ХУДОЖНИК: ПИСАТЕЛЬ, ПОЭТ, ДРАМАТУРГ, ОЧЕРКИСТ
Здесь стоит начать с исторически достоверного биографического факта, а именно: Казбек Гиссович Шаззо – член Союза писателей России с 1982 года. Однако сам он становление и формирование собственного художественного таланта благодарно признает в первую очередь зависимым от идущих одновременно и рядом с ним творческих деятелей, ставя во главу угла в этом процессе именно их благотворное влияние: «…особую страницу в моей жизни составили люди, которые стали моими и учителями, и друзьями, те, которые шли вместе со мною в образование, науку, литературу; в первую очередь я должен назвать покойного Хамида Беретаря, весьма образованного и безумно талантливого поэта, столь же безумно и нещадно потратившего свой талант; прочитав Исхака Машбаша, я понял, что творчество требует громадного напряжения
ума, воли, терпения и страстей; проза Аскера Евтыха открыла для меня мысль, что и наше адыгское художественное слово может быть великим; Тембот Керашев связал в моем сознании нашу трудную историю и нашу культуру поэтического мышления в единое целое; поэзия Нальбия Куека окончательно убедила меня в том, что и другие великие народы и их великие писатели должны читать наших, адыгских писателей, у них есть что поведать миру; веселые, озорные, чистые как росинки, рассказы и повести Х. Ашинова не раз спасали меня от смутных и тревожных дум; красивая, бойко-современная, интеллигентная проза Пшимафа Кошубаева всегда приводила к мысли, что язык наш чертовски богат; романы и повести Ю. Чуяко, весомые, нелегкие для усвоения, приводят ум и взгляды в порядок; много интересного и поучительного внесли в нашу культуру, поэзию Нурбий Багов, Руслан Нехай; проза же Сафера Панеша учит быть последовательным, справедливым, честным и чистым перед своим народом».
В качестве эпиграфа ко всем нижеприведенным высказываниям, мнениям и размышлениям об этой грани творческой личности Казбека Гиссовича заимствуем его собственные слова по этому поводу, высказанные им в одном из интервью (1999 г.) на вопрос корреспондента о творческих планах: «Пишу и прозу. Одновременно работаю над двумя произведениями – так получилось. Отрывки из этих романов, как ты отметил, публиковались в национальной газете. Появляются и стихи... Возможно, это разбрасывает творческую энергию, но хочется работать по-разному. Нынче как можно больше необходимо работать всем и каждому, не ограничивая себя рамками одного жанра. И, конечно же, заботиться прежде всего о слове, а не о славе, об уровне того, что мы пишем, анализируем, исследуем». Подобным образом озвученная точка зрения Казбека Шаззо на писательское творчество, убедительно стимулирующая к активной словотворческой деятельности и не менее убедительно призывающая к словотворчеству качественному, наглядно доказывает абсолютную обоснованность и безусловную объективность высказываний и суждений, которые будут приведены ниже.
Для начала, предваряя рассмотрение конкретных достижений Казбека Шаззо в этой созидательной сфере, приведем существующие и появляющиеся в литературной науке и публицистике мнения по поводу его природных способностей к художественному словотворчеству. Так, к примеру, в своей публикации, посвященной пятидесятилетнему юбилею Казбека Шаззо, Руслан Мамий замечает, что «в системе его (Казбека Шаззо – Ф.Х.) мышления хотя и преобладает критический, аналитический стиль, однако ему не чуждо чувственное, художественно-образное восприятие жизни».
По прошествии десяти лет в статье, посвященной уже шестидесятилетию Казбека Шаззо, Руслан Мамий уже более уверен в его, видимо, возросшей с годами, расположенности к словотворчеству художественному: «К сожалению, гораздо реже мы говорим о К.Г. Шаззо как о прозаике и поэте, члене Союза писателей России. А между тем поражает эмоциональная насыщенность всего его писательского существа, которая удивительно органично уживается с рациональной, академической строгостью его научных выводов и обобщений. Не афиширует, не издает, но в его рабочем столе найдется целый сборник лирических и философских стихов. Некоторые из них передавались по радио, публиковались в периодической печати. Лежит там и незавершенный роман «Щылэ маз» о нашей нелегкой послевоенной жизни. Читатели газеты «Социалистическэ Адыгей» (ныне «Адыгэ макъ») помнят публиковавшиеся в свое время отрывки из этого романа. Требует завершения и другой роман, посвященный трагедии адыгейских аулов, переселенных из чаши Краснодарского водохранилища. В его текущем архиве есть и недописанные драматические произведения, и готовая книга очерков о жизни, быте, культуре адыгов, проживающих в США. Они также публиковались на страницах бывшей областной газеты, но почему-то не изданы отдельной книгой» .
Другой современный критик, Халид Тлепцерше также отчетливо видит в Казбеке Шаззо человека, способного к сотворению художественного слова, и рассуждает по этому поводу следующим образом: «Человек, обладающий талантом, становится мастером не одного дела, – обнаруживается много сторон, в которых он проявляет себя виртуозом. У Казбека помимо научных работ, есть и художественные произведения. Недавно Адыгейское книжное издательство выпустило книгу под названием «Тревожные ночи осенние», содержащую его стихи и прозу.
Почему критик, ученый должен писать художественные произведения? Скучно ему или это его волнует, это его душевная потребность? Если он критик, пускай занимается своим делом … Если оглянуться на несколько лет назад, в ответ на мои комментарии, напечатанные в газете «Адыгэ макъ», в журнале «Зэкъошныгъ» поэт Руслан Нехай написал в газете так: «Часто нам в процессе обсуждения по поводу творчества или по любому другому поводу приходится говорить, что за двумя зайцами не угнаться. Нельзя сказать, что в этом нет и доли правды. Если ты займешься многими делами, можешь остаться ни там, ни сям, когда не знаешь, на чем именно остановиться. Это так, но есть же такие, кому удается и проза, и поэзия. К таковым можно отнести и Пушкина, и Лермонтова … Таков и Исхак Машбаш. Казбек Шаззо, будучи профессиональным критиком, демонстрирует свою прозу как содержательную. Поэтому я говорю: если ему хочется, это не зайцы, – и за десятью пусть гонится, если управляется с затеянным ... Обладающий талантом, пусть раскрывается со всех сторон. Если этому можно завидовать по-доброму, то ославить это нельзя! Не настолько мы богаты, чтобы не придавать значения тому, что имеем».
К сказанному можно ничего не добавлять, нельзя ничего ни отнять, ни прибавить к произнесенному поэтом. Если критик, ученый пишет прозу или поэзию, на самом деле он руководствуется не тем, «что ему мало написанного им или оно его не устраивает» – просто потому, что это его волнует, он хочет передать то, чем живет его душа. К тому же Шаззо занялся художественным творчеством не сегодня: в 1985 году его повесть под названием «Теплый снег» вышла в Адыгейском книжном издательстве. Если зачастую авторы после однажды сделанного расслабляются, то Шаззо это дело никогда не бросал: отрывки из его романа «Январь» печатались в «Адыгэ макъ», его стихи порой появлялись в «Зэкъошныгъ», переведенные Казбеком Шаззо трагедии Шекспира «Отелло», «Король Лир» ставились в Адыгейском театре, позже написанная им пьеса «Переполох» была показана в театре. Читатели газеты помнят очерки Казбека «Скажи, зачем тебе Америка?», выходившие один за другим в «Адыгэ макъ». Все это подтверждает книга под названием «Тревожные ночи осенние», подтверждает то, что автор не «свалился с неба», а давно был занят художественным творчеством. В книгу, о которой мы упоминаем, включены повесть «Теплый снег», пьеса «Переполох» (она до сих пор не была опубликована), определенная подборка его стихов, посвященные Америке очерки. Помню, что когда вышла повесть «Теплый снег», когда поставили в театре пьесу «Переполох» мной была написана более серьезная статья, чем маленькая рецензия. Но я не помню, чтобы наши критики по сути дела обсуждали написанные Казбеком Шаззо художественные произведения» .
