Поэт и публицист современной Адыгеи Николай Милиди, пару лет назад выпустивший сборник стихов, поэм и переводов «У вечности любви» (Майкоп, 2011), придал изданию несколько зауженное название. Проблематическое наполнение издания по его охвату представляется гораздо более расширенным, чем романтические чувства. Причем непосредственно начальные строки сборника целиком усугубляют заявленный в заглавии объект. Лирика здесь имеет диапазон внушительной шеренги имевшихся и имеющихся сегодня мировых явлений, актов и деяний с обязательной потенциальной реакцией личности. Аналогично с тем же охватом и у другого современного автора РА Анатолия Пренко (периодически выходящая авторская проза 2000 – 2010-х гг.): ему приходится органично сочетать явное углубление в душу обитающих персонажей с бесспорной эпической описательностью передаваемых, зачастую реальных явлений и действий.
Центральной линией композиционной системы авторы преимущественно предпочитают ход раздумий. Этим и обусловлено разнообразие экспансивных нюансов, эластичность слога, нередкая его отнесенность к активному просторечию. Порой и у Н.Милиди, и у А.Пренко персонаж, к каковому подступил ведущий изложение, очерчивается фактически изнутри. Причем в рассматриваемых произведениях словотворцы плотно применяют повествование от первого лица, что, в свою очередь, способствует гораздо более ощутимому проявлению волнений и чувств функционирующего героя. Посредством подобных проявлений «гласы», «тона» и «напевы» описывающего и описываемого объединяются в общий поток. Однако столь же часто в прозе А.Пренко в силу ее разнообразия имеет место и непременное, обязательное для эпических текстов наличие рассказчика, когда между героями и тем, кто вещает о них, лежит явное, ощутимо просматриваемое расстояние. Чаще всего описывающий повествует о происходящем с рядовым хладнокровием, хотя ему знаком набор сведений, свойственна определенная информированность. Такой осведомленный типаж, символизирующий парящее над вселенной нечто, сообщает изложению оттенок достаточной непредвзятости; при этом фигура повествующего просматривается отнюдь не в поступках и не в искренних душевных порывах, а в самобытном описательном монологе. Таким образом, сегодня в литературе анализируемых авторов имеет место разнообразный типаж изложения и далеко не ограниченные повествовательные формы (как эпические, так и лирические) со всевозможной степенью как персонажного, так и авторского присутствия.
В числе ценностных понятий, интенсивно воспеваемых современными анализируемыми авторами, есть отнюдь не только могущая остаться чем-то интимным и частным любовь. Главный персонаж, в почитании к коему Ник.Милиди сознается в первую очередь, есть персонаж священный. Это Родина (заглавные стихи издания: «Россия», «Отечество», «Я вернусь, Россия» и т.д.). Весь соответствующий блок сборника прославляет и превозносит этот неоспоримый предмет. Кроме этого, преданный и признательный отрок в любой момент настроен пуститься в путь по каждому ее зову, констатируя настроенность названием одного из стихотворений («Ты позови меня в дорогу»…) и располагая такую экспрессию собственно в настоящем (действующем) времени. Оттенок почитания и культа отечества сохраняется действующим в течение всех авторских изложений, включая и подразумеваемые участки. Часто подспудно, в отданном пусть и иной проблематике стихе, она все равно ощутимо угадывается. Данная тональность действует неизменно, фактически обозначим ее в качестве доминирующей для всего издания Ник.Милиди. Причем по мере приближения к финалу поле распространения термина «Родина» несколько сужается в обще- территориальном отношении, но, тем самым, усугубляется, обогащаясь известным сегодня «региональным компонентом», воспринимаемым «федералами» свысока, но уважаемым «регионалами». Одновременно со всем государством (РФ) лик Родины приобретает и одна из его частей – дорогие Николаю Милиди Северный Кавказ и республика Адыгея (в т.ч. аул Тахтамукай), в коих он появился на свет, повзрослел и стал стихотворцем. Аналогичная тенденция проявления сыновней благодарности к отеческим поселениям имеет место и у А.Пренко. Центральным персонажем немалого числа его текстов выступает выпустившая его в свет станица Кужорская. Данный биографический факт не мог не отпечататься на злободневных и созидательных доминантах автора. Происходящие от поселкового образа семантические и стилевые компоненты существенно насыщают поэтику А.Пренко: кужоряне, населяющие берег р.Кужоры, шагающие по кужорским переулкам, соблюдающие жесткие кужорские законы и имеющие своеобразный кужорский нрав.
