УДК 82-311.6
УДК 82-1/-9
В представленной статье выявляется и анализируется такое языково-литературное явление как интенция текста. Базируясь на предложенной трехмерной структуре (автор, текст, читатель) ученый рассматривает интенцию как совокупность ожиданий всех трех участников подобного коммуникационного акта. Объясняя это, он учитывает активность в таком явлении фэнтези- инструментария. Привлекая текстовый материал из прозаических произведений И.Эльтерруса и А.Псигусова, статья завершается выводом о выступлении интенции в функции условной инструкции для читателя.
Текст, литература, восприятие, интенция, автор, читатель, Эльтеррус, Псигусов, Россия, адыг.
Khuako F.N.
Doctor of Philology, Professor of
the
INTENTION OF LITERARY TEXT IN ITS IMPLEMENTATION BY FENTEZI- TOOL TODAY
In the
present article identifies and analyzes such linguistic and literary phenomenon
as the intention of the text. Based on the proposed three-dimensional structure
(author, text, reader) scientist sees intention as a set of expectations for
all three members of this communication act. Explaining this, she takes into
account the activity of the phenomenon fentezi- tools. Drawing on material from
the text of I.Elterrus’s and A.Psigusov’s prose works article concludes with a
statement about intention as a conditional instruction function for the reader.
Text, literature, perception, intention,
the author, the reader, Ėlterrus,
Цель
Художественное
произведение литературы в роли условного мира, представляющего собой творческий
продукт и видение автора, обязано, помимо экспрессии повествователя,
предполагать и определенный читательский эмоциональный настрой. Автор (intentio auctoris), текст (intentio operis) и читатель (intentio lectoris) составляют
классическую троицу эстетических коммуникантов, выстраивающих последовательную
линию личных интенций. Принадлежащие тексту интенции являют собой определенную
направленность обрабатываемого сознанием объекта. Благодаря этому в
художественном творчестве формируется трехгранная концепция восприятия
художественного продукта. С целью поддержания данной концепции в музыкальном
искусстве ЖЖ. Наттьез выстраивает подобную конструкцию, включающую имеющиеся
элементы музыкального коммуникативного акта
– его порождение, игру и осмысление (в том числе как удовольствие, так и
анализ). При этом в противовес имевшимся ранее точкам зрения, замыкавшимся на
внутренних анализах, музыковед включает «в оборот» рассмотрения всех
коммуникантов – создателя, музыканта с инструментом, получателя в зале, музыкального критика. Аналогичный
процесс характерен и в ходе действия другой эстетической субстанции, – не
музыкального, а литературного произведения. В целом, по мнению современного
языковеда А.Р.Усмановой, интенция текста заключается в «производстве своего
образцового читателя, то есть читателя, способного выявить смысл,
запрограммированный текстом, и тем самым редуцировать бесконечное множество
возможных прочтений к нескольким интерпретациям, предусмотренным самим текстом»
[1: 162]. С целью уточнения данных определений и была написана данная статья.
Любой из
авторов произведений формирует свою собственную как текстовую, так и
эстетическую действительность. Оригинальность таковой определяется его художественными убеждениями,
творческим опытом и характерологическими признаками индивида. Фактически здесь
реализуется определенная технология самореализации личности в обществе, что
может оказаться достаточно востребованным для социума действием, обнаруживаясь
в читательском внимании. То есть читатель здесь выступает и как субъект, и как
объект взаимодействия с литературой.
При этом
необходимо подчеркнуть, что читательские интенции достаточно наглядно и
убедительно проявляются в случае с таким художественным течением, как
фантастический реализм. Позволяет это прозаическое крыло в ходе интенции определиться
автору со своей персональной направленностью, зафиксировать собственный вымысел
на разных уровнях мироздания и даже определенное мистическое пространство. Его,
в свою очередь, произведенный текст писатель способен выразительно и
досконально предложить получателю, а тот на полном праве может воспринять его со
своей интенцией, порой – в отличном от авторского направлении. Порождаемое фэнтези-
инструментом виртуальное пространство, отнюдь не первичная условность, которая
преимущественно считается в науке применением определенно невероятных в
действительности описаний и лиц. Традиционно фантастически-реалистичному тексту
присуща совокупность абсолютно разнокалиберных компонентов: в том числе не
только непосредственно фактических, то есть первичных в реальности, но и виртуальных,
вымышленных, то есть вторичных. Подобным путем текстовые компоненты наделяются
условным, абсолютно вторичным содержанием. Составляющие фэнтези- изложение
единицы, преимущественно вымышленные и по сути ничего не значащие, приобретают
собственную семантическую роль в произведении и особым образом влияют на
читательское восприятие. Это «продукт особого типа авторского мироощущения,
интерпретирующий мир в фантастических, не имеющих непосредственных эквивалентов
в реальности формах» [2: 24].
Материал. Таким образом, фантастический реализм предлагает
обширное и многогранное поле для возникновения и реализации рассматриваемой
трехмерной интенции. И потому попытаемся обозначить некоторые элементы данного
литературного направления далее, на примерах современных текстов российского
писателя-фантаста Иара Эльтерруса (родившегося в Майкопе, но проживающего в
Санкт-Петербурге) и писателя из
Кабардино-Балкарии Асланбека Псигусова, при этом упоминаем для сопоставления
других современных авторов. Каждый из анализируемых авторов принадлежит к
отдельному этническому сообществу, образуемому ментальными признаками. Подобных активно действующих, существенных (по размеру порой
– более скромных, порой – абсолютно малых) явлений много. Тем не менее, все они в совокупности
складываются в единую концепцию, сливаясь густо насыщенной в них национальной
силой. Данная сила сливает в единую струю следующие непредсказуемые субстанции: действия, факты и
их мотивы, речевые акты разнородных героев, их повседневные
сложности, семейные и племенные связи, межличностные контакты, персональная
интенсивность в общенародных проектах.
Обсуждение. В глобальный
период общечеловеческого общения, в условиях отсутствия реальных физических
препятствий, фактически стержневым препоном в межэтнической коммуникации
оказывается различие менталитетов, усугубляющееся социальным статусом.
Аналогично тому, как сытый богач отказывается от куска хлеба, сегодняшняя
вселенная идет к гибели по причине избыточной, иногда губительной, удовлетворенности поселенца и уроженца. Не
желая прислушаться к идущему рядом представителю другого этноса или социальной
группы, довольный жизнью индивид продолжит свои шаги, посылы и выпады, не реагируя
на их возможный негативный эффект. А потому рассмотрение статики
сотворения текстовой литературной продукции, порожденной в языковых этно-
блоках, нуждается в дальнейшем совершенствовании. Желательно, чтобы оно
располагало аналитической моделью гармонического подхода к цивилизации,
обладающей языком и эстетикой. Как известно, когда общий социум выступает
только социумом потребительским, появляется опасность исчерпания
цивилизационных приоритетов. Более часто и интенсивно проявляются инциденты
преступления традиционных канонов, человечество вступает в ажиотаж при погоне
за так называемым «эксклюзивом», в нездоровом желании выделиться и сверкнуть. И
здесь, на таком общечеловеческом фоне, читающий прозу человек делает для себя в
очередной раз горький вывод: мир способен к свершению несправедливости и не способен к поддержанию истины.
Подобным
образом нередко происходит личностная интерпретация литературного текста. Оба
участника данного коммуникативного акта, и автор, и читатель, налаживают
виртуальное взаимодействие, несмотря на возможную несхожесть культур, языков и
менталитетов. Получатель способен познать боль, источаемую отправителем, и
любое другое чувство, вследствие следующего: «искусство интерпретации
заключается в том, чтобы превратить себя в другое лицо, постичь его
индивидуальную направленность» [3: 87]. На аналогичное действие способны
претендовать и коммуниканты из прозаического произведения Иара Эльтерруса
(«Белый крейсер»), считающегося сегодня признанным явлением жанра фэнтези. При
заочном участии читателя происходит
обмен мнениями между двумя представителями военной власти одной из
федераций. Адмирал флота и генерал морской разведки, находясь в напряжении,
обсуждают текущие преобразования на троне. Беседующие бравые начальники,
обладающие в распоряжении мощнейшим современным оружием, биотехникой и
гениальными экспертами, собираются организовать спасение пропадающей федерации,
возвратить ее главе престол и содействовать изгнанию неприятеля.
