При этом изображаемое автором в данном эпизоде активное народное волеизъявление предстает, по меньшей мере, чем-то заразительным, подвигающим попавшего в эту действующую обстановку героя включиться в общую для всех митингующих мотивацию и присоединиться к общей для всех митингующих манере коллективного поведения. Именно такого рода заразительностью и обусловлено то, что изначально растерявшийся от всего наблюдаемого на площади Хатува по мере продвижения митингования воодушевился источаемой участниками храбростью и решительно осмелился найти себе как наиболее убедительное, так и наиболее рискованное место в передовой шеренге.
Яростно разоблачающие высший клан и угождающую ему хеттскую знать ораторы в описаниях А.Х.Псигусова вновь позволяют нам проводить параллели с современной и до боли известной историей. Конечно, кожаная одежда и красные пятна на ней, мелькающие в портретах разглагольствующих бунтарей, не могут остаться незамеченными в восприятии пережившего соцреалистическое прошлое читателя. Хотя наблюдающий за всем этим Хатува, в отличие от нашего соотечественника, несколько из другой категории граждан, и потому его первой мыслью при виде этой исступленно вещающей женщины и ее обагренного красным кожаного наряда, – это то, что она профессионал из мясной лавки.
Однако подобная революционная сцена, несколько нарушающая преобладавшую прежде в романах А.Х.Псигусова некоторую идиллию в отношениях народа с мудрой и справедливой верховной властью, оказывается способна посеять сомнение и породить немалую трещину в патриотических настроях рядового члена общества. Уверенный прежде в искреннем патриотизме своих соплеменников, «возвеличивавших царей Хатти да богов», Хатува был уверен и в обратной сердечной предрасположенности самих правителей. Однако столкнувшись с реальными проявлениями таких «святых чувств», молодой гражданин растерялся, что живо, с психологическими подробностями описывает автор.
Однако вольные обсуждения и яростные осуждения царской политики, с приведением ряда противоположных мнений, с высказываниями как противников, так и сторонников действий царя, заканчиваются в данном эпизоде традиционно – все разрешает появление царской гвардии, когда «выросшие словно из-под земли» его охранники разгоняют мятежников, спешащих растеряться в толпе и исчезнуть. Данный исход изображаемого автором революционного эпизода («уноси ноги, пока не намяли бока» (1; С. 147)) также можно считать хорошо знакомой нам сегодня развязкой интенсивного демократического действа, да и в целом – традиционным девизом демократического образа жизни, реализуемого в отечественной действительности.
В приведении народных оценок царского правления автор не ограничивается низшим слоем общества. Право высказаться на протяжении повествования получают и представители знатных классов. К примеру, такого рода сценой является отправка читателя в роскошный замок и размещение его за обеденным столом восседающего там за скромной трапезой знаменитого купца со своими женой и дочерью. Насколько можно судить по авторским описаниям этих персонажей, его симпатии в данном случае не на их стороне. Признавая внешнюю красоту и воспитанность жены богатого купца, А.Х.Псигусов не забывает подчеркнуть покрывающую ее глаза нажитую в процессе состоятельной жизни «пелену презрения ко всем, кто не достиг ее положения «великого народа». (1; С. 179)
Крепкое хмельное вино поднимало его чувства со дна души, и они, как волны, перегоняя друг друга, сливались в единый поток и неслись между берегами души и сердца, заливая пашню его души. В ней, как семена, прорастающие в увлажненной почве, рождались новые надежды и мечты. Разгоряченная кровь горела в жилах, бодрила страстью, наполняя верой в себя. Видит автор и холод, который «сквозил в цепком взгляде, который, словно хищная птица, орлица, свил гнездо в некогда красивых обжигающих очах, сейчас бесцветных и бесчувственных» (1; С. 180). Щедро описывая размещенные на обильном столе излишества, деликатесы в изысканной посуде из благородных металлов, сверкающие и блистающие, автор помогает нам отвлечься от жития-бытия рядового класса и проникнуться атмосферой, характерной для другого социального уровня.
Существенно отличающиеся жизненные условия, тем не менее, абсолютно не отличают человека, независимо от занимаемого им в обществе положения, – убедительно доказывает А.Х.Псигусов эту азбучную истину. Как и их нижестоящие соплеменники, эти персонажи в их роскоши также наслаждаются едой и упиваются вином, а предметом их неспешного обсуждения также оказывается правящая ими государственная система с ее высшими представителями.
