Родной русскому поэту XIX в. Михаилу Лермонтову человек, его бабушка Елизавета утверждала, что формирующийся на ее глазах внук представляет собой несомненный дубль деда (М.В.Арсеньев, скончался 1810 г.). Причем сходство прослеживалось не только во внешних, но и во внутренних признаках: внук такой же пылкий и непреклонный в ходе поиска истины, внук настолько же яростный интерес проявляет к художественной эстетике, внук так же благородно старается обходиться и вести себя с близкими. К тому же сходство проявляется и на номинативном уровне, поскольку имя обретено внуком в память о деде, служившем в юные годы поручиком лейб-гвардии. Ряды Преображенского полка, в состав которого М.В.Арсеньев входил, участвовали в битвах с турецкими врагами в 1787 – 1791 гг. (под руководством ведущего главнокомандующего Александра Суворова). Причем здесь следует отметить, что в тот же временной период покорял те же военные поля Измаил-бей, знаменитый тогда в устных обсуждениях кабардинский аристократ, оказавшийся позже еще более знаменитым благодаря увлекательному перу М.Лермонтова в его ранней поэме («Измаил-бей», 1832). Как допускает Ираклий Андроников, они «были лично знакомы, а возможно, и дружны с князем Измаилом» [1]. Именно из свидетельств собственных родственников поэт М.Лермонтов почерпнул информацию о подвигах и заслугах знаменитого героя.
Биографический источник впечатлений для великого поэта продолжился далее. В 1840 г. после дуэли его снова отправили на Кавказ, к тому времени он уже вынашивал идею романа «Герой нашего времени». Однако в этот раз его путешествие предварялось индивидуальным императорским распоряжением не разрешать военнообязанному М.Лермонтову уходить с передовой и более активно привлекать его к действующим боевым эпизодам. 18 июня 1840 г. поэт снова показывается в форте Грозном, куда он отправился еще весной, однако прибыл в середине июня. Тридцатипятилетний поэт попадает в Чечню в период, когда его дивизия разворачивает интенсивные военные операции. Здесь неизменно случаются, активизируются бои и сражения с местным населением, параллельно ведутся розыски главы вражеских горцев – бойца Шамиля. Включающийся в происходящие на его глазах активные действия, М.Лермонтов участвует в античеченском походе, вступая в число членов группы генерал-лейтенанта А.В.Галафеева. Именно в данном групповом составе, после серии незначительных схваток, 11 июля 1840 г. было проведено знаменитое сражение на реке Валерик. Непосредственно это событие оказалось освещенным и получило известность после подробного, детализированного описания его поэтом в стихотворении «Валерик» (1840): «Вот разговор о старине / В палатке ближней слышен мне: / Как при Ермолове ходили / В Чечню, в Аварию, к горам; / Как там дрались, как мы их били, / Как доставалося и нам…» [2]. Отсутствует в данном выражении и частая в таких случаях тональность преуменьшения неприятеля, обязательное зачисление его в анти- поле либо пафосный, часто надуманный перевес над ним, обязательное зачисление себя самого в супер- поле. В реальности указанное распределение автором действующих лиц по плюс- и минус- полям нередко оборачивается обратным эффектом. Действительно: «плюс»-обладатели теряют симпатию и выбиваются из позитива, что порой позволяет носителям негатива уйти от минусов и даже порой, – завоевать расположение. Итак, описываемое М.Лермонтовым поле сражений являет собой доблестную тираду, равноценную для всех описываемых бойцов.