Не обделяя средоточием имеющиеся в национальных судьбах трудности (и исторические, и сопровождающие текущую ситуацию у рубежей Кавказа), Ник.Милиди энергично, чистосердечно, веско отображает бесценные для него горы («Живет Кавказ многострадальной жизнью, / Кавказ – наш дом, а мы его сыны»), а также не столь объемную, но оттого не менее обожаемую им территорию: «Моя страна! Родная Адыгея! / Свети звездою вечные года! / И нет на свете ничего милее / Тебя, моя любимая земля!» [1. с. 100]. Причем этно- окрас изложения состоит здесь в плотной и усиленной трансляции специфик кавказского бытия и менталитета, но не только в них. Нравственные и духовные приоритеты адыгов, мало отличающиеся от иных северокавказских нравов, включают в описаниях Н.Милиди гуманность, отвагу и верность нации. Названные довольно обстоятельные ингредиенты в стихах у автора гармонично сочетаются со славной сатирой, с благодушной насмешливостью, сопутствующими обрисовке аульских будней. Подобного рода доброжелательный подход современного автора можно считать удачным ракурсом изложения, отнюдь не всегда имеющим место в современных общероссийских публикациях на северокавказскую тему. Аналогичный чистосердечный контакт живущих в республике Адыгея этносов осуществляется и в строках прозаического сборника А.Пренко «Глаза в глаза» (2007). Здесь писатель, являясь лауреатом Государственной премии РА, соблюдает непременный в общественных обстоятельствах моральный принцип, подразумевающий межэтническое согласие в стране.
Кроме того, в данном (региональном) ракурсе рассматриваемого слога обоих авторов преобладает узнаваемая детализация. Подробнейшие частности повседневной обыденности и архитектуры (города – у А.Пренко, аула – у Н.Милиди) указывают на то, что словотворец не однажды передвигался по данным улицам, располагался в данных скверах, вкушал данную атмосферу и восторгался данными ландшафтами, отдыхал на данных лавочках и контактировал с данными земляками. Центральная художественная черта представленных изданий, каковая просматривается с их первых абзацев, состоит в сразу завязывающемся чувстве «узнаваемости», к тому же узнаваемости разносторонней: эмоциональной, житейской, общественной. В рамках такой узнаваемости четко высвечивается в поэзии Н.Милиди родной для многих граждан Адыгеи, небольшой, но потому не менее излюбленный фрагмент отчизны, включающий аул Тахтамукай. Соотнося его с Грецией, обладающей «красивыми гречанками», поэт заключает свои думы непреложным итогом, весьма убедительным в поле его собственных чувств и ощущений: «Смыться бы скорей отсюда прочь» повествователь думает, будучи в Греции, и «Возвратиться в край родной, любимый» – относительно аула, где «В каждом доме я почти что свой» [1. с. 87]. Аналогичное ощущение узнаваемости и порождаемые им впечатления окутывают читателя и в прозе А.Пренко. В зачине его повести «Глаза в глаза» имеет место адекватное изложение чувств, гарантированных читателю (особенно, местному). Воспроизводя испытываемые находящимися в Адыгейском госуниверситете посетителями (когда-либо бывавшими здесь), писатель ведет их по отсекам и этажам близкого ему (а, порой, – и им) вуза. Аналогичный эффект воздействия имеет место и далее, уже в следующем абзаце, когда местный читатель узнает те или иные остановки района Черемушки. А после по всему изложению активно действуют и потому узнаваемы включаемые в фабулу улицы, также – современные кафе и рестораны с их сегодня функционирующим ассортиментом, пригородные естественные площадки с их действующим пейзажем и т.д. Все перечисляемое предстает тому или иному читателю чем-либо «до боли» известным и оттого – родным и близким, а это, в свою очередь, опускает его в эмоциональную среду, действительно дорогую.