Распознавая в существующей в стране политической ситуации нарастающие в ней процессы финансового и политического распределения, активного вершащегося в ожидании ухода немощного царя, купец также, как и его соплеменники на митинге, но уже не прилюдно, за семейным столом, т.е. не так смело, высказывает свои суждения о действующей власти и ее возможных перспективах в характерной для пера А.Х.Псигусова образно-выразительной манере: «Рыба гниет с головы! Царство Хатти, в каком бы бедственном положении оно ни находилось, может и имеет достаточно сил, чтобы отстоять свою независимость, но все решает царь. Сейчас идет дележка страны, звучат льстивые речи хеттской знати, все заняты одним – кружат возле трона, как хищные шакалы, выжидая смерти царя, рассчитывая на руинах его костей управлять страной, прикрывшись, как занавесом, малолетним царевичем» (1; С. 180).
Субъектами подобных социально-обусловленных диалогов выступают чаще свободолюбивые персонажи – спокойно критикующие и судящие царя нарушители закона. Именно в этих группах презирающих закон граждан отчетливо изображается столь желанная в современном обществе модель человеколюбивой демократии, – модель, при которой все действия власти прозрачны, открыты и подвергаются интенсивному, осознанному и вполне профессиональному анализу представителей низшего класса, т.е. общественно-политическая модель, являющая собой предел наших социально-обусловленных мечтаний в двадцать первом веке.
Доказательством факту наличия подобного строя может являться, к примеру, сцена винопития банды разбойников, занятых обсуждением жизненных проблем своего соратника и логично переходящих в своей дискуссии к вышестоящей власти, уважаемой патриотично настроенной публикой, но объективно оцениваемой. Мудрец Нажан смело, но грустно констатирует факт близорукости и бездарности своего правителя, предвещающий соответствующие тому беды и неизбежные трудности. Услужливое и лживое царское окружение вкупе с его самовлюбленностью аналитик обозначает как механизм, расплавляющий наносное царское могущество.
Тем самым романы А.Х.Псигусова при¬ближаются к полифоническому роману (М.Бахтин), в котором каждый пер¬сонаж, независимо от того, положителен он или отрицателен, получает право высказывать свое суждение, давать оценки событиям и лицам. Такое много¬голосье обеспечивает изображение и осмысление жизни с различных точек зрения, порою прямо противоположных друг другу. Среди собеседников Нажан находит и сторонников, и противников, аргументировано противопоставляя собственные доводы тут же возникающим их возражениям. Живописуемый им, вновь насыщенный средствами выразительности, образ царя Хатти, сидящего на троне, «Развалившись, как коряга на земле, высыхая от солнца, и корни его правления не так глубоки в почве. А все из-за того, что любит власть и слепо доверяет самому себе. Нажил много внешних врагов, не говоря о внутренних» (1; С. 77). Такой живой образ, буквально берущий своей достоверностью за душу, может во всей своей художественности смело быть применен к любому из власть предержащих каждого из последующих веков, вплоть до нынешнего. Разве не подходит это описание к мелькающему каждый день на наших домашних телеэкранах (и потому немного поднадоевшему) персонажу?
Не могущий в своей старческой немощи справиться со рвущимися к трону знатными карьеристами, слабый и болезненный царь в этой эмоциональной беседе порой из объекта критики резко переходит в объект сочувствия, что не может не радовать читателя, усматривающего в этом переходе присущее и низшему классу хеттского общества добросердечие. И хотя коммуниканты осуждают царя за его безразличие, проявленное им во время правления по отношению к храмам и их служителям, однако нынешний негативный к нему настрой религиозных деятелей заставляет кого-то из говорящих пожалеть самодержца в его метаниях на шатающемся и способном с минуты на минуту развалиться троне.
Один из участников беседы, недоумевающий по поводу того, отчего осознающий свою обреченность царь не передаст правление наследнику, получает разумный ответ от другого. Мудрый Нажан объясняет сей факт условной неизлечимостью человека, обладающего властью, который не в силах до последних мгновений своей жизни и до своих заключительных вздохов самолично отказаться от этой сладкой ноши. Подобное объяснение выводит линию общественно-политического разговора к персонам возможных наследников, мотивируя собеседников к обсуждению обоих царских сыновей в качестве вероятных будущих правителей. Распознавая в каждом из них необходимые для достойной власти личностные качества, выявляя имеющиеся недостатки души и тела, акцентируя достоинства и умножая все найденное на элементарное отцовское отношение к каждому, собеседники строят свои предположения возможного развития политических событий.
