Уже в мартовские дни 2014 г. известный отечественный автор и общественный деятель Андрей Кончаловский, рассуждая о геополитических трудностях России, привел целый комплекс статистических сведений, обусловивших, по его мнению, сегодняшнее упадочное духовно-нравственное состояние страны, особенно в сфере семейных ценностей («Все эти цифры свидетельствуют об эрозии, распаде семейных ценностей у нас в стране» [1, 12]).Именно в данном аспекте наиболее его возмущают как раз факты, демонстрирующие «кризис семьи» (термин А.Кончаловского) в стране: во-первых, восемь из десяти стариков, размещенных в домах престарелых, имеют родственников, способных их содержать; во-вторых, в РФ зафиксировано от двух до пяти миллионов беспризорников (после Великой Отечественной войны их было 700.000 чел.), причем в Китае эта цифра в сто раз меньше; в-третьих, 80% из 370 тыс. детей, находящихся в детских домах, имеют живых родителей. «А ведь забота о стариках и детях, – недоумевает автор, – это залог процветающей нации». «Так что, – делает вывод А.Кончаловский, – в свете приведённых цифр можно смело говорить об упадке национальной нравственности – и, в конечном счёте, ответственность за это несёт наша власть». [1, 12]
Относительно традиционных ценностей в 2007 и 2008 гг. в заявлениях Президента РФ В.Путина Федеральному Собранию РФ утверждалось: «Духовное единство народа и объединяющие нас моральные ценности – это такой же важный фактор развития, как политическая и экономическая стабильность…» [3]. Причем упор властью в данном случае оказался сформирован на сбережение национального клада социума. Следовательно, разнообразные ораторские речи и спичи политических вождей, всевозможные нормативные тексты, вероятно, как раз и исполняют социально-культурные функции формирования и последующей передачи в общественное массовое сознание национальных ценностей в их стандартных формах. Оттого можно попытаться с надеждой предположить, что высшая властная воля в РФ склонна обеспечить обществу такие моральные приоритеты, кои предоставили бы ей возможность действенно руководить не только отдельными лицами, группами, фирмами, но и целиком всем обществом. Однако наряду с вышеназванным позитивным процессом, присутствует здесь и обратная – негативная – тенденция со стороны высшей власти РФ: вытравлять и изживать духовные приоритеты, кои препятствуют манипулированию социумом и придают уверенную самостоятельность его представителям.
Нравственная доминанта устанавливает то, что особенно существенно для личности, в особенности значительно и ценно ей, на что она рассчитывает в своей частной и общественной активности. По этому поводу в одном из прошлогодних (2013) выпусков «Независимой газеты» в разделе «Вера и общество» вышла статья Л.Орловой «Состязание олимпийских богов», распространившая в ее восприятии у конкретной (мусульманской) социальной группы страны в основном позитивные впечатления. Автор объективно рассматривает здесь целую шеренгу имеющих место и возможных деталей корректного и учтивого отношения к съезжающимся на Олимпиаду-2014 многонациональным гостям и соседям. В частности, накануне мероприятия, по поводу Сочи продолжался оживленный диспут, касающийся фактически количества и метража пространств, назначенных организаторами с целью обеспечения условий моления всем желающим спортсменам (т.н. «молитвенные комнаты»). Как известно (по свидетельству Л.Орловой), ныне действующий Межрелигиозный совет России (МСР) активно разрешает данную проблему с оргкомитетом Олимпиады и, по свидетельству ответственного секретаря МСР Р.Багдасарова, гарантированно организуется пристойная обстановка для моления, что, несомненно, повышает авторитет руководящей власти и нормализует общественное настроение.
Однако подобное относительное внимание действующей власти к религиозным предпочтениям граждан является в наше время лишь следствием некой административной инициативы, но никак не законодательным предписанием. В различных правовых актах все-таки весьма непросто назначить стержневые общенациональные приоритеты. Данный социальный уникум обязан дополнить общественное бытие нормативными аспектами, собранностью и строем, организованными на истоках гражданской воли, инициативности и порядочности. На взгляд некоторых ученых (который мы разделяем), разница между юридическим правом и духовными приоритетами выражается в том, что правовые нормы учреждаются державой, а нравственные доминанты складываются в человеческом разуме. К тому же нормы права зафиксированы в особых государственных актах, нравственные доминанты существуют в людском мышлении. Причем право гарантируется понуждающей (порой насильно) мощью страны, духовность основывается на массе общественного суждения.
