Определение и понятие историзма рассматриваются поэтапно. Далее имеет место продолжение явления в адыгском эпосе «Нарты» и проведение параллелей с северокавказской романной прозой. Акцент в этом случае делается на ингушского автора И.Базоркина и адыгских (А.Кешоков, А.Евтых), а также упоминается череда национальных писателей ХХ в. на предмет обнаружения в их творчестве тенденций историзма.
Историзм, историчность, проза, «Нарты», северокавказский, сюжетно-композиционный строй, тематика
The definition and concept of historicism are considered in stages. Then there is a continuation of the phenomenon in the Adyghe epic "Narts" and parallels with the North Caucasian novel prose. The accent in this case is made on the Ingush author I.Bazorkin and the Adygeyan (A.Keshokov, A.Evtykh), and also a series of national writers of the twentieth century is mentioned. the purpose of discovering tendencies of historicism in their work.
Historism, historicity, prose, "Narts", North Caucasian, plot-composition structure, themes
Терминология историзма, появившаяся еще в 19 в. с целью представления неизвестного тогда способа воссоздания предыдущего времени, уверенно покорила информационное поле и нередко оказывалась слитой с памятью как тоже с общенациональным явлением, обязанном зиждиться на человеке. Исторические обстоятельства распахивают перед внимательным получателем хроникально реальные сцены и характерные нравы. Подобным путем создается прогрессирующая, действующая цивилизационность, в которой даже эпизодические и единичные детали-образы производят атмосферу реальной эпичности. Образуется смятенное ощущение вселенной и индивида, осматривающего мироздание, а также стезю своего этноса в конкретный исторический период. Как говорил об этом советский исследователь Х.Гусейнов, «Человечество без исторической памяти – это мир без будущего, толпа одиночек, неспособных понять друг друга» [Гусейнов Х., 1988, 4]. Историзм в произведении дает возможность автору художественно рассмотреть не только хроникальную стезю нации, но и специфику ее национального мышления, менталитет и этическую составляющую, выражающиеся в думах и помыслах персонажей.
Художественное произведение априори обладает своеобразной весомостью в процессе конструирования хроникального мышления, а также общественно-политического и гуманитарного уровня человека. Подобный приоритет обусловлен способностью литературы активно бытовать в глобальном пространстве цивилизации. Собственными способами и приемами она постигает и трактует одну за другой совершающиеся реальные ситуации. Признаваемой достоверной литературе свойственен исторический подтекст в процессе образно-типологического выявления человеческих биографий и при рассмотрении социальных состояний. В сегодняшней творческой лаборатории метод историзма действует в роли уверенно проработанного творческого инструмента. Как говорит об этом северокавказский литературовед уже нового века Ф.С.Эфендиев, «Это объясняется тем, что литература развивается в общечеловеческом русле общественного прогресса и своими средствами она осмысливает происходящие явления, события, факты» [Эфендиев Ф.С., 1999, 279].
В понятийном отношении историзм есть литературоведческий термин, подразумевающий умение в естественных изображениях, в реальных людских жизнях и нравах транслировать как лик, так и суть определенного эпохального периода. Творческая доктрина хроники и личности в ней обнаружила для словотворцев потенциал обработки достоверного хода исторического этнического прогресса. И, к тому же, предоставила материал характерологического плана, адаптированный к национальному прошлому. В художественно-исторических текстах историзм трактуется как некая «дистанция времени». Он выступает при этом обладателем ряда конкретных признаков, определяемых следующим: 1) взглядом на вчерашний день; 2) степенью реалистичности в исторических воссозданиях (как фактов, так и лиц); 3) применением в словотворчестве документального материала; 4) строгостью этнического и хроникального пласта, языковой субстанции.
