Адыгская литература нового века, базирующаяся на новой доктрине
социума и индивида, расширила пространства
творческого осмысления действующих реалий. Творческое сознание писателей,
воспроизводимое тягостными
перестроечными ломками, взаимодействует, в первую очередь, с разрешением
текущей проблематики. Прямое и концентрированное дыхание наступившей эры с
необычным и скрупулезным штудированием макрокосма ощутимо предварили
художественные искания многих адыгских авторов. Появилась перспектива сказать об этнической хронологии
гораздо более правдоподобную истину, которая прежде располагалась под
обязательным табу. Начинает заходить
речь о русско-кавказской войне, драматическом вытеснении за рубеж одновременно с кадрами тысячелетней адыгской
хроники, а также с эпизодами их бытия во вновь приобретенных
обстоятельствах.
Однако наиболее существенным для автора объектом внимания
выступает мир душевный (и частный, и национальный), способный светиться немеркнущим светом, различными гранями, стимулирующими искусство разных
типов (и слог, и песню, и танец, и картину, и т.д.). Фактически по производимой
авторами продукции можно судить и уверенно утверждать, что «любить, творить и
плодоносить, – вот стержневой принцип каждого адыгского словотворца» [1: 161]
данного периода. Плодотворность есть одна из стержневых составляющих в
классической этической доминанте Аристотеля, который беспрекословно причислял
такую личностную черту к числу индивидуальных достоинств. Как известно,
авторской плодотворностью принято считать положение, при котором творец
производит оптимально эффективный словесный продукт, инициирующий со стороны
читателя почтение и упоение. Подобная нацеленность в литературе также
продолжается, прочнеет и приобретает силу от представителей современного
поэтического поля, способного произвести изобилие. Как говорит по поводу одного
из этих авторов (Н.Куека) проф. Ш.Ергук-Шаззо, при проявлении данной
поэтической волны «мы имеем дело с явлением в лице чрезвычайно сложным, с
материком, планетой, которые живут своей жизнью, своими красками, звуками,
запахами и т.д.». Причем, по ее мнению, в указанный период одним пластом в
литературу вступили «… интересные лирики с явно выраженным эпическим уклоном,
поэты думающие, понимающие жизнь, способные видеть ее краски» [2: 69].
В их творческой
плодотворности получают продолжение несомненные качества и гениальные
дары авторов. К соответствующему активному ряду нового времени исследователи
причисляют, в первую очередь, Н.Куека, затем – следовавших за ним более молодых
авторов (М.Тлехаса, Ш.Куева, С.Гутовой, Т.Дербе, М.Меджашева и др.), а также авторов
более раннего периода: Р.Паранук, И.Тлепцерше, X.Панеша, К.Кесебежева,
Н.Хунагову, Р.Махоша, С.Халиша и др. Для многих из них плодотворная мифопоэтика
Н.Куека есть один из наиболее конструктивных в литературе методов высказывания.
Профессор Ш.Е.Ергук-Шаззо характеризует данное явление таким образом: это
«группа тогда молодых, которые, на наш взгляд, испытали непосредственное
духовное влияние Н.Куека, а теперь стали солидными авторами – Мулиат Емиж,
Тлехас Мугдин, Хунагова Саида, Гутова Санят, Хурумов Хусен, еще десяток молодых
авторов, явно пишущих «под Нальбия»» [2: 50].
К примеру, современная адыгская поэтесса Санят Гутова, пришедшая
на отечественное творческое поле в эпоху советских мифов и иносказаний, она выступила
уверенным и плодотворным последователем мифопоэтики Н.Куека, считая ее
продуктивным способом словотворческого мышления. Тем не менее, включенные в
такой метод мифы кардинально отличаются от мифа советского. Героями, в отличие
от мастеров на все руки, промышленников советской страны, здесь выступают и
активно действуют Солнце, Гора, Дерево, Земля и другие природные порождения.
Такую обусловленность авторского разума склониться в сторону натурализма можно
назвать спорной и обратиться к фактам биографии. Фактически, после получения
среднего образования в школе трудилась С.Гутова определенный период в колхозной
бригаде, где способна была оказаться последователем славившегося в советской
стране индустриального учения. Но такого не случилось и, став дипломированным
педагогом после отличного окончания АГПИ (1985 г .), юная тогда девушка
реально апробировала собственные знания в средней школе аула Хатукай
(Красногвардейский район РА). Необходимый в современном медиасообществе подход
к обработке текста, кроме требуемого ряда умений технических, нуждается и в
умении индивида творить, мыслить, созидать. Ведя в средней школе освоенные
теоретически филологические предметы (язык и литература, как русские, так и
адыгские), поэтесса таким образом оказалась готова к медиакарьере. Войти в
профессиональное пространство ей удалось апробированным мастером. К тому же на
подобного словотворца Всесоюзная государственная телерадиокомпания региона
оказалась согласна уже в 1986
г ., причем надолго (поскольку С.Гутова остается там и по
сей день).