Непосредственный герой нашего повествования Казбек Шаззо, находясь в обычной для него роли действующего поэта и прозаика, в ходе одного из интервью степень возможной на сегодняшний день свободы творчества расценивает следующим образом: «Литература в советские годы действительно выполняла своего рода социальный заказ, являлась функциональной. Теперь она свободна, и это на сегодняшний день – ее главное завоева¬ние. Но ситуация чревата опасностью впасть в другую крайность – во вседозволенность в сфере литературы, духовности. Любой тоталитарный режим, естественно, порождает искус¬ство, укрепляющее и поддерживающее его корни, пропагандирующее его идеи. Вспомни: писатели (журналисты) – боевые помощники партии! И писатели в большинстве своем старались оправдать «доверие» партии. Вспомни стенограммы писательских съездов, заседаний секретариата СП СССР? Любопытнейшие документы! Конечно, литература живет идеями, да, она воспитывает людей, но только хорошая литература, а не ущербная (и в идейном, и в художественном отношениях), потому что последняя зачастую ориентирована на модные лозунги. А лозунги, как известно, не воспитывают, а развращают душу и созна¬ние, призывы кончаются кровью. Литература выполняет свое предназначение, если делает нас духовно богаче, сильнее. Потому и не свободен писатель, что он должен думать о нас, о нашей духовности, о том, кто и что мы на этой земле, что накопили и несем с собою в завтрашний день».
Но вернемся далее в избранном нами (благодаря приведенным в предыдущем абзаце словам Казбека Гиссовича) позитивном ключе к рассмотрению некоторых его художественных произведений, а, вместе с тем, – к объективной демонстрации его поэтического, прозаического и драматургического таланта. Одним из самых ярких прозаических произведений Казбека Шаззо считается его повесть «Теплый снег» («Ос фаб»), вышедшая на адыгейском языке в 1985 году в Майкопе.
О годах создания этого произведения и непосредственно о северной столице сам автор вспоминает весьма эмоционально: «…жил почти 3 года в Ленинграде, работал с адыгейской театральной студией в институте театра и кино; самые трудные годы моей взрослой жизни – годы ленинградские; там я написал повесть «Теплый снег», книгу стихов; многие знали, что пишу стихи, но никто их не хотел печатать; в самом деле они были идеологически очень неудобоваримы, и друзья мои, газетчики, сотрудники альманаха, их не брали – не пойдет, говорили они; из-за этого «не пойдет» повесть вышла только через 15 лет после ее написания, а стихи – в книге «Тревожные ночи осенние», аж в 2000 году, то есть почти через 30 лет; северная столица не согрела меня; ребят студийцев учил родному и русскому языкам, литературе, в день бывало по 4-6 часов штудий адыгейского произношения; ребят это забавляло, ибо некоторые из них родной речью не владели, а мне учить с ними язык по букварю было занятием весьма примитивным, хотя понимал важность этого для национальной культуры; уезд в Ленинград был бегством от себя, от внутренне трудно разрешимых моих проблем; но успокоения души и там не нашел; ни друзей не приобрел, ни единомышленников; радовало, что после занятий выйдешь в великий город, и душа обретает необходимую работу; ходи, наслаждайся самим городом, старым, конечно, новый – урод, как все новые хрущевско-брежневские города, – лишь бы крыша, да окошко в мир; еще была одна радость – маленький букмаг; подружился я там со старым евреем-книжником, Абрамом Георгиевичем; сидел, вышел, потом еще после войны сидел, освободили по возрасту, работал в магазине старых книг, юркий, шепелявый, скороговорящий, смеющийся как ребенок: «есть у меня, есть, книга»; и на тебе – «Радуница»; в другой раз «Колчанъ»; не одну книгу я приобрел у него, но главное, он сам был живая книга, рассказывал много и интересно о разном, особенно о ГУЛАГЕ; он – духовная основа моей повести «Теплый снег»».
Эту повесть автора относят к одному из современных достижений адыгейской лирической повести. Поэтому остановимся далее поподробнее на анализе этого произведения, чтобы на его примере попытаться наглядно продемонстрировать творческие возможности Казбека Гиссовича в деле художественного словотворчества. Произведение наполнено лиризмом – он вплетен в строки воспоминаний лирического героя, его размышлений о жизни, о любви, о людях, которые его окружают, об отношениях с ними и о многом другом. Композиция произведения, структура сюжетостроения повести такова: настоящее – прошлое, включенное в тесные рамки воспоминаний главного героя – настоящее. В данном случае в качестве места действия выступает пребывание героя «ночью в чужой стране». Именно так автор называет ту географическую точку, в которой герой начинает свою лирическую исповедь. Здесь же он ее и заканчивает, и читатель опять оказывается в гостинице немецкого города. Примечательно то, что автор не дает тем местам, где оказывается в воспоминаниях герой, их фактических названий, читатель догадывается о них сам: «Город на берегу Белой», «Цветы побережья Байкала» или «Город на берегу большой реки». По мере развития повествования складывается впечатление, что это не просто каприз автора, а стремление его таким образом придать окружающему героев миру оттенок некоей абстрактности и виртуальной субъективности, зависимости от впечатлений и настроений лирического героя-рассказчика. Каждая строка этого произведения буквально пронизана индивидуальностью, личностью главного героя. Однако этот художественный субъективизм не накладывает своего отпечатка на образы других героев повести. Их портреты, характеры, поступки очень реальны вне зависимости от того, каково восприятие их главным героем. У читателя складывается собственное впечатление о людях, окружающих Хазрета, и лишь параллельно с этим читатель знакомится с тем, как сам Хазрет относится к людям, с которыми его сводит жизнь.
В повести нет однозначно-положительных и однозначно-отрицательных персонажей. Все они, как и в жизни, живые, реальные люди со своими достоинствами и недостатками. Автор выносит их поступки, суждения на суд читателя и, ни в коей мере не навязывая ему своего мнения или мнения Хазрета, предоставляет читателю возможность самому размышлять о жизни и системе ценностей своих персонажей. Позиция же самого лирического героя предельно ясна – это категоричное неприятие подлости, предательства, хамства и всего того, что отнюдь не украшает человека, но в то же время страстное, порой неосознанное стремление к добру, дружбе, любви и справедливости. Хазрета словно магнитом притягивают те люди, в душах которых он чувствует понимание, поддержку, бескорыстное желание творить добро во имя самого добра. Таков его старший товарищ Григорий Петрович, его ровесник Василь, его друг Елмыз. Но основное место в сердце Хазрета заняла милая и непосредственная Настя, с которой его связала нежная и чистая любовь.