В августе того же (1840-го) года М.Лермонтов принял участие еще в одной кампании, содержащей целый ряд беспощадных сражений с неприятелем, в которых, как утверждали соратники, он поражал отвагой даже опытных горских всадников. 10 октября 1840 г. поэт принимает руководство от пораженного в бою Р.И.Дорохова, беря на себя командование над отрядом кавалеристов-«охотников». Это были волонтерски объединившиеся бойцы безудержной отваги, то есть «вышедшие из строя» офицеры, черкесы и казаки, переставшие быть нужными империи и составившие свою коалицию. К тому же и после М.Лермонтов вошел в состав участников еще двух осенних походов того же года под управлением военного генерала Граббе: с 27 октября по 6 ноября, а также с 9 по 20 ноября 1840 г. Тем не менее, после окончания северокавказских боевых походов М.Лермонтов признается в письме наследнице ученого-историка Софье Карамзиной в своем заветном чаянии, состоящим в том, чтобы уйти от боевых обязанностей и вернуться к литературному творчеству: «Пожелайте мне счастья и лёгкой раны, это лучшее, что только можно мне пожелать... <…> Не знаю, будет ли так продолжаться; но во время моего путешествия я был в плену демона поэзии, иначе – стихов» [3]. Подобным образом складывалась военная карьера великого поэта, существенной мотивацией коей являлся незатухающий в этой личности патриотизм, но и обязательно сопровождающий эту чувство синдром – выделяемый нами константный поиск врага. Проходящая сквозь века эта личностная мотивация отчетливо прослеживается и в рассуждениях творческих людей прошлого ХХ века. Эту тенденции мы и выделим далее.
Как подчеркивает в своих «Мемуарах…» И.Оболенский, собравший целую череду мнений и рассуждений творческих интеллигентов советского и постсоветского времен, отнюдь не все из них искренне придерживаются обязательного в прошлом веке принципа о бесспорной святости и незыблемости правды. Действительно, во взрастивших нашего современника по СССР фильмах и книгах она неизменно и безропотно побеждает в любых жизненных обстоятельствах. Однако знаменитый основатель театра на Таганке режиссер Юрий Любимов свободно считает правду неким наносным явлением («надуманным понятием»), приводя в качестве иллюстрации здесь лозунги французской революции (обманчивый и смехотворный «блеф»). На основании мысли о том, что стремление к победе как мотив обманчиво, что желание победить должно быть обращено не к мировым событиям, а к внутрисемейным потребностям, Ю.Любимов делает свое заключение по массовой психологии: «Мы все время ищем врагов» [4]. Причем здесь не обходится и без упрека со стороны режиссера ищущей неприятеля массе. Трактуя факт того, что враг у страны остался в единственном числе (в лице террориста), он обвиняет российского политика в распространяемом им тезисе об американском враге, который, напротив, оказывал помощь и воевал со страной рядом: «Да какой он враг? Американцы нам помогали, Второй фронт открыли. Я проходил этой и знаю» [4].
Своеобразным подтверждением утверждаемой режиссером константности поиска врагов являются в данной книге реплики следующего интервью. На вопрос автора о возможных вражеских устремлениях его собеседник знаменитый актер Армен Джигарханян утверждает, что «врагов-то полно»: «Но если я живу с человеком или, допустим, просто вынужден находиться рядом с ним, то просто не хочу знать о том, собирается ли он мне подсыпать цианистый калий» [5]. Когда вдруг подобная тональность в отношениях оказывается центральной, актер не позволяет никаких альтернатив, он просто прерывает такого рода связь и прекращает соответствующую коммуникацию («раз и навсегда»).
Либо, более того, один из других героев книги – актер Кахи Кавсадзе – всерьез считает наличие врагов существенным личностным преимуществом. На вопрос интервьюера о том, есть ли у него враги, собеседник отвечает утвердительно, ссылаясь на то, что он имеет их в полном объеме лишь потому, что он персона полноценная, он ведь «не дегенерат» [6]. При этом грубейшей ошибкой в нашем исследовании было бы игнорирование аналогичного мотива в рассуждениях героев адыгского народного эпоса прошлых веков «Нарты». Данная мотивация сильна и активна еще тогда, уже здесь постоянно ищет врагов действующий персонаж, оправдывая этим и выстраивая на этом собственную модель поведения. Так, уже постоянно присутствующий на этих строках негативный персонаж одним своим именем («гяур» – «неверный») подразумевает отрицательную реакцию на себя. К примеру, в одном из сказаний («Разорение селения») из эпоса, повествующем о нападении врагов на черкесский аул уже первые строки настраивают читателя на ярость в восприятии неприятеля (обязательно неверного): «А гяуры нас так погнали, / Что кони-алаше не догонят» [7]. А обязательность такого отрицательного героя в полной мере подтверждает наш тезис о не уходящей из массового сознания психологии «поиска врага», часто проявляющегося уже в почине текста.