К тому же населенный пункт, выступая в роли компонента отчизны, оказывается практически активным героем поэзии Ник.Милиди, будучи героем дружелюбным, почитаемым и соответствующим намерениям оглядывающегося на него автора. Ожидающий от аула адекватного отклика на происходящее повествователь нередко, в большинстве случаев довольствуется, но ни в коем случае не расстраивается. Подобное преобладание в настроении воспринимающий текст причислит к действующим реальным приоритетам повзрослевшего в этом ауле поэта, периодически провозглашающего в своих строках экзальтированные посылы, не щадя для настоящих порывов ни слога, ни духа: «Мой аул – Тахтамукай / Колыбель – родное детство. / Словно сказка, дивный рай! / Мой аул Тахтамукай» [1. с. 121]. Или, например, адресуемся к авторскому указанию на великодушие всего аула, с упоминанием живущих там соотечественников в поэме «Зеленый поезд». Выведенный в название экологический транспорт перемещает спасающуюся на пике ратных событий (1940-е гг.) группу, состоящую из ленинградских сирот, привозя их в аул из захваченного немцами Крыма. В такой ситуации аул Бесленей цельным порывом разделяет сирот по домам, что неизбежно восхищает автора, являющегося уроженцем данных наделов и односельчанином данных личностей: «И в каждом доме теплится очаг. / Тепло, уют, улыбка на устах – / Таков обычай жизненный в горах». Подобные авторские зачины фактически выступают условным девизом дальнейшему развитию фабулы. Так и происходит, когда аульчане многократно предстают настоящими спасителями для потерянных детей. Сироты с радостью находят себе родственников, вступают в аульские семьи и становятся нормальными (отнюдь не ущербными) детьми. Бывает в ходе развития сюжета и так, что под возникшей угрозой мудрый и отважный старец исступленно уводит от риска внучку и родную, и удочеренную. Обусловив сей ход подобающими восклицаниями персонажа и описав его благородный поступок, поэт выводит достаточно обоснованные заключения о пришедшем в аул Бесленей большом числе отроков, выросших, считая себя черкесами по имени «бесленейцы». Таким образом, относительно представителей аула уровень подлинности еще и возрастает. В аналогичном раскручивании фабулы сироты, некогда потерявшие всех и вся, но сохранившие сердечную семейную жажду, обретая не только судьбой, но и сердцем аульских рыцарей Родину, а с ней – родню.
Выводимая нами в анализируемом творчестве Н.Милиди и А.Пренко разносторонность сердечных посылов ни в коем случае не заканчивается лишь возвышенной страстью к отчизне. На патриотическом фоне остающемуся реально-обитающим творцу присущи и натуральные любовные стимулы и потуги, целиком проявляющиеся в конкретной шеренге стихов («Прошу тебя», «Прошу…», «Тебе», «Только верь…» и др.). В вышеуказанных стихах видны и ощутимы почтение и страсть Н.Милиди к этому красивому и ошеломляющему из божеских творений, на основании чего сердечные посылы в тексте прямо направлены той, каковая обозначается «ангелом, источником вдохновения» для поэта и «венцом» для супруга, то есть той, какую запрещено оставить. Поэт здесь тщательно убеждает сильный пол сохранить готовность вобрать во имя любви всё, в том числе и мучения, и пытки.
В подобных излияниях зарождается устойчивое впечатление, что ведя речь о привязанности, о преданности индивида себе и своим эмоциям, об обязанностях и готовности ответить за свершенное, поэт базируется на волнующих и стимулирующих его самого убеждениях. Оттого рассматриваемые лирические труды, как поэзия Н.Милиди, так и «малая проза» А.Пренко, настолько автобиографичны в их непритворности и настолько доказательны в их лиризме. Данное явление проявляется в том, что крупным планом предстают как раз ингредиенты коммуникации, транслирующие персональное, преимущественно личное восприятие повествователем мотивирующих его граней реальности. Одновременно у А.Пренко ощутимый блок лиричности приобретает выход не только в психологизированных обстоятельствах, в мыслях, воззрениях и открытых заключениях автора, еще он имеется и в тональности повествования, и во всей обстановке ясного позитива, пробивающегося в звенья полотен и кадров («От тебя исходит свет», 2001). Такой лирический стиль складывается словно своеобычный монолог, колоритный, экспансивно помеченный. Вследствие чего собственно ясное, воздушное и весьма свето- несущее ощущение сохраняется при восприятии авторского текста.