Традиционно данный термин имеет возможность использоваться в двух значениях. Более обширным считается то, в соответствии с которым историзм характерен для всех действительно художественных текстов, без оглядки на то, воспроизводят ли они минувшие либо нынешние времена. В этом случае хроникальное (развернувшееся исторически) мышление автора и его творения устремлено не только назад. Средоточием его рассмотрения выступает не только происшедшее, но и происходящее. Он осмысливает собственную современность, собственную пору в качестве одного из периодов бытия социума и нации. Это и есть более распространенное трактование термина «историзм».
Помимо этого, историзм порой выступает термином для обозначения явления, сформировавшегося в литературоведении XIX в. на базе новаторского тогда подступа к постижению былого. В этом случае автор стремился осознать и изобразить своеобычие гораздо более давней поры, свойства уже забытых индивидуальных нравов и действий, т.е. стремление обратиться к прошедшим временам исторически выверено. Оптимальное художественное олицетворение каноны романтического историзма обрели в трудах В.Скотта, которого в свое время почитал основатель русского литературного историзма А.С.Пушкин. Писатель в этом случае рассматривает хронологию собственного государства, собственного этноса, стараясь на такой почве произвести глобальные обобщения и прогнозы. Признается, что всесторонность, а также соотнесенность ступеней проявления историзма в художественном тексте есть один из ведущих нормативов художественности творения. При его соответствии текст начинает выступать уже на национальном пространстве фактически в исполнении функции этнической памяти. Однако при этом одновременное вычерчивание деталей персонально-личных придает художественному историзму большую объемность и усиливает глубину. К таковым можно отнести профессиональные предпочтения членов общества, всевозможные ответвления которых целиком насыщены уже в «Нартах», где воплощением профессионала уверенно выступает бог-кузнец Тлепш.
Придерживаясь жизненного принципа «У мужчины слово – дело» нартский мастер неизменно и безоговорочно отдается своей профессии, дарит себя в ней людям и даже наслаждается ею на радость всем. И это не забывают подчеркивать многочисленные событийные эпизоды, когда факты из нартской действительности периодически продолжаются советом либо деянием кузнеца, а любой из членов нартского общества столь же активно оказывается его собеседником или соратником. Таким образом, уверенно владеющий рукой мастер есть непобедимый авторитет в обществе, а эту тенденцию продолжала и до сих пор продолжает вся северокавказская эпическая проза (в том числе романистика). Фактически в любом из романов северокавказских авторов, особенно почитавшего труд советского времени можно обнаружить приверженность данному культу («Род Шогемоковых» X. Теунова, «Заря над Тереком» А. Шомахова, «Горные орлы» Ж. Залиханова, «Новый талисман» Б. Гуртуева, «Из тьмы веков» И. Базоркина и т.д.). К примеру, исполняя соцреалистические установки, писатели региональных автономных образований первой (например, Т.Керашев и его романы «Шамбуль», «Дорога к счастью» и др.) и второй (например, А.Кешоков и его романы «Сломанная подкова», «Вершины не спят», М.Мамакаев «Мюрид революции» и др.) половин ХХ в. воспроизводили действительность с акцентом на социально-политические мотивы. Причем данные мотивы обязаны были иметь возможность влияния на национальную историю, модифицировать ее ход. Здесь авторы шаг за шагом повествуют о судьбах и перипетиях своих объектов, рассуждая и анализируя то, как именно те или иные исторические события выкроили то или иное миропонимание. Причем когда персонажи целого ряда северокавказских романистов предстают надуманными, то центральными героями названных произведений А.Кешокова и М.Мамакаева работают действующие в истории лица более ранних периодов.
В последующее время, уже к концу прошлого века, северокавказский роман продолжает обращенность к трудовой тематике, будучи написанным последователями еще советской (т.е. пафосно-патриотической) идеологии. В частности, аналогично с фольклорными линиями, нередко в восторженном тоне сосредоточивают и даже сковывают собою участников текущие события. Причем в тематическом отношении сопровождающий трудовую нацеленность пафос приуменьшает обороты и начинает обрастать прикладными нюансами. Однако такой практический характер являлся активно заразительным еще в нартском эпосе. Опасаясь сохранять семенные запасы, дарованные богом плодородия, в обычных семейных погребах, нарты возводят общий медный склад и устанавливают там общинный патруль. В национальной прозе советского времени также поводом сплотиться в ауле могло стать строительство водохранилища и защита от затопления, а также уборка урожая и возделывание земель либо возведение объектов образования и т.д.