Аналогичное настроение неизменного со стороны соотечественников поиска вражеских позиций подчеркивается и многонациональной литературой страны. В частности, это относимо и к прозе авторов современного поколения, что мы подтверждаем, анализируя далее строки адыгского поэта Заурбия Бзасежева (Майкоп), адыгского прозаика Айтеча Хагурова (Краснодар) и греческого автора Николая Милиди (Майкоп). Имеется в круге описаний Заурбия Бзасежева постоянно присутствующая в общеадыгских дискуссиях нового времени массовая могила адыгских воинов (т.н. «Красная поляна»), погибавших в ходе русско-кавказских исторических событий XIX в. Здесь читатель военные атаки и столкновения данного периода может увидеть с другой стороны, – противоположной тому, что впечатляет М.Лермонтова: «Цивилизация путь окаянный, / Черепами людскими мостит. / Без пощады и без покаяний / Народные судьбы вершит» [8]. Данный сборник «Стихи опустевшей сакли», априори несущий плач, стон, потери, своей установкой также имеет обязательный образ врага, поскольку не способен плакать житель полной и цветущей сакли; это присуще лишь сакле опустевшей, ожидающей в своей пустоте заполнения такой ниши вражеской субстанцией.
У другого адыгского автора нового времени Айтеча Хагурова подобное настроение отчетливо проявляется в рассказах, столь же активно посвященных военным событиям и связанных под заглавием «Мое лето 1945 года». И тот же, выделенный нами у З.Бзасежева, образ «плачущего дома», неизменно наводящий на присутствие где-то в мире яростного и жестокого неприятеля, в не меньшей степени функционирующий и в рассказе А.Хагурова в виде «квартиры-комнатки», содержащей в таком уменьшительном обозначении константно печальную заданность. Располагая уже в начале первого рассказа («Весна надежд») все происходящее с отроком Айтечем в момент реального всемирного торжества 1945 г. писатель успешно помещает читателя в эту обстановку, исторически известную советскому и постсоветскому школьнику по курсу истории в учебном заведении. Описывая в подробностях совершающееся в «квартире-комнатке», обрисовывая колер-палитру, включающую здесь слезы и хохот. Подобная располагаемая автором разная цветовая палитра, идущая в суматохе, в наружном пространстве, собираемом в лирических деталях намного более общих комментариев весны победного года. Весенние чаяния, урожайные ожидания и стремления к обязательной победе советского воина, не прекращают причинять страдания сельчанам, опасающихся заглянуть в почтовый ящик и увидеть там похоронку.
По-прежнему остающиеся могучими в их силовой ярости данные, оказывающиеся в почтовом ящике новостные треугольники черного цвета («черные молнии»), настолько же интенсивно громят семейные дворы. С тем, чтобы еще более психологически обоснованно воспроизвести такой ужас, мгновенно обуревающий каждого, кого настигает бумажный новостной треугольник, А.Хагуров тут же, в рисуемой им картине утра Дня победы, представляет читателю трепет собственной матери. А такой кадр в очередной раз можно считать эффективной иллюстрацией нашего тезиса о вражеской активности всех времен и народов. Случающийся на материнских глазах, дворовый интенсивный шум чрезвычайно заставляет напрячься героиню, ожидающую близкого человека с поля боя. Причем параллельно звучащее возле места действия женское рыдание только закрепляет ее ужасные догадки о потере ею любимого супруга. Бесспорно, не дает уйти в своих описаниях А.Хагуров аккуратно точным, подробным подлинным фактам и информации об известных ему из его личного багажа лицах и персонах. К примеру, обильно одобряя повествование относящимися к ним родословными и родовыми, служебными и карьерными, поведенческими и моральными личностными признаками, А.Хагуров вместе с тем обращается к документальной (публицистичной) форме изложения. Однако, несмотря на такой документализм, достаточно часто и весьма заметно описание постороннего наблюдателя, которое твердо и категорично обращается во внутреннее чувство, однако не перестает подразумевать выделяемую нами негативистику – прямо и косвенно активный вражеский неприятель.