Кроме того, направленность гуманитария на словесное
продуцирование приобрела с годами еще большую плодотворность. Фактически в силу
такой нарастающей эффективности с 1983 г . начинает создаваться требуемый и желанный
текст (в том числе и прозаический). В 2004 году выходит книга повестей
С.Гутовой «Ш1эныгъэ шъэф» («Тайное знание»), в 2008 г . Республика Адыгея
получила ее новое избранное, содержащее и поэзию, и прозу. Причем авторская
активность на этом не закончилась. Продуктивное созидание продолжается и
сегодня. К тому же прозаическая увлеченность С.Гутовой только нарастает.
Выходит «ОшъогуитIум азыфагу» («Между двух небес») (2012).
Биографические факты другого адыгского автора, Шхамбия
Куева, подтверждают данную продуктивную
профессиональную модель. Уже в студенческой молодости, увлекаясь поэзией, он
понял свою жизненную отнесенность и остался ей верен на всех карьерных
ступенях. Получив профессиональное образование в классическом государственном
вузе страны (Литературном институте г.Москвы) Ш.Куев продолжил деятельность,
работая редактором регионального журнала «Зэкъошныгъ» («Дружба»). Это позволило
ему далее, по мере накопления требуемого творческого опыта, остаться сегодня
директором республиканского национального издательства, выпуская при этом и
собственные поэтические сборники. Здесь можно привести слова современного
исследователя П.Д.Ковалева о плодотворности: «Плодотворность – дочь интереса и
энергичности. Когда человек занят любимым делом, сам путь к плодам своего труда
превращается для него в праздник. Свой путь дает несравненный вкус счастья.
Когда человек идет к высшей цели своей жизни, небеса наделяют его
вовлеченностью, одержимостью и неослабевающим интересом. Найдя своё
предназначение, человек получает заряд бодрости, энтузиазма и
заинтересованности» [3].
Характеризуя специфику такой творческой волны, проф.
Р.Г.Мамий наделяет ее и авангардистскими качествами. Действительно, одним из
обязательных признаков авангарда считается идеализация, культивирование,
вознесенность конкретных кумиров. В
частности, один из вышеназванных сегодняшних поэтов – Мугдин Тлехас – в одном из своих адыгоязычных сборников стихов
(Майкоп, 2000) на С. 7 поднимается рядом с авторитетными людьми, «большими» их называет
в жизни, стремится быть похожим на них [4]. Аналогично активна явная
идеологизация, четкое культивирование в слоге другого адыгского поэта XXI в. Заурбия Бзасежева. Определяя приоритетом человечность
(«Этос»), назначая ее на роль духовного режима, несменяемого и бессмертного, верного и жесткого, но
необходимого и неизбежного, автор постоянно обращается к адыгскому хабзэ –
народному духовному закону: Добра и света
приближенье / Сквозь невидимый портал, / Движенье в верном направленьи, /
Надежный штурман и штурвал [5: 33]. Превознося человечную доминанту, автор
здесь лишь несколькими строками уже доказывает и подтверждает духовные
преимущества собственных предыдущих соплеменников. Подобное явно выраженное
культивирование продолжает вышеприведенную мысль Р.Г.Мамия об имеющейся в
творчестве адыгских авторов авангардистской черте.
Обязательный для любого художественного произведения
композиционный признак достаточно интенсивен в текстах анализируемых нами
авторов текущего поколения. Производимые Санят Гутовой прозаические строки, в
целом названные автором «эссе-романом», выступают практически как произведения
малых жанров. Персонажи, фабула в ее разветвлениях и тональность экспрессии
различных эссе дублируются. Этому можно придать роль обобщающих жанровых
качеств. Однако романная отнесенность, придаваемая стиху автором, здесь,
конечно, достаточно относительна и является только образным оборотом в
некотором переносном значении. Тем не менее, подчеркиваемая нами принадлежность
текста к малой прозе нисколько не уменьшает обобщенность, яркость и
последовательность повествования поэтессы.
Характерна композиционная специфика и для поэзии Мугдина
Тлехаса. Заметна в некоторых его стихотворениях творческая привычка, нередко
перекликающаяся еще с целым рядом других его стихов: дублирование начальных
строф в итоговых позициях образует в таком случае буквальный дословный звуковой
и лексический дистанционный повтор. Уже своим начальным обращением на первой
странице М.Тлехас как автор задает тон последующей тематике, что прослеживается,
к примеру, на С. 7 («Тыгъэм игущыI» – «Слово солнца»), С.9 («Лъэужхэр» – «Следы»),
С.12 («ЛэжькIор» – «Работник») авторского стихотворного сборника. Имеют место в
сборнике и безымянные небольшие четверостишия. Они чаще являют собой очевидные
думы, обращения поэта к собственным
воспоминаниям, фактам жизненного опыта и актуальным для него
размышлениям. Так, к примеру, в одном из таких обращений он взывает к Хусену
(судя по фактам истории, к совершившему подвиг в ВОВ поэту-герою Х.
Андрухаеву). Констатируя, что жизнь его собеседника достойна, а сложенные им
песни еще живы, автор обозначает то, как «огнем древа пики коснулся врагов» [4:
8]. Он делает вывод о том, как один день Хусена войдет в песни на целый век. И
потому, хотя еще не сказаны многие стихи, все равно высокой он считает мелодию
жизни своего героя, способную любым стихом ударить по заслугам. То есть
безымянные четверостишия также не остаются без объекта освещения, что активно
воплощается действующим субъектом изложения.
Если обратиться к действующему субъекту у С.Гутовой, то
здесь повествователь явно уходит от советских идей, требовательных и жестких
рамок в собственных мыслях, экспрессии и грезах. К примеру, прогуливается
персонаж в стане стремящихся к небесам трав и былинок. Грезящий о романтичных горных вершинах,
наблюдающий в древесном корне действующего единомышленника, он никоим образом
не может быть сравним с промышленным
передовиком, мечтающем об эффективном станке.
В том же ключе взаимного контакта есть в авторских строках
явное и отчетливое, пронзительное и яркое воззвание к земле. Избирая ее
собеседницей, повествователь,
периодически обращаясь в каждой строфе, восхваляет ее заслуги. Констатируя
планетарное вращение, он поясняет собственную, ежедневную по отношению к нему
позицию, что порождает радость. Радуется патриотически настроенный говорящий и
ежечасной плодотворности земли, бесконечно несущей жизнь, порождающей бытие. И
остается искренним патриотом, подтверждая это еще многократно в последующих
стихах, таких как «Моя Родина», «Спасибо, мой аул!», «Моя земля – мой дом»
(многокуплетном и объемном, итоговом перед поэмой). В частности, благодаря свой
аул, он находит весьма специфические, но отнюдь не формальные, а искренние
слова. Здесь он обозначает родной ему аул как свое «весеннее удовольствие», дает
ему роль, позволяющую его сердцу двигаться интенсивно и излучать свет, видит в
каждой его географической детали огромный плюс для действующего поэта: Твои плодовитые степи для меня наслаждение,
/ Твои погожие дни навевают мое дело [6: 6]. Тождественная тональность в
произведениях З.Бзасежева отчетливо просматривается в ходе отображения
натуралистических кадров, территориальных ландшафтов и пейзажных картин.
Стержневая нотка подобного тона – обязательное романтичное восприятие природного
дива и неизменно вытекающее из него уважительное преклонение перед
этноэлементом.
Погрузив читателя в выразительно действующий нрав природы,
небес и почв, у современного творца получается обоснованно преподнести их в
роли деятельных и понимающих индивида персонажей. К примеру, почва С.Гутовой
часто исполняет материнскую миссию, причем миссию продуманную, предполагающую
не только максимальную отдачу, но и равнозначное получение. Кроме того, одним из ведущих
персонажей всего произведения является вершина Кай-Каус, оказывающая помощь, но
иногда противодействующая носителю разума. Она неизменно обнаруживается
недалеко от человека, пристраивается к нему, а порой даже принимает участие в
судьбах. Вероятные и вполне допустимые характерологические черты просматриваются
и во всевозможных растениях, и в окружаемых такой своенравной растительностью
домашних животных. В то же время расположенность этой своеобразной группы к
человеку, ее склонность к почитанию носителя разума предопределены уже в
авторском зачине («Пэублэ гупшыс» – «Предварительные мысли»). Небеса
функционируют у С.Гутовой в интересах индивида, и производимая ими субстанция
осадков поступает в индивидуальное жилище, чаще привнося человеку оптимально
благополучные (как трудовые, так и бытовые) условия. Таким образом, происходит практикуемое сегодняшним автором
национальное очерчивание с культовым воззванием (не всегда формулируемым, порой
мысленным) к беспокоящей и тревожащей его судьбе отечества. Имея в виду нравы и
поступки, достоинства и недостатки подобных натуралистических героев, поэтесса
дает возможность настрою стержневого героя (индивида, трудно определяемого в
возрасте) захватить и читателя.