Интимные переживания героя занимают в повести значительное место, причем по мере развития повествования интимность, лиричность рассказа набирает обороты, и финальная встреча с Настей после долгой разлуки становится кульминацией этой сюжетной линии. Дело в том, что любовь пришла к Хазрету в тот момент, когда его брак был на грани развала, в отношениях супругов уже появился холодок, предшествующий полному разрыву, и Хазрет, в свое время горячо любивший жену, очень тяжело переживал утрату искренности чувств в семье. И, учась в Ленинграде, в аспирантуре, он встречает Настю, любовь к которой становится своеобразным бальзамом на его, еще не зажившие, сердечные раны. Так в его жизни вспыхивает новая страсть, которая разгорается все ярче и сильнее. Хазрет оказывается перед труднейшим нравственным выбором: любовь к Насте или долг перед женой и дочерью. Он уезжает от Насти с твердым намерением поговорить с женой и развестись, но дома его начинают мучить жестокие сомнения. Человек честный, не приемлющий зла и несправедливости, Хазрет не находит в себе сил решиться на разговор с женой, постепенно приходя к мысли о том, что на чужом несчастии своего счастья не построишь: «Что будет с Камой? Я найду свое счастье, а она?». В конце концов Хазрет решает остаться с семьей, горячо любя маленькую дочурку и боясь ее потерять. Настя и Хазрет перестают обмениваться письмами, Настя выходит замуж, да и у Хазрета внешне все налаживается. Но лишь внешне – читателю очевидна и понятна та буря эмоций и переживаний, которая бушует в душе героя. Однажды, спустя несколько лет, они встречаются вновь, и Настя рассказывает о том, через какие сердечные муки пришлось пройти и ей. Автор дает понять, что любовь героев жива, она не угасла, а лишь затаилась, и стоит им лишь позвать ее, как она разгорится с новой силой. Но Хазрет и Настя предпочитают оставить все как есть, каждый из них дорожит своей семьей и жертвует ради нее любовью.
Психологическая картина интимных переживаний героев очень сложна. Горячо и страстно любя Настю, Хазрет по-своему привязан к жене. Несмотря на холод в отношениях и возникшую между ними стену отчуждения, он еще помнит о том времени, когда они были влюблены и счастливы. О том, как небезразлична Хазрету Кама, можно судить по частым обращениям его к ней в мысленных монологах. На наш взгляд, такая позиция автора представляется вполне психологически оправданной. Чувство вины Хазрета перед женой органично следует из того, какими нравственными достоинствами наделил его автор: принципиальность, ответственность и резкая негативная реакция на ложь и неискренность. Следовательно, становится очевидным, что, отдав свое сердце другой, Хазрет не смог безучастно и равнодушно повернуться спиной к Каме – женщине, прожившей с ним несколько лет и давшей жизнь его любимой дочурке Дине. Само собой, его мучает чувство вины, и терзают угрызения совести. Сама любовь оказывается ему не в радость и, даже когда он с Настей, в подсознании у него – мысли о жене и дочери. А стоит Хазрету остаться одному, как эти мысли тут же выплывают наружу, и уже просто не в его силах – начисто забыть о семье. А человек, искренне чувствующий свою вину, испытывает ее постоянно, и любой психолог знает, как трудно избавиться от этого комплекса. Поэтому в данном случае оценка критика представляется несколько заниженной: так называемое «бесконечное оправдание» героя перед Камой, на наш взгляд, по замыслу автора становится одним из доказательств порядочности и чуткости Хазрета и является также одним из доказательств достоверного изображения писателем психологии своего героя.
Вообще, тема любви занимает центральное место в произведении, в умах и сердцах его персонажей и красной нитью проходит через всю повесть. А некоторые мысли автора на эту вечную тему, которые он вкладывает в уста Хазрета и его друзей, можно отнести к аксиомам житейской мудрости: «Если человек не тянется к человеку, то он может потерять человечность» (С. 114), «Если бы мы знали, за что любим, то мы бы разучились любить» (С. 119), «Разве может любящий человек сделать подлость?» (С. 47) или «Любовь – это то, что делает человека человеком» (С. 71). Но наряду со всем этим, Хазрет постоянно размышляет о вопросах, которые неизбежно встают перед каждым человеком – о добре и зле, верности и предательстве, сопереживании и равнодушии. Фактически, Казбек Шаззо в своей повести возвращается к тем же проблемам, которые до него поднимали и другие адыгейские писатели. Но у каждого из мастеров художественного слова свой путь, свои способы постановки этих вопросов перед читателем и их разрешения. Герой Казбека Шаззо не дает однозначных ответов на эти вопросы, но Хазрет молод, и читатель понимает, что отрезок его жизни, описанный в повести, – это не заключительный этап трудного тернистого пути, который можно назвать «путем к истине». Порой, чтобы пройти этот путь, человеку не достает целой жизни. И потому читатель просто надеется на то, что Хазрет правильно решит для себя все эти вопросы и построит свою дальнейшую жизнь на принципах добра, гуманности и справедливости.
Повесть насыщена яркими, красочными описаниями картин природы и архитектуры, восприятие которых рассказчиком, а, соответственно, и читателем находится в прямой зависимости от настроения лирического героя. Хазрет, как и любой другой эмоциональный и впечатлительный человек, фактически перестает замечать красоту окружающего мира, если на душе у него пусто, мрачно и серо. Однако, на наш взгляд, именно такой подход к описанию окружающего мира и предполагает лиризм повествования: читатель воспринимает окружающую героев действительность опосредованно, именно через восприятие, через «Я» главного героя, впечатления которого наносят своеобразный налет его индивидуальности на все, что его окружает. Так и происходит в жизни: лишь находясь в хорошем настроении и, соответственно, в красочном мироощущении человек способен замечать все колоритные оттенки мироздания. Именно подобный подход еще раз подтверждает тонкое понимание автором психологии своего героя и приверженность его к мотивам лирической тональности, которую он избрал для сложения своих строк.
Но точки зрения современной адыгейской критики на эту повесть были и остаются различными. Поэтому изложим далее в качестве детализированного взгляда на повесть и на прозаическое мастерство ее автора мнение одного из наиболее активных на сегодняшний день, действующих критиков Халида Тлепцерше. «Демократические перемены, наступившие во время правления Н.С. Хрущева, достигли и литературы, их тогда назвали «оттепелью». Творческие работники получили возможность высказывать и обсуждать некоторые свои мысли. Писатели душой повернулись к людям, они смогли раскрывать многие стороны своих характеров, обнаруживать внутренний мир своего героя, чаще героя молодого, его любовь, старались глубоко исследовать его настроение. Всем этим обусловлено то, что лирическая повесть заняла в прозе тех лет серьезное место. В адыгейской литературе эту тенденции впервые продемонстрировал Аскер Евтых. Перед войной им была написана лирическая повесть под названием «Мой старший брат». После войны, в конце 50-х годов, была опубликована его лирическая повесть «История одной женщины». После него развивать этот жанр в национальной прозе стали Хазрет Ашинов, Сафер Панеш, Юнус Чуяко.
К.Шаззо был в достаточной степени в курсе всего этого, но считать, что он обратился к лирическому отражению жизни только из-за всего этого, (можно сказать, что в время этот жанр был моден) неверно. К.Шаззо по своему складу – лирик, мир он видит поэтически. Хотя первое впечатление о нем может быть немного искажено, на первый взгляд может показаться, что он необщителен, но на самом деле он человек приветливый, открытый, сердечный. По искреннему зову сердца его потянуло в лирическом направлении, по той же линии, что и стихотворчество. Именно этот взгляд на мир обусловил стиль, художественную манеру письма, ритм авторского слова: они насыщены исповедально-откровенной интонацией, главный герой повести Хазрет, его разговоры с самим собой, его состояния, его отношение к окружающим, его взгляды на действительность, – все это отражается в повести. К.Шаззо профессионально реализует возможности психологизма. Проступает внутренний мир человека, высвечиваются его социально-нравственные проблемы. Повестью «Теплый снег» К.Шаззо не только воспроизвел в литературе реальность, также ту глубину, которую в ней можно рассмотреть; ясно обнаружил возможности художественного отображения действительности; дал знать о том, как можно открыть характер человека, его психологию, его внутренний мир; заставил нас поверить, что, если он будет писать с воодушевлением, еще не однажды у нас будет повод порадоваться» .