Читатель
мысленно включается в обсуждение и, судя
по фактам, приводимым собеседниками, приступает к строительству своих версий.
Ожидающий в своей интенции уже по первым словам говорящих глобальных преобразований в стране читатель, вчитываясь
и интерпретируя информацию, может разочароваться. В первую очередь его явно
разочаруют сами собеседники: ожидавшиеся отважные воины выражаются не очень
прилично, порой нецензурно, кто-то из них иногда «цинично усмехается», «гадливо
скривится», «невнятно мычит» и т.д. Во-вторых, получателю явно не понравится не
слишком порядочный обсуждаемый предмет: имеющиеся командные преобразования,
вступающий в права «император», элита адмиралтейства, коронация и так далее. А
император здесь любит и уважает технику, летает на ее совершенных моделях столетиями
(«больше восьмисот лет»), однако это не препятствует наступлению в Россе
«страшных годов Безвременья», а героя поражает личная трагедия, когда ушедших
друзей обратно вернуть невозможно, они потеряны, поскольку «до путешествий во
времени имперская наука не дошла, хотя и они и не считались чем-то
принципиально невозможным» [4: 28]. Либо в другом эпизоде странник (а с ним и
читатель), ожидающий увидеть капитана, принимает за такового любого из землян,
и также сильно расстраивается, не находя желаемого. Явно и здесь, что ожидания
(интенции) получателя заключаются в толковании, трактовке, то есть фактически
осмысленной интерпретации источника. При этом багаж знаний адресата в ходе интенционного
течения оказывается его фундаментом.
Имеются и у
А.Псигусова аналогичные, едкие и острые, обмены мнениями между властителями,
рядовыми, причем не только внутриклассовые, но и между социальными группами.
Так, диалог между вождем и кем-то из рядовых,
бесспорно, интересует и уже предварительно настраивает получателя на
одобрительное мнение о герое, отважившемся поспорить с правителем. Вследствие
этого, когда властитель все-таки способен разобраться и уловить истину,
одобрение читателем героя подтверждено: отважный рядовой, хотя и нареченный
Дугой (от адыг. «тыгъун» – «воровать»), действительно лицо больше благородное,
чем преступное. И, напротив, правители, генералы, адмиралы, командиры,
капитаны, – известный любому гражданину РФ персонажный ряд, насыщающий
новостные выпуски и политические шоу 2000-х гг., отнюдь не является предметом
поклонения. Следовательно, видимо, поэтому даже пейзажные зарисовки у А.Псигусова
в его «Меотах» изображены в унисон с военно-ожидаемым настроем. Элементы
естественно-натуральной живой среды, ожидающие вместе с войском сражения (а с
ним, – и весны), представляют собой реальную безнадежность, безысходность,
настолько обязательную для ситуации фактического ожидания смерти. Весьма
откровенно такое созвучие между воинами и природой: земля, дающая им стоянку,
«как будто выдыхала, изгоняла из себя холод, вспотевшая от неравной борьбы,
покрывалась испариной отчаяния» [5: 35].
Но вернемся к
анализируемому выше диалогу двух служителей отечества из «Белого крейсера»
И.Эльтерруса. Встающий в произносимых репликах образ федерации для россиянина
сильно узнаваем, поступающие из уст военных в ее адрес нарекания изрекались и в
его реалиях, порой он и сам произносил их. «Империи давно нет!», – возмущен
один из говорящих, – «вместо нее больше сотни слабых, крохотных странишек! – с
презрением выплюнул глава разведки. – Ни на что не годных! Нашу Федерацию хоть
взять... Это страна?» [4: 39]. И далее в том же
настроении и духе, – о правящих классах,
о демократическом режиме («Ведь Федерация на грани распада, «демократы» рвут ее
на куски, лидерам партий власти хочется, чтобы карманы за чужой счет набить»),
о выборах («эти псевдовыборы все равно объявляют легитимными»), о жизни и быте.
[4: 39] Как объясняет в предисловии свой тематический интерес сам автор, его
занимал вопрос «человек и власть». «Кто сумеет остаться человеком, получив
неограниченную власть? Есть ли такие? И если да, то какие качества необходимы
им. Да и другие не менее интересные вопросы я хотел исследовать здесь» [4: 12].
