ТРУДНОСТИ СЛОВЕСНОГО ОБРАЗА КАК НАСЛЕДИЕ СССР ДЛЯ ЦИФРОВОЙ АДЫГЕИ

 УДК 070.4

Статья рассчитана на подробности текстового продуцирования, касающиеся словесного образа, поглощаемого читателем. Отталкиваясь от растущего индивида, пытающегося верно воспринять текстовый продукт, автор переходит к рассмотрению функциональных кругов, реализуемых как отправителем, так получателем. Ведя речь о текстовой продукции, имевшей место быть как в советские, так в постсоветские периоды, автор  приступает к перечислению недостатков в печатных текстах Адыгеи, делая по ним заключения.

Ключевые слова: словесный образ, текст, продуцирование, отправитель, получатель, советская и постсоветская Адыгея

Растущий индивид отнюдь не способен гармонично прогрессировать, будучи лишенным созвучия в своем слиянии с обступающей его средой.  В личном постижении предлагаемого ему повествования индивид соизмеряет  реальную текстовую привязанность к окружающей действительности, поскольку личность, берущая в руки текстовый продукт, настроена на миролюбивые и согласованные его признаки. В  повествованиях традиционного типа даже нашего времени получатель отнюдь не часто является исследователем, торопящимся найти правду либо постичь истину. Чаще он выступает достаточно стандартным языковым представителем. Располагаясь в шаблонных границах, такой реципиент отнюдь не склонен к разочарованию имеющейся однотипностью. Ведь преимущественно рассматриваемая нами в статье словесная продукция, присущая цифровизации нового века, совсем не ограничена текстово-видовой формой.

Нередко на имеющемся сегодня обширном информационном пространстве получатель приобретает весьма разрушенный продукт. Будучи нужным, социально- весомым, продукт, тем не менее, отгорожен, дерзко извлечен из определенного единого смысла. А смысл этот, в свою очередь, присущ социуму, нации, их культуре либо истории, подобающему времени, социокультурному пласту какого-либо этноса, его хронике, и проч. Но возможны и ситуации, в которых подобный контекст для получателя утерян. В частности, в случае поглощения информации, несомой посторонним этническим ресурсом, индивид фактически, возможно, и в противовес хроникам событий преломляет изложение чрез свои личные, а также ментальные видения. Языковой ресурс при этом, задействованный у старшего этнического поколения, прогрессирует во внутреннем мире как потребность, так и как умение словесного продуцирования.  Подобным путем поглощаемое изложение реализует текстовую функцию во всей ее форме. Подобные возможности, несомненно, подпитывают словесный текст, помогая индивиду:  обогащая духовную стезю, они приближают его к цивилизации.

Как уже оказывается, стержневой и в сегодняшнем цифровом макете остается межличностная конструкция, выстраиваемая между творцом и реципиентом. Вследствие того, что языковой продукт оказался сотворенным отправителем в интересах получателя, он начинает выступать предметом внимания последнего, который обязан представить миру личностную реакцию. Уже начиная с индивидуальных колыбельных уз, ребенок и сегодня начинает приобретать в свое распоряжение как ментальные, так и персональные базы. В нем нарастают духовно-моральные механизмы, складывается внутренний мир, появляется адекватная самооценка и, тем самым, вырабатываются отношения с социумом (в том числе, – и с печатно-оформленным). В мастерских словесных изложениях (чаще, – в газетно-журнальных и в Интернете) реакцию отправитель рассчитывает получить от понимающего его реципиента, нередко уже знакомого ему. Действительно, одновременно подобное взаимное восприятие нередко выступает именно диалогическим элементом. Однако при этом на цифровой ниве изображения также выглядят весьма качественно, непосредственно с учетом как ситуации, так и персонажного ряда. Журнальные медиа- публикации для словесного творца в цифровых условиях есть фактически малая и чаще, – редкая риторическая платформа, насыщенная действием, мобильная, независимая и потому уважаемо желанная.

В случае подступа к культурно-языковой проблематике в присущем нам ракурсе отдельного (адыгского) языка, необходимо брать в оборот литературно проверенные языковые хроники, учитывать события культур, разделяемые соответствующим этносом, а также  анализировать взаимную относительность культуры с языком. Разумное восприятие поглощаемого словесного образа получателем всегда было допустимо на материале имеющегося у него мыслительно-психологического пространства, накопленного десятилетиями. Соответственно этому требуемая двуязычному (чаще в Адыгее, – адыго-русскому) индивиду в условиях его обучения методическая программа нередко приобретала распределение по этапам. Поскольку это было обусловлено обращенностью педагогических действий, активных здесь к богатому национальному продукту – фольклору. Стартовый рабочий момент при этом оказывался сосредоточен на привлечении восприятия обучаемого к устно-произносимому адыгом жанру (в частности, – к пословице, поговорке, загадке). То есть, добиваясь при этом воспроизведения в сознании обучаемого авторских реалий, педагог мог говорить о погружении индивида в верное постижение фольклорного иносказания. Закономерно фольклор подтверждал своими оборотами общечеловеческий тезис о существенной значимости речевой оформленности текста. Выступая оглашением жизненных стремлений индивида, коммуникационным орудием в социуме и с соплеменниками, он  просто непреложен.

Обучаемые, тем самым, весьма выразительно постигали следующее: всякая народная истина есть мудрая рутина, а любая народная загадка предполагает отгадку. Необходимо уточнить при этом то, что получатель при этом в процессе поглощения словесного продукта работал лицом весьма действующим. Учащихся фольклорной строфой, метафорой, эпитетом и проч. привлекали к тому, чтобы ощутить и понять своеобразие, а также выразительность словесного образа, как художественно-, так и хроникально- выверенного в наследуемом от этноса продукте. И все это в совокупности способно было активизировать эмотивно-мыслительные процессы в детском разуме. Тем самым, вследствие этого допустимо заключить: язык есть по сути авральный монумент нации, способный воспитать для нее любого, кто приходит после, путем умственно-эмоционального регулирования, которое остается активно действующим и в наше время.

При этом современный печатный текст, безусловно, оказывается пространством, в котором создаются деятельностно- проверенные приемы. Однако шлифуются и совершенствуются такие приемные багажи чаще в распространенном сегодня медиатексте. Тем самым, затекстовое пространство выступает явно действующим, а также стимулирующим реципиента в наши дни. Однако получатель, поглощающий в том числе и «толстый» журнал сегодня, поднося к глазам таковой, невольно включается в явный медиа- контакт на цифровой арене. Выстраивающие их медиа- авторы существенным числом собственных словесных образов, нередко весьма новаторских, нацелены на обращенность к сегодняшнему массовому читателю, чаще, – к русскоязычному в РФ.

Но применительно к массовой коммуникации на региональной территории Адыгеи, в истории прошлого и нынешнего веков имела место быть именно двуязычная газетная активность. Язык адыгских предков, в роли познаваемого учебного предмета для школьника здесь обладал весьма достойной мыслительной значимостью. Так, в частности, сразу в послереволюционном десятилетии, еще в 1923 г. начала издаваться адыгоязычная областная газета «Адыгэ макъ» («Голос адыга»). Одновременно с ней пронизывающая ее продукцию почтительность, обожествлявшая язык предков, была налицо. И потому такая патриотическая рефлексия нарастала на идеологическом пространстве советского времени. Так, уже через три года, уже с 1926 г. газета начала выходить с весьма обобщенным именем  «Адыгэ псэукI» («Адыгейская жизнь»). После названия менялись на более конкретные, приближенные к бытию: «Гъуичъэуат» («Серп и молот»), «Колхоз бракъ» («Колхозное знамя»). