В статье анализируется воспроизведение главного героя в концепции постмодернизма. Автор рассматривает его на материале сегодняшних адыгских авторов Теучежа Ката, Аслана Кушу и Джамбулата Кошубаева. Целью выступает ряд признаков постмодерна, отображаемых в имеющихся текстах. Задачами работают признаки, относящие анализируемый субстрат к искомому направлению, их выявление, определение и подтверждение. Итоговые тезисы статьи содержат констатацию отнесенности анализируемых произведений к общемировым тенденциям.
Проза, постмодернизм, адыг, писатель, Дж.Кошубаев, Т.Кат, А.Кушу
The article analyzes the reproduction of the main character in the concept of postmodernism. The author considers it on the basis of today's Adyghe authors Teuchezh Kat, Aslan Kushu and Dzhambulat Koshubaev. The goal is a series of postmodern signs displayed in the available texts. The tasks are the characteristics that relate the analyzed substrate to the desired direction, their detection, identification and confirmation. The final theses of the article contain a statement of the attribution of the analyzed works to global trends.
Prose, postmodernism, Adyg, writer, Dzh.Koshubaev, T.Kat, A.Kushu
Имеющиеся в
мировой литературе тенденции «романа о художнике», появившегося в
предромантическую и развившегося в романтическую эпоху предыдущих веков, весьма
своеобычным способом воплощаются и в литературе модерна, и после, – уже во
времена постмодерна. Исторгаемые рассказчиком размышления, окружающие
его в процессе расположения под определенной
крышей, направлены чаще всего на конкретный бытовой предмет или орудие
труда. Это присуще как жанровый признак именно постмодернизму: к примеру,
маятник у классика этого направления У.Эко.
Ту же тенденцию соблюдают и современные
адыгские писатели, не позволившие себе остаться «вне». Так, в частности, кинжал
в одноименном рассказе Т.Ката (сб. «Тени добра и зла», Майкоп, 2015) есть
средоточие всей окутывающей главного героя череды воспоминаний и экспрессии.
Более того, это еще и некое «наглядное пособие», демонстрируемое дедом в
назидание внуку. Рассказывая повзрослевшему отпрыску о трагических ошибках
своей молодости, старец кается в греховном невнимании к другому человеку,
приведшем к гибели последнего. Действительно, взяв на себя смелую
ответственность вернуть одному из земляков дар речи, он в свое время придумал
как выход устрашение. Сильно напугав с кинжалом несчастного немого, погоня
завершилась его разрывом сердца. Виновный не может и с годами простить себе
свою минутную злобу, а кинжал оставил висеть на стене как реальное напоминание
о содеянном, как некое самонаказание. Внука он назидательно предупреждает,
вновь показывая удобно расположившийся кинжал: «И запомни, внучок, одну простую
мудрость: нет на свете никого, кто может сделать человеку больше зла, чем он
сам себе!» [1: 403].
После такого примера подростку вряд ли
захочется брать страшное орудие в руки без необходимости. Выступающий, таким
образом, и для повествователя, и для читателя живо действующим героем, рисуемый
объект имеет возможность ощущать и размышлять, разочаровываться и находить.
Причем нередко это удается ему даже независимо от происходящего. Берущий на
себя функции главного героя у классика постмодернизма У.Эко, Маятник действует и как транспорт, и как
демонстрант (рекламодатель) определенных химико-физических данных. Подобные
сведения способны выступить совершенно новыми для некоторых получателей, мысленно утерявших обязательно пройденные при
образовании учебные факты по физике. Благодаря этому прямой научный текст
оказывается иногда актуально и по делу приводимым аргументом от имени
постмодерниста, иллюстрирующим и доказывающим его правоту.
Вообще сам писатель и его образ тоже
весьма заметны в данном литературном направлении. Художника здесь не просто
видно и слышно, он ощутим. И ощутим по многим параметрам. Имеет место быть
целая череда таких параметров, которые выделяют, обогащают и объективизируют
этот лик. Художник как творец окружающего нас мира отнюдь не внезапен. Его
можно считать закономерно пришедшим в прозу и из времен, и из пространств.