Что подтверждают и яростно произносимые в других эпизодах по элитарному поводу
вопросы: «Неужели беды горемычной страны
наконец-то закончились? Неужели вскоре прекратится вся эта вакханалия, эта
грызня всех со всеми, и у Росса появится истинный властитель, способный что-то
изменить в происходящем?» [4: 48]. Все очень похоже
на наблюдаемое отечественным получателем изо дня в день («До сих пор хоть одна
планета бывшей Империи единой оставалась – Росс. Теперь и она собралась
распадаться...» [4: 39]). Таким образом текстовая интенция, направляющая
читателя на возможную смену режима, не оправдалась и он, вместе с героями,
разочарован и вернулся к своему обычному состоянию в рамках обычного режима
повседневности.
Кругозор
предположений читателя, его интенционные возможности, в качестве
эмотивного пространства, неизменно
обусловлены так называемой пресуппозицией (от
лат. prae – впереди, перед и
suppositio – подкладывание, заклад), то
есть, как сказано в энциклопедии, «необходимый семантический компонент,
обеспечивающий наличие смысла в утверждении» [6: 396].
Причем
данному языковому явлению присуща вариативность. Интенция
в ее потенциале, более ограниченная и резкая, присуща читателю типичному,
стандартному, неискушенному и простосердечному, такому, каких в советское
время обязательно нарекали «массовым».
Этот типаж ожидает от строк получения знакомых и хорошо известных ему раздумий
и фактов, персонажей и фабул, не стремясь обосновать собственных художественных
вкусов.
Другое классификационное крыло эмотивного пространства, иная модель
интенции характерна для индивида, обладающего более обширными,
эластичными, насыщенными тактильными инструментами сознания. Подобный адресат,
начитанный и многоопытный, пропустивший через себя не один ряд аналогичных
конструкций, настроен на серьезное поглощение. Этот типаж, которого
Н.Е.Салтыков-Щедрин называет «читателем-другом» и по поводу его частого
отсутствия тоскует, желает его встречать почаще. К нему нередко взывает и
Н.А.Некрасов («Вам, мой дар ценившим и любившим...», 1877). В.И.Ленин тоже
считал его достойным критиком: «А «читателя-друга», который не поленился поделиться с нами
критикой нашей аграрной программы, мы попросим теперь заняться критикой нашего
общего проекта» [7: 307-308)].
И по сей день
образ читателя-друга воспринимается как настойчивый, усидчивый, внимательный,
пытливый, объективный и беспристрастный. Он способен воспринять художественное
видение во всей его логике и гармонии, а в случае необходимости не просто
удовлетвориться прочитанным, но и настроиться на дальнейшее осмысление и даже –
на критическое раздумье. Помимо этого, старательный и чуткий получатель
оказывается в условиях, когда можно самому опуститься во внутренний мир одного
из ярких героев. Удостоверившись в верности полученных им прежде сторонних
размышлений, читатель убеждается и в беспристрастности оглашающих их лиц.
Следовательно, судя по изложенному, степень и направленность возможной интенции
напрямую зависят от индивидуального настроя и интеллектуальной подготовленности
адресата, работающего с текстом. Хотя в предложенном тексте преимущественно все
пронизано эмоциями и впечатлениями действующего в тот момент в сюжете
персонажа, однако в текстовом коммуникативном акте ничуть не меньшая доля
определяется воспринимающим текст коммуникантом и ожидаемой им интенцией.
Однако весьма
существенную также долю в рассматриваемую интенционную модель вносит и третий
ее участник – автор, то есть адресант. В фэнтези- текстах соответствующие
размышления, авторские комментарии и выводы не всегда столь же очевидны, как, к
примеру, в лирических изложениях, идущих напрямую от имени автора. Однако при
этом пусть не очное, а заочное, но тоже очевидное участие имеет место быть.