Все названные социально-политические особенности и специфика этих категорий в полной мере прослеживаются и нередко художественно осмысливаются в северокавказских литературах – как древнего фольклорного пласта, так и в прозе нынешних веков. Уже в середине прошлого века имелось и в адыгской прозе насыщенное олицетворение обычая погружения в века – историческая повесть Т.Керашева «Дочь шапсугов», вышедшая в 1951 году, в которой автор творчески осмыслил и претворил фольклорный материал. Либо, к примеру, именно с целью формирования нормированного массового сознания и привития индивидуальных ценностей его носителям в повести дагестанского автора советских времен А.Абу-Бакара («Даргинские девушки», 1958) каждую главу предваряют пословица, афоризм или цитата, формирующие норму. Любое из настоящих выражений выглядит неким духовно-ценностным фокусом всего того, о чем продолжится далее акцент в главе. Многие из родственного типа ценностных концентратов уже ориентируют читателя (тем более, ино- народного) на объективное восприятие живописности, колорита раздумий и чувств некоего северокавказского представителя.
Одновременно, как утверждается в вышецитируемой сегодняшней статье Л.Орловой, среди организаторов ведутся разговоры о необходимости создания некоторого «специального справочника для волонтеров и всех желающих по этике межрелигиозных отношений» [2, 14]. Несомненно, каждое беспристрастное погружение носителей различных религий в соседние этнокультуры есть неспешная, но надежная направленность к желанному товариществу. Более того, продолжаются еще и диспуты об оснащении аналогичными уголками не одних лишь участников, но и болельщиков. Л.Орлова к тому же старается по-хорошему подвергать анализу вероятное равновесие разнорелигиозных представителей, вырабатывая точные заключения о внушительном числе мусульман, как о более возможном. Следовательно, в соответствии с этой данностью современный аналитик Л.Орлова не изливает каких-либо насмешек и колкостей, смиряясь таким образом целиком с ее присутствием.
В целом, подобные государственные инициативы есть по сути бесспорное тяготение федеративного социума снабдить законным правом на религию любого гражданина, как это гарантирует Конституция РФ, то есть страны, отличающейся религиозным и ментальным многообразием. Наглядной демонстрацией подобного духовного этно-разнообразия можно считать то, что фактически любая глава в повестях и романах уже упоминавшегося А.Абу-Бакара (представителя одного из северокавказских, в свое время приверженных язычеству, народов) зачинается живописным и несколько вдумчивым очерчиванием природы, точнее, горных ландшафтов Дагестана. Здесь, по философской думе писателя, все, что считается истоком и двигателем имеющегося жизнеустройства, обладает собственной душой и даже психологией. В частности, весьма активно А.Абу-Бакар использует образ одушевленного светила, когда просматривается религиозное предпочтение тогдашних кавказцев – язычество. Солнце нередко аккомпанирует ряду персонажей, не забывая оценивать их действия или конкретные факты. Такого рода впечатляющий образ способен вызвать у читателя реальное чувство некоего сострадания к невольно отошедшему за горизонт солнцу. Одновременно с дневным светилом, месяц тоже нередко выступает неизменным попутчиком персонажа, помогающим автору одушевлять природные красоты, создавая определенный психологический фон и излагая, тем самым, собственные философские думы.
Аналогичное слияние с натуральной окружающей сферой, детализирование и одушевленное погружение в века характерно и для другого северокавказского (в частности, адыгского) писателя советской поры Тембота Керашева. Однако кроме некоторого (частого в середине прошлого века) описательного присутствия на палубе передвигающегося между столетиями судна имеет место в прозе Т.Керашева такая роль историзма, как интенсивный объектив, обеспечивающий подлинность. За основу сюжетов первых северокавказских повестей первой половины прошлого века брались действительно актуальные и животрепещущие даты и акты. Однако отсутствие опыта в рассмотрении данных фактов, неимение логики в выводах, неумение включить в процесс нрав, персону таким образом, чтобы изложение осмысленно показывало бытие, – подобные тенденции отнимали у ранних пробных прозаических текстов нужную реалистичность. Тем не менее уже в 40 – 50-х гг. ХХ в. возникают историко-сказочный роман Т.Керашева, озаряющий начала этно- существования адыгов («Одинокий всадник»), а также череда его новелл («Дочь шапсугов», «Месть табунщика», «Абрек», «Последний выстрел» и т.д.).
Центральная мысль данных творений мотивируется выковыванием общенациональной адыгской идеи, каковая состояла, по мнению центральных персонажей, в непременности слияния дюжины адыгских племен в цельную державу, могущую оберегать нацию. Причем в процессе сюжетного движения писатель, детально раскрывая участи и житейские трудности непосредственных реальных героев, внушает общенациональную думу, коей является смятение о судьбе стабильно сражающегося и понемногу пропадающего адыгского народа. В бытовавших тогда непростых обстоятельствах следовало не только выжить, но по возможности скорее и функциональнее выковать монолитную страну, могущую сопротивляться врагам. Подобному назначению соответствует устойчиво имеющееся у Т.М.Керашева упоение адыгской национальной чертой – опытом ведения походного бытия, успешно совмещающимся с национальным трудолюбием. Причем это напевы, экспансивно изливаемые не только в художественных, но и в публицистических текстах автора (к примеру, его статьи «Искусство адыге», 1932 и «Слово об адыгах (черкесах)», 1982). Получателем в данной публицистике, предметом поклонения и вознесения выступает созданный работящим адыгом продукт: и золотое шитье, и женский наряд, и черкесские сады, и хлеба, и кони, и овцы, и, в целом, «интеллигентик», «черкесенок» (термины Т.М.Керашева). Обрисовав ратные творения и изыски на поле боя, писатель обращается к ключевой, по его суждению, для адыга грезе – «мирной жизни в труде и искусстве», разрешая себе тут распространить полную шеренгу похвал стихотворца, почитающего собственный предмет.