При этом проблематика рисуемых авторами фрагментов и внутренних спичей обусловлена беспредельной тягой к окружающим их ландшафтам и сыновней верностью ко вскормившей их отеческой почве. Данные лирические повествования, создающие натуральный дизайн и обогащенные экспрессией, активно воздействуют на читателя, даруя ему ощущение несомненной достоверности описываемого. К примеру, в ходе осмысления передаваемого повествователем фона изумрудной дубравы подлинно разделяемым оказывается восхищение от спеющей в поле янтарной ржи или «синих-синих глаз», охватывающих «безбрежную синь Селигера». Или живо солидарен читатель с поэтом, восторгающимся белоликой березкой, красоту коей он отваживается соотнести с женской красотой, с перспективой презентовать ей собственные пылкие объятия в случае своего прохода в поле. Непосредственно аналогичные метафорические изображения содержат возможность постичь эмоционального, но неизменно патриотичного рассказчика в его чувствах: «Кто хоть раз повстречался с Россиею, / Тот навеки ее Паладин» [1. с. 211].
Традиционно в лирической литературе натуральная картина природы способна как соответствовать сердечному тону персонажа, так и противополагаться ему. Подобная благостная авторская приближенность, выражающаяся у А.Пренко в компетентной осведомленности, аргументируется неисчислимыми подробностями, питающими рассказ, вплоть до обрисовки региональных памятных мест и коренных фигур («Черкесский камень»), спаянных с ними сказаний и мифов, сопровождаемых прямо констатируемым фактом их величия. Одновременно в целях подобной информативности роль натурального вида в рассматриваемой лирике существенно усугубляется. Автор не просто восстанавливает природные эпизоды, но и применяет ее фигуры для обдумывания значительных жизненных вопросов, для размышлений о бытии и его предначертании, сообщает им нерушимый философский, порой косвенный, но ощутимый смысл. Охватывающая некоторые пейзажи абстрагированность порой в лирике Н.Милиди выступает крупным планом в провозглашаемых им аналогиях. Временами такие естественные описания не обусловлены прямо происходящим, а порой осмысленно акцентируют их переживания. Такая окрашенность природных описаний повествователя присутствует к тому же в ряде стихов («Край мой тополиный», «Весенний напев», «В деревне», «Закат», «Вечер», «Вечерний этюд», «Золотая осень» и т.д.). В настоящих пейзажах прячется нечто более внушительное, нежели всего лишь кадры. Кроме имеющегося стержневого – описательного – предопределения они обязаны обнаружить расположение духа повествователя и тогда, уже с его помощью, влияют на адресата имеющейся красочной и мелодичной композицией. Данная форма изложения вызвана расположенным тут же чувственным ощущением, формирует цельный и монолитный персонаж, включая активное воссоздание назначенного часа душевного бытия личности.
Стиль анализируемых изложений, наряду с имеющейся в текстах гражданской предопределенностью, подразумевающей спокойствие, даже хладнокровие, все-таки живописен, колоритен, пропитан эпитетами и метафорами. В целом, А.Пренко, отдающий собственные строки злободневной сегодня для всех составляющих РФ-общество этнических групп проблематике (в т.ч. вопросам морали), структурирует здесь полную необходимую налаженность нравственных принципов, фактически приближенных к обстоятельствам республиканской яви и, оттого, – считающихся содержащими исторические реалии. В частности, в рассказе А.Пренко «По законам гор» явственно прослеживаются судьбоносные приоритеты имеющихся сегодня соплеменников, вовлеченных иногда в безжалостное дело, каковое являет собой текущий бизнес. Именно об этом вещает у писателя, базируясь на имеющихся жизненных и деловых наработках, функционирующий бизнесмен.
В данном изложении, как уже отмечалось, все предельно знакомо, однажды испытано и вкушено читателем. Он знает, что есть «хищный блеск в глазах» предпринимателя, предполагающего «бросить» компаньона; его житейская точка зрения оптимально знакома участникам нынешнего бизнес- общества: «Как стать богатым? Очень просто! Кого-то обмануть, у кого-то отнять или уворовать – другого пути нет! Закон физики – в одном месте убывает, в другом прибывает. Оттяпать же у государства, стибрить у богача, обвести их вокруг пальца – дело чести, доблести и геройства» [2. с. 87]. Однако разум все же преобладает: в фабуле активен и прототип этого действующего лица (бизнесмен-повествователь), веско отзывающийся на такую, воспевающую аферизм, реплику коммуниканта: «Кто желает чужого, в конечном счете теряет свое» [2. с. 87]. Это и демонстрирует автор впоследствии, по мере развития сюжета, на бытии солидного делового человека. Знакомыми для граждан РФ и РА можно назвать и другие, выводимые писателем, общественные сложности. Например, такая сильная, но жестокая для сегодняшнего интеллектуала социальная установка на то, что «все честные преподаватели нищие, настоящая голь» [2. с. 10]. Несмотря на то, что подобная экспрессивность некоторым образом отвлекает от прямой и концентрированной событийности, тем не менее, в ходе обобщения явно прослеживаются приметы романного жанра. Обозначаемый Гегелем ингредиент эпических жанров («прозаически упорядоченная действительность») присутствует в пошаговом ходе действий и актов, случающихся с персонажами. Такая последовательность неразрывна как с внешним, так и со внутренним миром авторов, располагая при этом абстрагированным контекстом.