Подобающая мотивационная тенденция присуща и фактически большинству поэм одного из последних поэтических сборников греческого автора 2000-х гг. Николая Милиди («Четыре поэмы», Майкоп, 2015). Не одно лишь противопоставление врага и рыцаря откровенно просматривается в авторских поэмах и имеет место быть в поэтике таких произведений. Здесь происходит не только корректное восхваление, но и реально оглушительное культивирование достойного героя, которое характерно для фольклора и мышления несущих культуру цивилизаций. При этом целительные и истинные психологические ключи сосредоточиваются в авторском посуле и возникают уже в начале поэмы «Я – сын…». Непринужденно и твердо первый куплет оказывается в форме превозношения отваги во имя защищаемых земель. При этом подобное экспансивное культивирование Родины поэтом применяется разносторонне, во всевозможных конфигурациях, не без учета отрицательного образа неприятеля: это или громкое, звучное предположение, или персональное утверждение, основанное на предыдущем предположении. Тем не менее пусть и в персонально-нацеленном изложении просматривается непременный атрибут, – это неизбежная фигура Родины. Подобный образ провоцирует появление в повествовании рядового, находящегося на страже положительного героя, спасающего собственной волонтерски раздаваемой миссией земли его предков. Лишение, однако во благо рыцарских позывов, которое в реальности, тем не менее, отнюдь не неизменно избавляло подвергшуюся опасности обстановку. И оттого наличествуют у Н.Ф.Милиди иные обязательные инструменты текущей направленности, логически спаянные и подлинные. Причем непосредственно «враг» в поэзии Н.Ф.Милиди оказывается в роли красноречиво изображенного обобщения, а оттого ощутимо активен гораздо более результативный образ, воскресающий мгновенно в восприятии получателя по известным гражданам отечественного государства многозначным эпитетам «коварный враг», «идет ордой», «нахрапист он» и так далее. Следовательно, подобные средства выразительности и у данного поэта продолжают выдвигаемую нами изначально мысль об активности присутствия в рассматриваемых народных и отечественных, художественных и публицистических текстах деятельностного мотива («поиск врага»), подвигающего к активности отчетливую героизацию событийных изложений.
Использованная
литература:
1. Цит. по: Белова, Л.
Лермонтов и Кавказ [Текст] / Л.Белова // Отечество. – 2004. – № 10. – С. 3.
2. Лермонтов, М.Ю. Собрание
сочинений: в 4-х тт. [Текст] / М.Ю.Лермонтов. – 2-е изд., испр. и доп. – Л.:
Наука. Ленингр. отд-ние, 1979-1981. – С. 6.
3. Романюк,
С.П. Последние пять московских дней поэта [Текст] / С.П.Романюк // ЛГ. – 2014.
– 8-14 окт. – № 39. – С. 13.
4. Четыре друга эпохи.
Мемуары на фоне столетия [Текст] /
Сост. И.В.Оболенский. – М.: АСТ, 2013. – С. 20.
5. Там же. – С. 37.
6. Там же. – С. 196.
7. Там же. – С. 145.
8. Лермонтов, М.Ю. Измаил-бей [Текст]
/ М.Ю.Лермонтов // Собр. соч. в 3-х томах. – Т. 1. – М.: Правда, 1988. – С.
323-324.
Опубл.: Хуако Ф.Н. Неизменный мотив поиска ... // Просветительство как фактор формирования межэтнической и межконфессиональной толерантности: Мат-лы Межрегиональной научно-практической конференции, посвященной 65-летию со дня создания АРООО «Знание». – Майкоп: ПОЛИГРАФ-ЮГ, 2015. – 168 с. – С. 143-149.