Если обращаться к духовно-нравственной составляющей в социально-политическом ракурсе, то в период «всеобщего равенства» социальное и классовое расслоение также имело место, неизменно прослеживаясь в искусстве. Достаточно активно пронизывает литературу некая оголенная злоба бедного звена по отношению к состоятельному или к командующему им звену класса высшего. Причем данная тенденция есть весьма нередкое явление для исторической прозы как минувшего, так и современного столетий. Хронология реальных событий непосредственно преобразовывалась в некую мину, подрывающую категории беспристрастности и обоснованности. Подобным образом возникал сформированный на социальных противоречиях историко-революционный мотив как во всей общероссийской, так и в северокавказских литературах 30 – 40-х гг.
Насаждаемая правящей властью идеология «классовой сознательности» нередко расчленяла социум на противостоящие звенья, из-за чего зоны для человечности, жизнелюбия, братских и соседских убеждений не находилось на хроникальном поле. При этом в рисуемых писателем общественных беспорядках постреволюционного периода сегодняшний гражданин легко и скоро различает трудности своего XXI века. Так, в статье «О сказаниях и сказах народа адыге» (1937) Т.М.Керашев снова художественно рисует непреходящую веками денежную мощь, а с ней – и такую близкую сегодня коррупцию. Рассказывая о созидавших тогда среди адыгов народных певцах автор жестко откровенен: слагатели песен плотно злоупотребляли собственным потенциалом, вводя в производимые стихи злато- и благорасположенных к ним помещиков и, тем самым, обижая подлинных достойных. Тем не менее, не позволяя читателям, разыскивающим истину в родных истоках, разочароваться, писатель сразу вводит абсолютно полярный образец о смелом, ступающем против односельчан шапсуге, заявляющем: «Можно ли купить славу, если я ее не заслужил, и можно ли лишать меня ее, если я ее заслужил?».
Содержащая духовно-нравственные ветви особенность этнического менталитета в прозе Т.М.Керашева обладает крепкой базой, нерушимыми цепями с историей народа, каковой превыше всего назначал бесстрашие, обязанность и честь. И все названное одним могучим и эффектным потоком изливается, к примеру, на городского подростка начала 80-х гг., когда-то в отдалении уловившего из бесед старших некие непонятные термины, описывающие его адыгское происхождение. Но тут возникает в его мировосприятии национальный автор, а с ним нечто: вот она, ненаглядная черкесская девушка, вот он, бесстрашный черкесский верховой, вот их сердечные позывы, а с ними – национальные достоинства. И так возмещается подростковая, почти физически испытываемая недостача в этно-сознании. Яростно и жадно поглощая все то, что случается с героями, читательское мышление вбирает их всякой клеткой, довольной такой долей адыгской духовности, и оттого нужной, еще нередко обращающей подростка к тексту. Один из пары разнополых героев выступает здесь в роли столь необходимого подростку людского образца, а другой (соответственно) – обязательного для бытия попутчика. В целом, активно функционировавшие в середине прошлого века в северокавказской прозе интеллектуальные «геркулесы», мудрое, даровитое вещание коих и в наше время подтверждает стезю из минувшего в завтрашний день, а их константно (как в прозе, так и в публицистике) наличествующее и всей силой чувствуемое упоение (открытое и непритворное) собственной нацией – все это есть как раз истинный патриотизм, настолько редкий в текущем тысячелетии и лишь изредка прослеживаемый в активизируемых властью межэтнических (религиозных) проектах, живописуемых в современной прессе (см. «НГ»). Однако чрезмерно сильна и непререкаема вера того, кто сам оказывается носителем и распространителем этнического строения, вследствие мудрости национальной, что нередко и мощно обнаруживается в размышлениях классических северокавказских авторов.
Список литературы
1. Кончаловский А. О России, которая умирает [Электронный ресурс] // http://haqqin.az/news/17858
2. Орлова Л. Состязание олимпийских богов [Текст] // «НГ-религии». – 2013. – 7 авг.
3. Послание Президента РФ Федеральному Собранию от 26.04.2007 [Электронный ресурс] // http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_67870
Опубл.: Хуако Ф.Н. Духовные (в т.ч. религиозные)... (статья) // Ценности современного общества: семья, социум, медиа: Мат-лы Всероссийской научно-практической конференции (с международным участием) / Шадр. гос. пед. инт-т; Отв. ред. Н.Ю.Ланцевская. – Шадринск: ШГПИ, 2014. – 130 с. – С. 20-24.