются однотипностью и заданностью. Весьма единичны герои объемные и живые, но и они малоразличимы во тьме. Аналогично и Тьму в воссоздании Саният Гутовой мы не считаем однобокой. Вышеописанная коммуникация порождает для тьмы верный путь. Ей удалось для себя определить, что есть на свете истина. Увидев свет, она поняла правду. Выстраивая в последующем абзаце череду философских вопросов, С. Гутова задает себе и читателю конструкцию предстоящих размышлений: «Что хотела Тьма, начиная свое движение по незнакомым ей местам? Привести в порядок Мир, распустить всех живущих в нем Людей?» [2: 187]. Но в итоговом абзаце – солнце вновь занимает свое место, блеснула молния, воспеваемая в тексте гора со своей вершиной достаточным образом прикрыла его. Последнее поле зрения с таким числом мыслей рассказчика, когда он, охваченный волнением, понял, что и к нему каким-то образом его сон относится. Черная явь и светлая иллюзия смешались между двух небес у Саният Гутовой на радость готового к ее философии читателя.
Литература
1. Абазов А., Ахметова Дж. Адыгские писательницы: Биографический сборник. – 2015 // http://www.baskiall.com 04.07.2015
2. Гутова С. ОшъогуитIум азыфагу (= Между двух небес). – Майкоп: Адыг. респ. кн. изд-во, 2012.