Весьма востребованные к началу перестройки акценты прикладного и производственного характера активно продолжились уже и в прозе нового века, оставаясь требуемыми и сейчас. К примеру, в балкарской литературе 80-х гг. роман 3.Толгурова «Большая медведица» сосредоточен на реалиях крестьянского бытия, сформировавшегося с наступлением так называемой «новой жизни» после Октября. Старающийся приспособиться к ней и подогнать под нее свою аграрную деятельность главный герой запутался в ориентирах, и эпика изложения зиждется на его удачах и просчетах в авторском видении. Таким образом, в северокавказской романистике как прошлого, так и текущего веков, продолжается заданная «Нартами» линия трудового почитания. А она, в свою очередь, развивается в эпосе в том числе и конной темой, также прочно культивируемой адыгами и другими кавказскими народами. К примеру, отправляющая сына Сосруко в боевой путь мудрая Сатаней серьезно задумалась над тем, что делать с содержащимся у нее конем. Однако увидев сына с мечом кузнеца Тлепша, она безоговорочно решила положительно и отдала ему скакуна с пожеланием удачи. Периодически объединяли нацию продолжения коневодческой азбуки, почитавшейся веками, однако после революции утраченной. Следовательно, бытовые и рядовые подробности горцев вовлекаются в рассмотрение современных авторам реалий действительности. Так, в частности, в ингушской литературе середины прошлого века в романе И.Базоркина «Из тьмы веков» выстраивается отчетливая картина этнического бытия с его хроникальными кадрами, ритуальными атрибутами и боевыми подробностями общенациональных стремлений.
Тем не менее этнический историзм невозможен без индивидуального подхода, без обращения к персональному элементу. Индивидуализация в ее эксклюзиве, тщательно сглаживавшаяся советскими стандартами, обязана была в художественном тексте проявиться, что и случилось уже в 60-е гг. ХХ в. Обращение к человеку начало проступать уже не транспарантами, а реально достоверными подробностями, что обнаружилось и у того же И.Базоркина. Сюжетно-композиционная колея изложения здесь побуждает получателя задуматься о человеческом и человечности на хроникальном поле. Ингушский писатель выстраивает канву базовых кадров в хрониках своих персонажей, обусловленных мирными реалиями, однако высвечивающих в индивиде его степень целевой благосклонности, сочетающейся с непреклонным бесстрашием. Подобную целевую мотивацию легко проследить и в нартских реалиях. К примеру, кузнец Тлепш в своем вопросном монологе уверенно утверждает собственный благостный образ жизни: «Разве для того я помогаю людям своим ремеслом, чтобы они мне не доверяли? Разве вот этот мой молот, вот эти клещи мои – не на радость людям? Разве удар молота – не жизнь моя? Разве я не служу доброму делу?» [Нарты, 2]. Аналогично активно и нартское обращение к непреклонному бесстрашию. Например, вернувшийся расстроенным сын игнорирует предлагаемую матерью помощь, он лишь молча принимается отважно «грызть камень», якобы «покоряя» его. Произведя тренировку на камне, следом ему удалось обуздать не поддававшуюся ранее «наковальню Тлепша», теперь уже подчинившуюся наращенному опыту Сосруко.
Ничуть не менее интенсивно развивается устойчиво связанная с героями Сосруко и Тлепшем тематика инструментария (как боевого, так и домашнего), производимого, оберегаемого и применяемого ими. К примеру, в одном из эпизодов первый из названных провозглашает свой оружейный запрос на совершенно фантастическое качество оружия («не длинный, не короткий», без промаха и источник ужаса на расстоянии). Озадачить возможно рядового кузнеца, но никак не великого Тлепша: он снимает со стены меч, выточенный из косы Бога плодородия, и взвешенно вручает его Сосруко, сопровождая словами о заслуженной им миссии на ношение этого оружия. Подобный эпизод и приобретенное в его ходе напутствие, вылившееся в его собственную клятву, нарт бережет далее и делает принципом своих последующих подвигов.