Так, к примеру, у А.Псигусова в его «Меотах» нередко достаточно рассудительные
комментарии и размышления, произносимые от лица одного из действующих супругов,
несомненно сформулированы на базе обильного персонального коммуникационного
багажа автора. Прослеживая ход рассуждений героев во время одного из эпизодов
их семейной сцены, автор уверенно утверждает: «Что нужно для счастья человеку в
семье? Взаимопонимание и любовь. Как мало нужно человеку на земле, но как
многого это стоит, как много он платит за это в мире!» [8: 59]. Здесь налицо традиционное многовековое
видение персонажа (а с ним, возможно, и автора) на обязательные семейные
ценности. Аналогично подобное, общепринятое раскрытие понятия греха,
выступающее во взаимной беседе двух военных соратников в другом произведении
автора: «Люди не понимают того, что их грех бесконечен. И, возможно, не хватит
жизни освятить в добре свой лик, чтобы боги допустили до услужения им.
<…> Грех – это плод, семена которого прорастают, давая обильный урожай. И
человек не в состоянии его убрать, исходя из одного маленького обстоятельства –
жизнь коротка. И мой совет – не совершать грехов, чтобы не преумножать
страданий своих и чужих» [5: 154].
Активны
производители актуальных для персонажей мнений и у И.Эльтерруса, в чем также
проявляются авторская мысль и, соответственно, авторский личностный уровень и
жизненный опыт. В частности, здесь рассказчик, пытающийся анализировать
происходящие в стране события и политические процессы, напрямую размышляет об
этом. Например, он делает предположение о региональных далях, грустно тоскующих
об имперском периоде, и достаточно подробно приводит ряд вероятных достоинств
(реже) и недостатков (чаще): «Планете, практически не имеющей собственной
промышленности, – «сознательные» все порушили, а построить новые производства
ума не хватило – пришлось очень нелегко. Однако они не унимались» [4: 45].
Благодаря этому для читателя становится предполагаемой и возможная гражданская
позиция автора в реальности.
Заключение. Интенционной ориентации читателя уже в
процессе восприятия текста в полной мере содействуют фэнтези- изложения либо
просто фантастические вставки в якобы реалистичном тексте, что также не
преуменьшает активности образуемой вторичной условности. В частности,
А.Псигусову удается возвести бытовую фантастику в некий индивидуальный культ
для действующего персонажа. Так, например, один из героев отыскивает в явно
вымышленных божеских образах все то, в чем прежде сильно нуждался: полновесное
осуществление стабильно донимавшей его надобности в контакте с богами Хати.
Однако в подобной фантастической насыщенности возможны и ограничения. Так, к
примеру, любой поворот фабулы в текстах А.Псигусова соотносится с реалиями
истории адыгов. Допустимо говорить, что хроникальные события выполняют своеобразную
функцию некоего условного фиксатора авторской выдумки. Исторические реалии
адыгов контролируют то, чтобы фантастические элементы и вымышленные образы не
пресекали допустимые фактические пределы и были способны вписаться в хронологию
событий. Следовательно, в целом интенция художественного текста, являющаяся
фактически условной «дорожной картой» восприятия для читателя, определяется не
только авторским замыслом, задумкой отправителя, но и расположенностью
получателя, направленностью его восприятия.
Литература:
1.
Усманова А.Р. Гиперинтерпретация //
Постмодернизм: энциклопедия. – Минск, 2001. – С. 159-163
2.
Ковтун Е.Н. Художественный вымысел
в литературе. – М., 2008.
3. Schleiermacher F. Hermeneutics and Criticism and Other Writings. –
4.
Эльтеррус И. Белый крейсер //
http://elterrus.net/catalog/
5.
Псигусов А.Х. Жизнеописания тридцати
хеттских царей. ПуШаррума (отец) и Табарны I (сын). Кн. III и IV. – Нальчик,
2006.
6.
Лингвистический энциклопедический словарь / Под
ред. В.Н.Ярцевой; Ин-т языкознания АН СССР. – М., 1990.
7.
Ленин В.И. Аграрная программа
русской социал-демократии // Полное
собрание сочинений. Т. 16. СПб., 1908.
8.
Псигусов А.Х. Меоты (исторический
роман). Т. I. Аникет. -- Нальчик, 2003.
Опубл.: Хуако Ф.Н. Интенция художественного ... // VII Международная научно-методологическая конференция «Сохранение и развитие родного языка в условиях глобализации: современные методы и технологии», посвященная Международному десятилетию языков коренных народов (2022 – 2032). – Майкоп: ИП Магарин О.Г., 2025. – С. 215-220
|
eLIBRARY ID: 82715664 |
EDN: LVDAVU |
|