Тождественным по интенсивности является внимание к природе
и у З.Бзасежева. Однако, несмотря на множество тех, кого успокаивает, радует
красота родной природы в стихах «Тихий звон», «Священная роща» либо
развевающегося над ними прочеркесского гимна в стихах «Черкесия – любви венец»,
«Адыг», поэт остается верен и жесткой мысли о справедливом возмездии, хроникально
возможном со стороны истории («Рубикон», «Граница на сердце», «Суд истории»): Черкесию сгубили без вины, / Из прошлого
идет мороз по коже, / Методы ведения войны / На геноцид отчаянно похожи
[5: 42]. Одновременно поэт Ш.Куев, тем
не менее, склонен надеяться, что подчеркивает и К.Шаззо, приводя в предисловии
к его сборнику авторскую цитату: Но срубленного дерева пенек / Однажды оживет
зеленой веткой», мэтр
адыгского литературоведения утверждает: И так все в мире – и любовь, казалось бы, погубленная молвой или чем-то
другим, вновь обретет крылья, и дружба, и вера, и чувство родства с землей,
тебя родившей, когда-то позовут вновь и подарят силу и надежды на завтра
[7: 14].
И помогает человеку выжить, выстоять и не сломиться именно
песня. Словесный запал, задаваемый «Материнской песнью» (С. 10) З.Бзасежева,
продолжается и далее в стихах «Шичепщин» (С. 10), «Колыбельная песнь» (С. 12), «Новая песнь» (С.
14). Начинается первая из названных с того, что автор пытается анализировать
достоверность лирического сочинительства. Говоря от первого (множественного)
лица о том, что поэтам удается слагать много песен на творческом пути, он
классифицирует: одни из них посвящены истории, другие остаются светом,
загоревшимся, но так и не вышедшим из груди и погасшим. Тем не менее, песни,
посвященной матери, он отводит другую судьбу. Она, освещенная и слезами, и
радостями, не способна оставить равнодушным: Песнь матери родившей посвящена, / Ее голос кто не способен услышать?
[5: 10].
И, наконец, в продолжение темы почитания (порой
культивирования) женщины частой является
также тематика детства и ребенка, как непременного его участника («Детки
маленькие» (С. 12), «Когда нашел тебя» (С. 13)), любви и сердцу («Сердце мне
говорит» (С. 15), «Начало любви» (С. 15)). И расставляются в сборнике
интенсивно жизненные приоритеты, что очевидно уже по одним только названиям
стихотворений: «Тот день был моим счастьем», «Моему сердцу дом не нужен» (С.
11), «Тот день был как вечер» (С. 16). В
плодотворной деятельности, равнозначной благу (с обязательным привлечением души
и разума), человек находит смысл жизни.
Это можно считать откровенным культивированием, предполагающим
плодотворную деятельность. Плодотворность – показатель творческой и деловой
активности, она очищает сознание личности, ей присущи соревновательность и тяга
к сотрудничеству, к синергии.
Примечания:
1.
Хуако, Ф.Н. История и
современность литературы адыгов (черкесов) в Республике Адыгея //
Italian Science Review. – 2015. – Oct. – 10(31). – Р. 158-161.
2.
Шаззо-Ергук, Ш.Е. Духовно-философские
основы адыгейской поэзии и своеобразие ее художественной эволюции (проблемы
поэтики и стиля): Автореф-т … д-ра филол.н., Майкоп, 2005.
3.
Ковалев, П.Д. Качества
личности от А до Я: [Электронный ресурс] // Персональный сайт Ковалева П.Д.: https://podskazki.info/plodotvornost/
(10.02.2014).
4.
ЛIыхэсэ, М. Гум
илъэгапI: Усэхэр, орэдхэр. – Мыекъуапэ: Адыгэ Респ. итхылъ тедзапI, 2000. – Н.
7 (Тлехас, М. Начало пути. – Майкоп: Адыг. респ. отделение кн. изд-ва, 2000. –
С. 7).
5.
Бзасежев, З.А. Стихи
опустевшей сакли. – Майкоп: ОАО Полиграф-ЮГ, 2014. – 448 с.
6.
Гутэ, С.А. ОшъогуитIум
азыфагу (Гутова, С.А. Между двух небес).
– Майкоп: Адыг. респ. отделение кн. изд-ва, 2012.
7.
Куев, Ш. Избранное. –
Майкоп: Адыг.респ.кн.изд-во, 2008. – С. 10-16.