Являясь, по словам постперестроечного исследователя Ф.С.Эфендиева «основой для социальной памяти многих поколений людей» [Эфендиев Ф.С., 1999, 31], историческое мышление автора оказывается, говоря словами цитируемого им М.Барга, неким «духовным мостом, переброшенным через пропасть времен» [Эфендиев Ф.С., 1999, 279]. Идентично и адекватно раскрашивая узор повествования, хроникальные реалии способны, начиная уже с зачина, сообщить тексту как социально-политическое, так и личностное внимание. Посредством возможного охвата со стороны индивида хроникальная шкала оказывается существенной, словно увеличивается, разрастается личностным подходом, ощутимо выпадающим за границы определенного эпизода или сюжетной линии. Действительно, у адыгского романиста 60-х гг А.Евтыха выпрямляется определенная, редкая для его времени гуманистическая тенденция, которая иногда ощутимо разнилась с соцреалистическим оптимизмом.
Способная ощущать и размышлять личность оказывается наедине с общенациональной хроникой событий, что обязывает ее тщательно выверять собственные шаги, соотнося их с собственными ценностными установками. К примеру, у А.Евтыха – Исмель Малах, священник Иннокентий, казак Иван Щербина (романы «Баржа» и «Бычья кровь»), жизнь которых являет собой деталь в механизме истории поколений, концентрирует в себе модели этнических нравов на лоне национальных обстоятельств. Данный подход дает возможность автору отправить, а читателю – получить не только факты истории, но и специфику нации в ее психолого-категориальном преподнесении. Аналогично хронологический кадр как определенный костяк обогащается в прозе А.Кешокова художеством мыслей как автора, так и героев. Либо тот же И.Базоркин своей исторической прозой приобретает статус представителя сложившейся литературы, богатой психологизмом и не теряющей в охвате.
Эпическая масштабность, нацеленность на широту художественных описаний в ракурсе единоличных судеб и их развитий оказываются тем самым стержневыми рупорами романной прозы. Она напоминает в своем становлении нартского наследника, растущего не по дням, а по часам, и становящегося реальным чудом для членов общины, способным отправлять себе в рот горящие угли и выплевывать их при необходимости. Таким образом, истинный, основательный историзм в восприятии индивида отнюдь не обходится необходимостью считать его последствием социально-исторических и культурных реалий эпохи. Ему удается, основываясь на имеющемся опыте «Нартов», преподнести нечто хроникально специфическое и преимущественно этнически окрашенное.
Литература
1. Гусейнов Х. Помни имя свое // Правда. – 1988. – 13 мая.
2. «Нарты» // https://www.google.ru/url?sa=t&rct=j&q=&esrc=s&source=web&cd=10&cad=rja&uact=8&ved=0CFYQFjAJahUKEwjx_KHKnsnIAhVCjywKHbCrDc0&url=http%3A%2F%2Flibrebook.ru%2Fnarty__adygskii_epos&usg=AFQjCNEJCVi7djd74jny2POM8Ii1-0bQdQ&bvm=bv.105454873,d.bGg
3. Эфендиев Ф.С. Этнокультура и национальное самосознание. Нальчик: Эль-Фа, 1999.
Опубл.: Хуако Ф.Н. Исторические обстоятельства ... // «Адыгский эпос «Нарты» и мировое эпическое наследие»: Мат-лы Международного научного симпозиума (Майкоп, 20-23 сент. 2017) / Ред.-сост. Н.М.Чуякова, С.М.Нехай. – Краснодар: изд-во ИП Солодовникова А.Н. – 2017. – 240 с. – С. 187-191.