Достаточно активным прогрессирование
данного направления признается в период, обусловленный усугублением личностного
момента в культуре. Поскольку тогда усилились такие зачины в искусстве, во время которых автор
выступает продуцирующим реципиентом. Ему удается создать, обработать и
адаптировать под читателя и под Вселенную собственную среду мироздания. Это
несомненно, что и демонстрирует одна из архивных реликвий (Фурад), часто
соотносимая с «Всевидящим Братом», входящим в сегодняшнюю утопию Дж.Оруэлла.
Подобный образ отнюдь не поборник худа, – он нередкий напарник пишущего,
оказывающий помощь в борьбе и поясняющий жизнь.
Такой действующей, новосозданной средой в
современные дни можно считать бытие профессионального художника у Теучежа Ката
либо все, исторгаемое говорящим, у Аслана Кушу в его «Письмах в вечность»
(Майкоп, 2017) и т.д.. Художник (или
писатель) есть производитель особого мира, он независим и
самостоятелен в проявлениях собственного отношения к происходящему и к вершащим
его лицам. Таковыми к примеру, можно считать настигающие героя А.Кушу
«прозрения». Автор не боится здесь выделить их отдельной линией с собственной
нумерацией и комментариями, что отнюдь не снижает художественности. Так, в
повести «Через тернии к храму» герой, поступающий по призыву своей совести в
тяжелых обстоятельствах, вспоминает о Боге, приходя к первому из своих
прозрений. На последующих страницах, делая тот или иной выбор, персонаж вновь и
вновь приходит к другим пяти прозрениям, постепенно наполняющим его и
формирующим его личность.
Творец при этом
несхож с производимым бытием и кардинально другой в сопоставлении с ним.
Следствием этих озарений А.Кушу называет охвативший героя танцевальный порыв
(«Но прохожие, видя просветление в его глазах, улыбались ему, а проезжавшие
водители сигналили приветливо, а он кружил и кружил» [4: 52]), смену жизненных
приоритетов («Великодушие и благородство навсегда поселились в его душе и от
сделанного добра он чувствует себя состоявшимся и счастливым человеком» [4:
52]), а также последовавшие за ними успехи в личной жизни и в карьере. В эти
глубины, в такую многогранную, многостороннюю и многокадровую действительность
своих реалий любой автор постмодернизма опускает своего реципиента, проводя его
путем собственной думы к познанию сути и правды жизни.
Такими мы знаем
и центральных героев у советских авторов. Так, в частности, у известного в мире
писателя Ромэна Роллана поиски главного героя в начале прошлого века
продолжаются весьма активно. Кола в его повести «Кола Брюньон» (1914)
достаточно выдержан по отношению к характерологическим дефектам окружающих. Его
супруга не слишком молчалива, его наследники не слишком предсказуемы, его
друзья не слишком надежны, – но он всегда простит и снисходительно
усмехнется. Оттого его круг общения
неистощим, а контакты постоянно пополняются. Одиночество ему не грозит.
Сопровождают его обязательно или помощники по цеху, или родная девочка –
внучка. Тем не менее, при всей, присущей Коле контактности, индивидуализмом
такой нрав отличается, и весьма заметно, чему можно приписать расположенность
его места для жилья (за городом). Сложные узлы характера иногда порождают
некоторую опаску к окружающим. Несмотря на это, самое заметное в этом персонаже
– неистощимые споры Колы с самим собой, чаще остающиеся с нерешенными
вопросами.