Здесь, в контексте только что упомянутого Халидом Тлепцерше «человеческого фактора» уместно будет привести выдержку из одного из интервью Казбека Шаззо, в которой он именно в этом – в гармоничном показе человека видит первоначальное предназначение литературы, можно сказать, «смысл ее жизни»: «Общеизвестно, что литература есть отражение своего времени. Здесь вроде и возра¬зить нечего. Но не станем торопиться и попробуем вникнуть в проблему глубже. Вот мы говорим – «буржуазная литература», «социалистическая литература», не замечая, что по отношению к другим периодам духовной истории народов не употребляем – рабовладель¬ческая (или первобытная, феодальная) литература. Вместо этого чаще можно услышать «литература рабовладельческой эпохи». Здесь разница огромная. Только марксистско-ленинская наука о литературе могла придумать: «буржуазная литература, социалистическая литература» (читай, культура вообще). Конечно, литература – порождение определенной эпохи, она насыщается ее идеями и мыслями. Г.В. Плеханов блистательно сформулировал это в статье «Искусство и общественная жизнь», но мы, кажется, плохо восприняли мысль великого философа и эстета: литература, искусство отражают человека, живущего в определенную эпоху, и человек этот так или иначе воспринимает идеи времени, но от этого он не перестает быть человеком, существом духовным, разумным, творящим и одновременно разрушающим. Кстати, человек творит тогда, когда в нем больше природно-духовного; разрушает – когда начинает стихийно или сознательно координировать себя, свой внутренний мир с идеями, порожденными временем. Забывали всегда: человек больше, чем время (историческое, социальное). В этом смысле между человеком духовности и нынешним больше общности нежели разности.
Сумела ли литература показать человека – в этом главное. Если – да, она живет, нет – следовательно, вместо живого слова имеем скучные длинные строки (прозу), дурно пахнущие зарифмованные идеи (поэзию), безжизненный диалог дураков (драматургию). Есть у нас, адыгов, литература, и я не отказываюсь от … моих слов, сказанных 20 лет назад. И тогда я думал примерно так же, как и теперь: как много могли бы сделать наши писатели, не будь их время столь бестолковым и жестоким! Как много сил и здоровья оно отняло у них, и какими безжалостными были по отношению к ним т.н. «актуальные идеи». Помню, выступал на одном писательском собрании ныне покойный писатель (не называю имени – не в этом дело) и кричал: «Как вы, молодой человек, написали целую повесть, 300 страниц текста, и не показали деятельности комсомольской организации, ни одного коммуниста!» Речь шла о лирической повести, о любви, о страданиях молодых людей. «Но повесть же о любви», – смущенно оправдывался молодой автор. «Все равно, пусть твой герой придет в комсомольскую организацию и поведает о своих бедах, и ему помогут, подскажут что и как...» Смешно? Скорее, печально. А если всерьез, то в течение не одного десятка лет убивали живое слово, живую душу литературы, убивали человека в ней. Зато в ней было полно модных социальных идей. Я не против идей в литературе, люблю трезвый реализм, не терплю всяческого кривляния и безумных экспериментов в искусстве слова, ибо слово дано для того, чтобы сказать им о человеке и о мире, в котором он живет» .
Но вернемся к повести «Теплый снег». Другой современный исследователь, Руслан Мамий, в разных статьях излагает такого рода мнения о повести и о писательском таланте ее автора: «Чтобы убедиться в способностях К.Г. Шаззо воспринимать гармонию жизни чувствами, в ее красках и звуках, можно обратиться и к изданной в 1985 году лирической повести «Теплый снег». В ней автор размышляет о нашей духовности и бездуховности, о нравственных, интеллектуальных исканиях молодых и уже немолодых современ¬ников. Автор обладает собственным видением мира человеческих взаимоотношений, имеет и самостоятельную манеру повествования». Или нечто родственное в работе того же автора («Призвание»): «Теплый снег» – это серьезные размышления о нашей духовности и бездуховности, о нравственных исканиях нашего современника. Повесть, отмеченная не одними, конечно, достоинствами, явилась обнадеживающей заявкой автора на собственное видение мира человеческих взаимоотношений, на самостоятельную повествовательную манеру. К. Шаззо проявил умение, не обращая особого внимания на внешний сюжет, сосредоточиться на внутреннем мире героев, создавать точный психологический рисунок, широко, раскованно используя при этом богатство родного языка».
Но, помимо вышеупомянутой прозы, Казбек Шаззо является талантливым автором многих стихотворных произведений и даже продуктивно, с постановочными последствиями, выступал в роли драматурга. Далее, отваживаясь перейти к другой сфере творческих интересов и к иной области творческих свершений Казбека Шаззо, попытаемся сначала выяснить – к какой именно области художественного либо научно-исследовательского творчества он относит себя сам? На аналогичный вопрос Халида Тлепцерше: «Так кто же ты – литературовед, критик, прозаик, поэт, драматург? Кем ты себя считаешь?» вот каким образом, практически не задумываясь, он признается: «Отвечу прямо на твой вопрос: я литератор, люблю литературу и все, что с нею связано. Нет ни драмы, ни прозы, ни поэзии, ни критики – в отдельности, существует одно – литература, еще шире – искусство. Природу литературы исследуют давно, но каждая вроде бы изученная, апробированная проблема порождает десятки новых, естественно, актуальных неизученных вопросов. Потому что: сколько людей, столько и проблем, сколько художников – столько и теорий художественного творчества. Природу художественного творчества, его «особность» трудно описать, если это возможно вообще. Думаю, до конца невозможно, ибо даже сверх современные компьютеры не в состоянии зафиксировать то, что происходит в человеческой голове, в душе человека. Если когда-нибудь удастся расшифровать работу мозга на уровне «ритма», музыки, это будет просто чудо, потому что каждое слово произносимо по-разному, и в зависимости от этой разности одно и то же слово будет иметь разные, а то и противоположные «смыслы», оно может нести совершенно противостоящие информационные идеи. Пишущие это знают: ничто так не важно, не трудно, как обнаружить музыку слова, фразы – от этого многое зависит в будущем произведении. Эта музыка вещи, воздух вещи существует в любом произведении. Пока ее нет, нет ни начала драмы, стиха, прозы. Эта музыка обязательна и для критической статьи: пока критик не «прощупает» этот «воздух» произведения, не услышит его музыку, он не поймет и как следует не проанализирует его. Вот этот «воздух» вещи организует и жанр, и стиль произведения, в зависимости от этого слова обретают форму драматургии, стиха или прозы. Существуют, конечно, законы каждого из этих родов литературы, но то, что великий драматург Шекспир писал великие сонеты, а великий романист Лев Толстой не писал великих стихов, не опровергает эту закономерность. Талантливые стихотворцы нередко бывают прекрасными рисовальщиками, и наоборот, гениальные живописцы пишут иногда великолепную прозу (Пикассо, например). Разумеется, я далек от мысли ставить себя рядом с великими – речь идет о первородной, природной значимости того, что мы называем «движением души», музыкой работы мозга и сердца, которые и являют в мир произведения то в слове, то в ритме, то в линиях и красках ... Всю сознательную жизнь пишу стихи. Не каждый день, даже, может быть, не каждый месяц, а тогда, когда они пишутся. Не скажу, что их у меня много. Прозу стал писать позднее. В литературу пришел как критик. Впрочем, «как критик» – это громко сказано, скорее, как человек, пишущий отзывы о новых произведениях нашей литературы. Читатели привыкли видеть во мне критика. Но главное вот в чем: писательское, художественное слово и аналитическое, критическое слово друг другу не мешают – лишь бы рождалось живое слово, способное выразить музыку души, тот «воздух вещи», о котором я говорил» .