Однако такая позволяющая вольные суждения демократическая риторика присутствует до тех пор, пока все тот же мудрец Нажан не прерывает ее, запрещая своим соплеменникам низшего слоя обсуждать высокорасположенные предметы и возвращая разговорившихся простолюдинов к их земным сферам деятельности. Такое красочное предостережение, тем не менее, несколько задевает хоть и рядовых, но все равно черкесов, традиционно славящихся своей порой гиперболизированной гордостью. Один из них, чувствуя себя ущемленным подобным запретом, обиженно вопрошает о том, можно ли вообще говорить о своих царях. Мудрый Нажан, беззлобно отвечая ему, приходит к вопросам общественной безопасности, предостерегая своих соратников от излишних обсуждений в условиях многочисленности недоброжелателей, аргументируя это тем, что «у стен есть не только уши, но и глаза», «доносчиков больше, чем сорной травы», «овцы ищут теплое место в загоне» (1; С. 79).
Здесь вновь следует подчеркнуть, что и в данной сцене А.Х.Псигусов продолжает национальную отнесенность, фольклорную обусловленность своих текстов, истоки которых можно проследить в адыгском народном эпосе, традиционно богатом на подобные средства. Автор придерживается уже такого характерного для него, насыщенного средствами выразительности стиля изложения, изобилующего эпитетами, метафорами, тропами и сравнениями, в очередной раз придающего колоритную художественность его повествованию. Поэтическая нить и зримо, и незримо присутствует в большинстве эпизодов, сцен и фонов анализируемого изложения.
И в том же сугубо персональном авторском стиле А.Х.Псигусов уже в другом эпизоде приближает к нам одного из тех, о ком столь увлеченно и эмоционально рассуждали в предыдущей сцене. Однажды знатный царевич Табарны, наследник царя Пу-Шаррумы, оказывается персоной, максимально приближенной к родному нам персонажу – воину Хатаму. Оказывается, такой знакомый нам по предыдущим сюжетным действиям Хатам и по сей день остается близким другом такому высокопоставленному царевичу, продолжая и поддерживая тем самым зарожденную еще в детстве дружбу. И те подробности, с которыми автор рисует портрет представителя царской династии, помогают читателю проникнуться тем же настроением уважения, почитания и даже преклонения перед этим благородным воином, которые, похоже, вместе с Хатамом испытывает и сам автор. Каждая деталь внешности и каждый элемент обмундирования красивы, дорогостоящи и даже роскошны, и потому соответствуют образу, тщательно выписываемому автором в посвященных этим персонам романах.
Вообще мнение благородных воинов о проводимой их царем политике является частым иллюстративным приемом в исторических романах А.Х.Псигусова. Так, и в романе трилогии «Меоты» («Аникет») военные и их начальники не однажды рассуждают о происходящем в стране под руководством царя Арифарна. Рвущийся поговорить с правителем военачальник Астемир искренне уважает и оправдывает его. Как подчеркивает автор, высокопоставленный воин признает правоту царя в проводимой им политике, констатируя ее достоинства для живущего в стране населения: «Теперь, конечно, никто не сомневается, что он был прав, государство изменилось за считанные годы, окрепло, стало могущественнее. И керкеты тоже почувствовали улучшение на себе. Стабильность во всем, у людей есть возможность заниматься хозяйством, пашней, рыболовством, семьей, наконец» (2; С. 33).
Таким образом, благодаря творчеству Асланбека Псигусова в черкесской (адыгской) литературе складывается исторический роман со сложнейшей сюжетно-композиционной организацией, с сочленением в структуре романа реально-исторического ма¬териала, мифа, притчи, этнографии, художественного вымысла. Причем масштабность и одновременная глубина постижения исторических проблем доказательно подтверждают то, насколько возмужали национальные писатели, насколько они стали способны освещать былые времена с позиций реализма и участия к судьбе человеческой личности.
Список использованной литературы:
1. Псигусов А.Х. Жизнеописания тридцати хеттских царей. Пу-Шаррума (отец) и Табарны I (сын): Роман. – Кн. III и IV. – Нальчик: ГП КБР «Республиканский полиграфкомбинат им. Революции 1905 г.»; Издательский центр «Эль-Фа», 2006. – 44,94 п.л.
2. Псигусов А.Х. Клад знаний: о современности. – Т. IV. – Нальчик: ГП КБР «Республиканский полиграфкомбинат им. Революции 1905 г.», 2010. – 35,7 п.л.
Опубл.:
Хуако Ф.Н. Отношение к власти в древнеадыгском обществе и его реализация в романах А.Х.Псигусова (статья) // Вестник МГОУ. – М.: ООО «Кавказская типография». – 2011. – № 1 (43). – 178 с. – С. 68-71.