Тенденции
кардинальной недоверчивости, проявляющиеся таким образом в постмодернизме,
имеются и у адыгского автора Джамбулата Кошубаева. Отчетливо видит его здесь
Ф.Урусбиева, определяя исторические границы явления: «Опыт
«радикальной сомнительности» и «китайского недоверия», присущий художественному
мировидению Востока ещё до времён монорелигий (тенгрианство), переходит в
кошубаевской прозе в мусульманский ренессанс в виде неортодоксальной философии
суфийских дервишей и мутаззилитов, необычайно продуктивной для духа, но затем
потерянной в дальнейшем развитии» [5]. Аналогично у упоминаемого нами
советского писателя Р.Роллана балагур и насмешник Кола, «прикалываясь» и
издеваясь над яркими фактами, обозначает свое недоверие к своему «серединному
положению», нейтралитету с помощью
вопроса: «Мудрей садится посредине, почему нередко садится
наземь» [3: 101]. Дж.Кошубаев напрямую обозначает данное личностное качество
как «война с самим собой» [2: 110]. Он подробно описывает ощущения героя при
этом, ведя линию изложения в виде монолога от имени коллеги. Друг центрального
поэта сетует на постоянно атакующего его врага – его самого, безжалостно
соблазняющего и жестко входящего к нему в доверие. Нужен ему такой стимулятор,
он опасается погубить его, потому разрешает ему вновь и вновь уйти, упиваясь каждым
своим очередным прозрением и возвращением к вере. Таким образом, озарения и
прозрения в ходе борьбы с собой ощутимы и значимы в судьбах рисуемых при
постмодернизме героев.
Но одним из
наиболее активных в череде персонажей постмодернизма выступает смерть. Так,
в частности, у Т.Ката Смерть есть
персонаж, служащий богу, исполняющий его распоряжения (рассказ «Дела Бога
всегда праведны»). Причем это персонаж, способный принимать самостоятельные
решения и могущий поступать в противовес
всевышнему. Однажды ей удалось обойти приказ, когда ей было велено забрать мать
двух сыновей. Но когда она, по совету Бога, сходила взглянуть на то, кем стали
несчастные сироты, перед ней оказались красивые и успешные мужчины. После того
случая она перестала поступать наперекор. (С. 391) Порой ощутимо смерть вершит
судьбы и у Дж.Кошубаева. Ведущий в его работе («Был счастья день», 2004)
повествование восточный поэт, расспрашивая своего друга и коллегу, предполагает
участие в его жизненных порывах компонента Смерти. (С. 107) Подобное своеобычие
придает писательским реалиям в случае с постмодернистами мистическую
тональность.
Противоестественное,
совсем не известное и даже пугающее своим своеобразием течение нередко присуще
рассматриваемым авторам. Т.Кат, А.Кушу и Дж.Кошубаев производят при такой
модели, присущей постмодернизму нового века, обращение к художнику. Выступающий
рассказчиком на их строках способствует реализации ряда признаков данного
направления, не упуская при этом из виду и возможные личностные поиски. Это
относит труды адыгских писателей в русло общемировых традиций, включая в ряды
творцов нового века, приближенных к своим героям, часто совпадающих с ними.
Список литературы:
1. Кат, Т. Тени
добра и зла / Т.Кат. – Майкоп: Адыг. респ. кн. изд-во, 2015.
2. Кошубаев, Дж.
Абраг / Дж.Кошубаев. – Нальчик: Эльбрус, 2004.
3. Кубарева,
Н.П. Зарубежная литература последней трети ХIХ – начала ХХ века / Н.П.Кубарева. – М.: Московский лицей, 2004.
4. Кушу, А. Письма
в вечность / А.Кушу. – Майкоп: Адыг. респ. кн. изд-во, 2017.
5. Урусбиева, Ф. Замысел розы /
Ф.Урусбиева // Архив. – 2006. – № 22. –
02 июня
Опубл.: Хуако Ф.Н. Главный герой в постмодерне современных адыгских авторов // Кросс-культурное
пространство литературной и массовой коммуникации-6: Мат-лы Международной
научной конференции. – Майкоп, 2018. – 346 с. – С. 179-183