Результатом процесса поэтического и прозаического творчества, о котором упомянул выше сам Казбек Шаззо, стала вышедшая в недавнем, 2000-м году внушительная книга его прозы и поэзии «Тревожные ночи осенние» – своеобразное собрание созданных им когда-либо художественных и публицистических произведений. Из всего перечисленного, вошедшего в эту книгу, первое, что было в свое время опубликовано, это уже упоминавшаяся выше повесть «Теплый снег». На момент рождения этой повести, в начале 80-х годов, созданное автором не могло быть опубликовано априори, в силу идеологических обстоятельств. Большинство стихов, вошедших в книгу «Тревожные ночи осенние», было написано в 60-е годы, часть из них – в 70-е. Однако все эти стихи были опубликованы гораздо позже, лишь в 80 – 90-е годы. И вот, наконец, все это, включая и пьесу «Переполох», и очерки Казбека Шаззо собрано воедино и опубликовано в основательном авторском сборнике.
Вот что с удивлением для себя обнаруживает Халид Тлепцерше, познакомившись со стихами, вошедшими в сборник «Тревожные ночи осенние»: «В книгу Казбека Шаззо вошли многие его стихи – если их поместить отдельно, может выйти целый самостоятельный сборник. Я знал, что Казбек пишет стихи, но то, насколько тщательно он этим занимается, оказалось для меня открытием. Когда теперь я с удовольствием прочел его стихи, почувствовал то, как автор поэтически отображает жизнь, я в очередной раз убедился в том, насколько он личность творческая, насколько он серьезный мыслитель. Его стихи хоть и бывают порой длинноваты, в совокупности несовершенств очевидно, что и в рифме, и в ритме есть кое-какие недочеты. Я хоть и не считаю себя великим специалистом в деле анализа и рассмотрения стихов, но содержащиеся в них глубокие мысли, серьезные размышления и образы, – никто не сможет сказать, что их там нет. Некоторые из его стихов, в большинстве своем посвящены матери, его родному аулу Казанукаю, затопленному водой, – они настолько сильны, выразительны и эффектны, что пока их читаешь, оказывается, что глаза даже немного повлажнели» .
Однако, больше, чем прозаическая и поэтическая деятельность, известна привязанность Казбека Шаззо к театру, его глубокий интерес к этому виду искусства. Дело не только в том, что в течение 1970 – 1972-х годов он работал с адыгейской студией, которая училась в Ленинграде. Немало статей он посвятил работе Адыгейского областного, а ныне республиканского драматического театра, а к его 50-летию подготовил книгу «Годы, спектакли, судьбы» (1986) – написал предисловие, отредактировал вошедшие в нее статьи старейших деятелей театрального искусства, литературоведов, театроведов. Надо добавить ко всему этому и тот факт, что он перевел для театра трагедии Шекспира «Отелло» и «Король Лир», «Доходное место» Островского. А самое главное – драматический национальный театр в 1990-м году осуществил постановку спектакля «Шъозэбэн» («Переполох») по одноименной драме К.Г. Шаззо. Таким образом, очевидно постоянно проявляющееся плодотворное взаимодействие Казбека Шаззо с театром – автор пишет о нем и для него, а последний ставит его пьесы. Тема реализованной постановки та же – вековые основы духовности, необходимость сохранения нравственной устойчивости, равновесия в душе человека, в семье, в жизни общества.
Приведем в первую очередь современное мнение (2007) о драме Казбека Шаззо доктора социологии Аслана Тхакушинова: «К. Шаззо в драме «Шъозэбэн» («Драка из-за овечьей смушки, или Дубленка для супруги первого секретаря райкома КПСС») показывает современных чиновников, раскрывая социоидеологическую, социобездуховную ситуацию, которая сложилась с нашей жизни в эпоху брежневского развитого социализма: все нити правления районом (областью, краем, страной) находятся в руках первого секретаря – он раздает должности, он снимает с постов, распределяет добро, даже товары на базе распределяет он (в том числе – дамский туалет, мужской туалет, изысканные продукты). В эту сеть взаимосвязей и взаимозависимостей втянуты почти все – председатель райисполкома, председатель райпотребсоюза, заведующие складами, продавцы, шоферы, местные донжуаны, проститутки. Социокультурная среды, которая сложилась в условиях брежневского застойно-жульнического беспредела, хорошо зафиксирована автором, хотя решение острых социальных проблем им перенесено на уровень фарса» .
Гораздо раньше, на осуществленную в свое время постановку «Переполоха» Халид Тлепцерше активно откликается приводимыми далее размышлениями. «Каждый уважающий себя театр имеет свою тему. Появилась она и у Адыгейского национального театра, руководимого заслуженным деятелем искусств РСФСР Нальбием Тхакумашевым, – тема активного развенчания бездуховности, конформизма, деляческого отношения к жизни, высвечивания тех ее углов, куда прежде заглянуть и помыслить даже было нельзя. В «Хохоте со свалки» А. Дударева мы видели нынешних изгоев, страшные в своей наготе язвы общества. Пороки современного общества обнажает театр – на другом уровне и в других обстоятельствах – и в новом спектакле по пьесе К. Шаззо «Шъозэбэн» (постановка Н. Тхакумашева, художник И. Шеколян). Забегая вперед, отметим, что спектакль вызвал неоднозначность зрительского восприятия, споры в кулуарах.
Если говорить о внешней фабуле пьесы и спектакля, то она была анекдотически проста и банальна: шайка коррумпированных местных чиновников – дельцов, нагло обогащающихся за счет использования своего служебного положения, первый секретарь райкома партии устраивает своеобразное испытание: его супруге срочно нужна модная дубленка! И вот председатель райпо Сэлат Батович, директор маслозавода Асхад, директор торговой базы Тагир, спекулянтка Хурай, местный делец, наживший целое состояние на овощном промысле Патарез бросаются добывать злополучную дубленку. Но ни на местной базе, ни на областной ее не оказывается. Правда, такая дубленка имеется у жены завбазой, но она скорее ляжет костьми, нежели уступит ее. Еще одну «увел» сын Асхада – Аслан, работающий водителем автолавки у Тагира: он решил преподнести ее в подарок бабушке Гошсиме.
Взяточнику Сэлату Батовичу и денег, и соответствующего уважения не занимать – вон как его дружки заискивают перед ним, чуть ли не каждодневно закатывают ему пиры. И местное начальство его жалует, и областное. Отпетый пройдоха и делец, он знает, кого подсластить словом, а кого и «подмазать» червонцами. Да, все вроде есть у торговца и мафиози, но не хватает «служебного положения» – в свои 58 лет Сэлат Батович мечтает стать председателем райисполкома. И мечте этой вот-вот суждено сбыться, но … проклятая дубленка – эта маленькая прихоть капризной супруги партбосса – может все испортить! Хоть из-под земли, но дубленку надо достать! Отсюда этот великий, вселенский переполох – шъозэбэн.
Шъозэбэн – буквально значит «борьба за кожу». Это старинная национальная игра, устраивавшаяся на массовых празднествах – по случаю окончания полевых работ, на свадьбах. В круг молодых сильных парней бросали овечью шкуру. И тот, кто, изловчившись, вырывал ее у соперников и преподносил своей избраннице, тот считался победителем и героем. Это была честная и мужественная игра. Со временем слово «шъозэбэн» приобрело другой смысловой оттенок, им стали обозначать действо не очень благородное и осмысленное, что-то вроде бесполезной возни, сомнительного переполоха, игры, не стоящей свеч. Именно в таком контексте – сатирическом, иносказательном, – используют слово «шъозэбэн» авторы пьесы и спектакля. Причем, борьба идет не просто из-за дубленки – это лишь внешняя канва, – а жизнь вся, по представлению наших героев, – это и есть шъозэбэн: кто изловчится и вырвет у другого кусок пожирнее, тот и герой, тот умеет жить … Это, своего рода, жизненная философия шайки дельцов, выведенных в спектакле.