При этом историческая связь с действительными явлениями не слишком хроникально отдалена. Нередко южно-российских авторов весьма волнует историческая хроника соседних горцев. В данном случае подтвердим свою мысль обращением к одному из центральных оттенков Ник.Милиди в его лирике, в частности, к славному и предупредительному взгляду повествователя на собственного соседа – адыга (черкеса). На самом деле, иногда у автора, буквально сроднившегося с этой землей, выходит изложение от лица одного из членов этно-группы («Черкесы»). Аналогичная «Я»-позиция дает возможность более доказательно транслировать весь слой меж- и общенациональных чувств, завязывающихся в людях в процессе порой жестоких хроник: «Пусть нас всех разбросала судьба / По далеким ухоженным странам. / У черкеса отчизна одна! / Все мы дети седого Кавказа!» [1. с. 106]. Аналогично и другой из анализируемых нами авторов (А.Пренко) в своих произведениях интенсивно обращается к стоической непререкаемости бытовавших тысячелетиями духовно-нравственных доминант. Автор в течение продуцируемых им текстов верно не уходит от имеющегося между народами опыта общения. Не просто констатируя его, автор иногда раздумывает, включая и усилия психологически обоснованного комментирования. Например, в обстановке республиканской действительности нередко вызывает вопросы мусульманский закон семейной конструкции – многоженство, и именно его пытается мотивированно объяснить автор на примере сегодняшней «ячейки» («Обмелевшая река»): «Руслан любит обеих женщин, внимание свое делит между ними поровну. Кредо его жизни: принуждением можно сделать дело на треть, любовью – на все сто; если хочешь быть любимым, сам люби; мужчине грех обижать женщину, тем более ту, которая ему доверилась» [2. с. 80].
Следовательно, этнографический колорит и национальный характер нередко оказываются в приоритете хода изложения (как поэтического, так и прозаического). Словотворцы, непосредственно разделяющие с адыгами эти земли, обнаруживают всевозможные стороны их бытия, априори выводя в приоритет национальный кодекс чести адыгов – адыгэ хабзэ, в соотношении с коим и структурируется поведенческая схема действующих лиц. Такая авторская позиция демонстрирует имеющееся непритворное почтение мастеров к выношенной праотцами адыгов моральной модели. Фактически все произведения, переданные в книге А.Пренко, насыщены оптимально позитивным тоном благоположения к адыгам, что подтверждается авторской компетентностью в этно- подробностях и нередким искренним восторгом, адресуемым к мысли соседнего этноса, – к мысли, выражающейся в шеренге этно- атрибутики, пословиц и поговорок (иногда на адыгском языке с дословным авторским переводом).
Так и у Н.Милиди: кроме неизменно появляющихся в ходе изложения адыго- (черкесо-) ориентированных линий в рассматриваемом издании присутствует группа стихов по этому поводу («Черкесы», «Шичепшина», «Аул Ходзь», «Тахтамукай», «Черкешенка» и т.д.). Такие строки можно считать реально крупными и дружелюбными славословиями соседнему народу: нередко беспристрастными, но допустимо – индивидуальными. Северный Кавказ в современно реальности традиционно вибрирует под угрозой межэтнического взрыва. Авторы творят с присущей им тонкой (соседской) корректностью, вероятной только для того, кто сам совершал шаг по той улице, кто сам имеет опыт вдоха того воздуха, – именно это производит сближение обитающих здесь же народов.
Примечания:
1. Милиди,
Н. Реки полнятся ручьями [Текст]: Стихи / Н.Ф.Милиди. – Майкоп: ОАО
Полиграф-ЮГ, 2013. – 372 с.
2. Пренко,
А.С. Глаза в глаза [Текст]: Повести, рассказы, встречи / А.С.Пренко. – Майкоп:
Адыг. респ. кн. изд-во, 2007. – 168 с.
3. Пренко,
А.С. От тебя исходит свет [Текст]: Повести и рассказы / А.С.Пренко. – М.: СПАС,
2001.