Однако отдельные зрители восприняли лишь внешнюю канву спектакля, не вникнув во внутренний, глубинный конфликт: что, мол, за несерьезная возня разыгрывается на сцене из-за какой-то дубленки? Солидные люди, занимающие ответственные должности, бегают по сцене и кричат так, будто всемирный потоп наступил … Несерьезно, мол, все это, несолидно …
Что ж, знакомая история. В поклепе на действительность в свое время обвиняли и великого Гоголя. Первое же представление «Ревизора» вызвало явную неоднородность зрительского восприятия комедии. Часть зрителей, по словам П. Анненского, увидела в пьесе «клевету и фарс», другая приветствовала новаторство и смелость Гоголя. Реакционные критики того времени Ф. Булгарин и О. Сенковский доказывали, что все изображенное в «Ревизоре» основано на «невероятности», «несбыточности», что пьеса представляет собой «клевету на Россию». Теперь мы знаем, как глубоко правдивы и типичны обстоятельства и лица, выведенные в «Ревизоре» Гоголем. Знаем, как точно и нелицеприятно изобразил он недуги крепостнического общества.
"Не хочу, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто я провожу прямую аналогию «Шъозэбэн» с творением великого сатирика. Отнюдь нет. Просто история, видимо, имеет тенденцию к повторению. И сегодня кому-то очень не хотелось бы признать жизненность и типичность сэлат батовичей, хурай и других.
Да, иные «тонкие души» коробит поведение наших героев, то бишь антигероев: некоторые острые реплики режут «нежное» ухо: «Чепуха, это авторская выдумка! Где он увидел таких эксцентричных, невоздержанных в поступках и речах адыгов, да еще руководителей? Где он встречал такую вульгарную и распущенную женщину-адыгейку, как Хурай?»… И охранители чистоты нравов народных готовы уже воскликнуть: «Запретить, снять…». Что ж, и это знакомая картина … Так было и с Евтыхом, с его остросоциальным, правдивым романом «Улица во всю ее длину»: «Адыги не такие! Это поклеп на народ, на его этикет и нравственность. Убрать, запретить, предать анафеме! …» – кричали обиженные за адыгский народ псевдопатриоты. И запретили: двадцать с лишним лет не издается у себя на родине талантливейший из адыгских писателей… Правда, видать, всегда колет глаза. Иных зрителей, привыкших к декларативно-публицистической шумихе, к спектаклям, посвященным героям – примерам, не устраивает, что «Шъозэбэн» правдиво и без прикрас обнажает наши пороки, психологию сегодняшних аульчан. То, что адыги показаны такими же, как и представители других народов. Со своими, естественно, национальными чертами. Но, упаси аллах, разве адыг может быть порочным! «Уж слишком все преувеличено», – бурчат наши оппоненты.
Да, преувеличено. Да, гротескно. Так ведь это же сатира, товарищи! Сатирическая комедия. Комедия масок, если хотите. А преувеличение, гротеск – одно из самых мощных орудий сатиры. В «Шъозэбэн» все эти антигерои – как на одно лицо, все они разительно походи друг на друга. И образом мыслей, жизненным устремлениями – нахапать как можно больше: выпить и вкусно поесть; неразборчивостью во вкусах. И тут авторы пьесы и спектакля сознательно идут на выявление такого обобщенного, коллективного портрета зла.
Во время спектакля зал то и дело взрывается от смеха. Мы смеемся от души над комическими ситуациями, в которые попадают персонажи, над их остроумными репликам. Но смеясь над ними, не смеемся ли мы над самими собой? Разве они не живут рядом с нами, не добрые наши знакомые, а иные – не наши друзья? Разве иногда мы не обращаемся к ним за помощью: что-то достать, в чем-то посодействовать, где-то замолвить словечко? Разве мы не знаем, что они не чисты на руку, что живут не на зарплату, как мы, что попросту они и воры, спекулянты, взяточники, что они… Но, полноте, знаем, но молчим, не боремся с ними. Да и повода для борьбы с ними вроде бы и нет: внешне они вполне респектабельные и благополучные люди. И выходит, что спектакль не только (а может быть, и не столько) об антигероях, но и о нас с вами. О нашей пассивности, о нашей терпимости к порокам, о нашей нравственной глухоте. Все это выявление невольной нашей причастности к антигероям, развенчание нашей пассивности и есть, пожалуй, главный нерв, основной пафос спектакля «Шъозэбэн».
К.Шаззо и театр заставляют нас смеяться над собою. Естественно, без нажима. Этому способствует жизненный материал пьесы, сочный, колоритный язык, попадающий в точку, изобилующий афоризмами; образный строй спектакля; точно выверенная игра актеров, их умение сместить смысловой акцент в фразе, чтобы она приобрела иной, сатирический смысл, умение выразить подтекст движением, мимикой, жестом. Но мы знаем, что добрый смех над собою – не грех. Главное, чтобы смех этот приводил к душевным раздумьям, был очистительным, чтобы он вызывал в нас катарсис. В «Шъозэбэн», на наш взгляд, это происходит. Смеешься на протяжении всего спектакля, а выйдешь из театра, задумаешься и ловишь себя на мысли: «А над чем я, собственно, смеялся: разве смешно все, что там происходит? Эта хищническая, крысиная возня за удержание на плаву, за сохранение и приумножение награбленного, эта циничная, наглая борьба за то, чтобы остаться и сегодня, в век перестройки, хозяевами жизни?»
И становится тревожно от того, что в нашем обществе антигерои правят бал, бездуховность попирает духовность, безнравственность и временно торжествует над нравственностью, философия «хочешь жить – умей вертеться» превыше чести, совести, добра и справедливости. А где же положительно-прекрасный герой? Разве художник Пытыу и водитель автолавки Аслан – настоящие герои, разве могут они представлять реальную силу, направленную против этих дельцов? – и этот вопрос витал в кулуарах. Нам, приученным к публицистическим спектаклям, к пафосному изображению героя времени, героя-примера, порой непонятно образно-сатирическое изображение жизни. Нам надо прямо и четко сказать: этот герой положительный, без единого изъяна, борец. Этот – отрицательный, законченный подлец. Так годами приучали нас к черно-белому изображению действительности. Но жизнь богаче на краски. У нее, помимо белого и черного, десятки цветов и оттенков – целая палитра. И нам трудно понять, почему это художник Пытыу, человек честный и порядочный, не приемлющий зла ни в каком обличье, человек одухотворенный, вместе с Асланом разоблачающий шайку коррумпированных дельцов, своими злыми карикатурами не дающий им покоя, не до конца тверд и прямо-линеен. Он позволяет себе сомневаться в победе над мафиози, не произносит зажигательных, пафосных речей. Почему с кулаками не бросается на них, не разоблачает их публично? Наконец, почему вид у него не геройский, не спортивный? Почему его племянник юный Аслан дальше слов не идет? И главное, почему герои терпят поражение (Пытыу даже погибает), а мафиози торжествуют? Наверное, и в жизни пока так. А жизнь выдумать нельзя. Нельзя выдумать и персонажа, – открыто и смело идущего в бой со злом. Может, его еще нет – этого героя? Может, он еще не совсем сформировался? Он еще пока сомневается, у него нет той самодовольной железной уверенности, которая отличала недавнего героя печальных застойных лет.
Пытыу и Аслан являются как бы изгоями того порочного общества, в котором им приходится жить. Они – чужаки для наших антигероев, этих торжествующих бесов, которых силы перестройки пытаются сбросить со сцены. Вот почему так иронично задумчив и одинок Пытыу, вот почему ему не до пафоса. Такие люди, как Пытыу, отчуждены и сами отчуждаются от общества потребителей. На них невольно действуют силы той системы, которая омертвляет духовные начала человека.
Авторы пьесы и спектакля не стремятся исправить антигероев, они лишь срывают с них маски респектабельности. Антигерои пока правят бал. Сэлат Батович становится председателем райисполкома. Дружки его торжествуют. Вся шайка мафиози этаким кандибобером покидает сцену. Но ощущения безысходности не возникает. Напротив, вопреки всему, в душе возникает и обретает мощь вера в скорый конец коррупционеров, конформистов от перестройки, всяких «деловых» людей» .
И немного позже, спустя пару лет, в одной из своих статей Халид Тлепцерше вновь обращается к, видимо, произведшей на него значительное впечатление пьесе Казбека Шаззо «Переполох». Происходит это следующим образом: «Те, кто в течение двух часов смотрит пьесу «Переполох», ни на минуту не могут остаться равнодушными. Гром смеха постоянно раздается в зале, шутки, острая насмешка, содержащиеся в пьесе, суровость, с которой Шаззо поднимает не устраивающие его социальные проблемы, – все это не могло не взволновать или оставить равнодушными зрителей спектакля. И до сих пор, – с тех пор прошло более десяти лет, – они с удовольствием его воспринимают и с интересом обсуждают.
«Переполох» – это комедия. К тому же это не только комедия, – комедия изложена в русле сатиры. Для тех времен, для тех лет, последовавших за советским строем, для периода перестройки Горбачева были характерны нужды общества, все невзгоды и тяготы, проявления человеческой чести и совести, факты их утраты, – все это драматург демонстрирует в сатирическом ракурсе. Причем все преувеличения не слишком шокируют, – гипербола является одним из наиболее используемых в сатире приемов. Случается, встречаются моменты, в реалистичности которых можно засомневаться, но сатире не нужны факты голой правды. Проблему решают направление стрел сатиры, ее острая насмешка, ее риторическое мастерство, преподносимые ею поводы для смеха, которые возникают в судьбах людей, поводы, которые мы ни душой, ни умом не принимаем, но объективно они содержат в себе ростки истины.
Никак нельзя сказать, что в пьесе Шаззо нет этих ростков истины. Распахнув сердца, мы смеемся над ситуациями, в которые попадают его персонажи, над их соответствующими обстоятельствам действиями и рассуждениями. Но когда мы выходим из театра или когда закрываем книгу, мы забываем о смехе, с огорчением сами себе говорим: «Однако, что здесь смешного? Над тем, что нам демонстрирует Шаззо, следует не смеяться, а плакать …». Вот почему сам автор подписал свою пьесу как «Комедия, претендующая на драму». Иначе говоря, если назвать «Переполох» трагикомедией, не ошибешься: свидетельством тому служат вопросы, которые поднимает в ней драматург, финал, который наступает в пьесе (наиболее справедливый и порядочный в ней человек опускается, растворяется в толпе воров-бандитов). По сути дела, мы смеемся сами над собой: то, что в нас не осталось ни мужества, ни самоконтроля, ни такта, то, что мы перестали замечать вокруг себя воров, бюрократов, преступников … Если внешне мы смеемся, внутри мы плачем и тем самым очищаем свою душу. Вот, на чем я акцентировал внимание в своей статье «Очищение смехом».
Персонажи, которых Шаззо нарисовал в своей комедии, всегда были среди нас и сегодня есть! Действительно, они не похожи на тех героев, которых мы привыкли называть «положительными». Они более похожи не на героев – на антигероев. Парень художник Пытыу, директор маслозавода Асхад, его мать Гощсым, сын Асхада Аслан – если исключить эту группу, то все состоящие в пьесе персонажи – банда воров. Слова лирической песни «Это деяния этой банды, они еще нам покажут», – не дают забыть о делах этой компании. В нее входят: Сэлат – товаровед райисполкома, руководитель отдела, его жена Джанет, упоминавшийся нами Асхад, его младший брат Пэтэрэз, директор торговой базы Тахир, шофер Асхада Ислам, продавщица Хурай… Всех перечисленных нами выше мы объединили под общим понятием «воровская банда». Однако они не воруют, входя в чей-то дом, ночью на улице тоже никого не ограбят – это не такие бесшабашные и безалаберные люди. Они воруют незаметно, в процессе выполнения своих должностных обязанностей, в рамках закона имеют роскошные дома, несколько машин выезжает из их дворов, едят-пьют, буйно веселятся, это люди, «знающие» жизнь. То, что мы их назвали «бандой», тоже не без подтекста: по их психологии, по ходу их мыслей и чувств, по их восприятию жизни они все одинаковы, это одна банда. Неподобных себе они не примут, а подобных от себя не отпустят.
Шаззо хорошо уловил процесс протекания времени, то общество, в котором мы состояли, его развитие, насколько «прогнивает» его сердцевина и некому ее приводить в норму, то, что из «перестройки» ничего не выйдет, вопросы падения власти, – все это детально излагалось в пьесе» .
Обращается в своих творческих трудах Казбек Шаззо не только к сугубо художественным жанрам литературы, но и к жанрам, стоящим, по сути, на стыке художественности и публицистики, т.е. к очеркам. Причем оттенок художественности (можно сказать, психологизма) в выходящих из-под его пера очерках порой превосходит по силе оттенок публицистичности, что весьма необычно для этого, практически документального жанра литературы, в большинстве текстов обладающего языком и стилем средств массовой информации. Так, написав серию очерков, посвященных жизни и творчеству Ш. Кубова, наш герой вспоминает о нелегком и занимательном процессе их создания следующим образом: «… люблю ездить, особенно в поездах; но так и не удалось многого увидеть – только Москва, Ленинград, Алма-Ата, Ташкент, Тбилиси, за рубежом – США; полетел (очень не люблю летать) я туда с Саидой Кубовой, дочерью известного адыгейского поэта-композитора Шабана Кубова, который эмигрировал во время войны; полетели за его архивом и привезли его (об этом написал книгу «Скажи, Америка, как ты живешь»), издали несколько книг из него, еще предстоит обработать и издать не одну; немало повидал образованных людей, но столь разносторонне образованного, как Саида Кубова, не видел: закончила математический факультет Московского университета, но понимает и знает культуру, литературу, искусство на уровне весьма профессионального авторитета».
В качестве другого примера рассмотрим более подробно жанрово-композицонные особенности одного из самых последних публицистических произведений К. Шаззо – книги-очерка, посвященной тогдашнему доктору социологии и нынешнему действующему президенту РА А.К. Тхакушинову (2004).
В аннотации вышедшей в конце 2004 года книги «А.К. Тхакушинов: вчера, сегодня, завтра» отмечается: «Книга посвящена 57-летию доктора социологических наук, профессора академика многих международных академий, ректора МГТУ Тхакушинова Асланчерия Китовича. В ней рассказано об основных этапах его жизни, научно-педагогической и общественно-политической деятельности» . Однако, объективно говоря, здесь автор очерка и составитель книги скромно искажает истину. Из под пера Казбека Шаззо в данном случае вышла не просто сухая биографическая справка о столь замечательном человеке. Имеет место быть порой весьма художественный буклет-альбом, написанный в нетрадиционной для документального очеркового жанра психологизированной манере с частыми лирическими отступлениями. И эта особенность всего повествования особенно четко проявляется уже в начальных строках авторского текста. Первый раздел работы, озаглавленный весьма символично – «Начало пути» – К. Шаззо начинает с эпиграфа, включающего адыгскую народную мудрость и сразу дающего прямую установку на ведущую, стержневую черту характера героя – трудолюбие. Да, дает тем самым понять автор, именно это богатство, которым в полной мере обладает ведущий персонаж очерка, и стало впоследствии залогом всех его дальнейших творческих свершений.
Избранная автором для изложения тональность зачина определяет настроение всей книги. Здесь К. Шаззо в свойственной его прозе лирической манере повествует о волшебных мгновениях детства своего героя, открывая его мысли и мечты, его радости и надежды: «Бывало, долго ходил Аслан по приречному песку, искал свой заветный камень, и, не находя его, клал все себе в карман в надежде вечером, перед сном отыскать среди них то, что предназначено ему в жизни. Может, он не только камни собирал, а обломки кирпичей, кусочки дерева от каких-то древних строений, а, может, просто искал мячик, который день-два тому назад снесло вниз молниеносной волной. Берег любимой реки был для него местом раздумий, мечтаний разных, не всегда понятных, но обязательно высоких, красивых» (С. 4). Подобной манерой письма автору чрезвычайно тонко и мастерски удается приблизить героя – выдающегося человека, обладателя множества различных регалий, порой кажущегося недосягаемым, – к обычному читателю, открывая в нем рядовые, весьма человеческие и даже иногда бытовые думы и черты характера. Причем таким образом, с помощью впечатлений и восприятий детства, а затем и юношества своего героя автору удается выявить психологическую мотивацию дальнейших жизненных свершений и достижений А. Тхакушинова.
При этом в процессе повествования К. Шаззо с высоты собственных творческих и житейских вершин порой позволяет себе некоторые разнообразные, но всегда мудрые суждения-оценки в адрес своего героя. Именно данный прием вновь помогает мягко и изящно чуть низвергнуть его с существующего пьедестала, тем самым, снова и снова одушевляя Асланчерия Китовича, и максимально приближая его к читателю. Однако такие оценки отнюдь не сухи и даже не лишены оттенка явно выраженной гордости учителя своим учеником, который, как выясняется, действительно не раз на протяжении своей научной и творческой жизни находился под опекой Казбека Гиссовича. Вспоминая забавные и поучительные эпизоды студенческой юности своего героя, автор делает обобщающий вывод: «Теперь он – ректор вуза, академик многих академий, доктор социологии культуры и литературы, крупный политический деятель и т.д. Я – его преподаватель в вузе, руководитель его кандидатской и докторской диссертаций, сижу и пишу о нем – с удовольствием – очерк, не каждый раз учитель пишет об ученике … В данном случае это заслуженно» (С. 6). Далее К. Шаззо переходит к эпизодам творческой биографии своего героя, к рассказу о его карьерном росте с параллельным акцентированием внимания на личностных качествах, научных интересах и даже спортивных пристрастиях. Подобная параллель обеспечивает несомненную достоверность повествования, вновь демонстрируя психологическую обусловленность, прямую зависимость жизненных достижений и творческих заслуг героя от подчеркиваемых автором черт его характера.
Выбор А. Тхакушиновым своего жизненного пути, зарождение в нем тайной стержневой идеи и ее постепенная реализация, нынешнее состояние этой, казалось бы, реализованной, но все-таки находящейся в процессе постоянного совершенствования идеи, – настроение посвященного всему этому раздела автор задает в конце раздела предыдущего: «Пока это была идея, до ее воплощения в жизнь – еще очень много и много дней, главное вопросов, вопросов и вопросов. До этого дня прошло много других дней, месяцев, лет упорного, иногда изнурительного труда – и не только созидательно-строительного, но и научного…» (С. 8). Определив таким образом тональность изложения, автор переходит к следующему разделу, названному им не менее символично – «Восхождение», – разделу, посвященному зарождению и развитию первостепенного творческого детища героя – университету. И вновь повествование, построенное не на жестких фактах действительности, а на одушевленных мыслях, ощущениях и впечатлениях главного ведущего персонажа: «Он (МГТУ – Ф.Х.) не давал ему покоя, был предметом раздумий в течение многих бессонных ночей – трудных, долгих» (С. 10).
Аналогичного принципа лиризации фактов К. Шаззо придерживается и на протяжении всего следующего раздела – «Дорогами трудных научных поисков и свершений» – посвященного, как следует из названия, научной деятельности героя. Здесь вновь во главе угла – отраженная в эпиграфе мысль: самое совершенное создание человеческого разума состоит в народной мудрости, соединенной с образованием. В зачине этого раздела автор делает упор на географическое и этническое происхождение своего героя, раскрывая и подчеркивая давно признанный в народе полушутливый-полусерьезный тезис о личностной исключительности и культурной самобытности жителей аула Уляп. Далее автор приводит основные положения научно-теоретических трудов А. Тхакушинова с использованием извлечений из его трудов и сочинений. Но при этом К. Шаззо вновь порой отступает от текста, высказывая собственные суждения либо просто споря со своим героем.
Раскрытию и обнаружению научных воззрений А. Тхаку-шинова, описанию его творческого пути способствуют и приводимые в книге выдержки из вступительного слова героя на защитах своих кандидатской и докторской диссертаций, что помогает проследить процесс его научного роста. Также здесь в целях объективизации повествования приводятся суждения ведущих ученых республики и страны о работах А. Тхакушинова. И, как некий условный итог процесса творческого совершенствования героя, – изложенные автором уже в другом разделе работы фрагменты знаменитой монографии А. Тхакушинова «Культура и власть», ставшей в наше время знаковой для современной социологической науки.
И, наконец, еще один раздел издания посвящен другой грани творческой личности А. Тхакушинова – его общественно-политической деятельности. Автор назвал этот раздел «Огонь для нартов», подразумевая при этом все то, что сделано и делается героем для своего народа, для его истории и, главное, для его возрождения. Предваряя этот раздел адыгской пословицей о первостепенном для человека деле, состоящем в бескорыстном служении народу и своей земле, К. Шаззо счел нужным в зачине передать слово самому герою, приведя «Думы депутата Верховного Совета – Хасэ РА Тхакушинова А.К. о будущем своего народа».
Также в качестве одного из приемов, способствующих самораскрытию редкого ученого, организатора и общественного деятеля, автор использует разнообразные интервью с самим героем, когда-либо публиковавшиеся в средствах массовой информации республики. Благодаря этому вновь проливается мощный поток света на жизненные суждения, существующие научные точки зрения и новые организаторские планы ведущего персонажа. Изложение следует также считать весьма и весьма объективным, т.к., не ограничиваясь собственными суждениями и оценками, автор густо и органично приводит заметки, мнения и интервью окружающих героя или работающих рядом с ним людей, – размышления, когда-либо высказанные ими либо опубликованные в печати. Не лишен художественный инструментарий издания разнообразных, ярких и воспроизводящих различные этапы биографии А. Тхакушинова фотографий, вновь и вновь одушевляющих незаурядного героя очерка и приближающих заинтересованного читателя к нему.
Последние, финальные строки книги соответствуют избранной автором еще в зачине повествовательной тональности – поэтически окрашенной и мелодичной. И вновь главный герой – на берегу родной Лабы: «И думы, думы, бесконечные думы – теперь, конечно, не о камушках или обломках досок, а о том самом главном, неотступном – о своей дороге, которая пролегла через жизнь не одного поколения, о народе своем, о большой стране, где он живет и трудится уже столько лет … Да, пора собирать камни народа, разбросанные по всему миру, камни адыгов и других народов, оказавшихся за пределами родины» (С. 325). В этих финальных строках – философских и лиричных – автор наконец образно и живописно формулирует жизненное предназначение своего героя в некоем абстрактном измерении: «Он чувствует – есть еще порох в пороховницах, есть сила, зрелая, мудрая, созидательная. А Лаба течет в своих думах и не останавливается. Так и надо…» (С. 326).
В итоге следует отметить, что действительное обаяние очеркового стиля К. Шаззо здесь заключается в его своеобразном, неприметном, но осязаемом влиянии на читателя, в его документальности, гармонично совмещающейся с художественностью. По поводу данного стилевого качества одна из советских литературоведов, Е.Журбина, пишет: «Художественность очерка – необходимое условие его публицистичности» . К. Шаззо-очеркисту в анализируемом издании удается непосредственно реализовать данный творческий принцип, и внести, таким образом, очередной и весьма оригинальный собственный вклад в развитие национального очеркового жанра.
(см. Продолжение2)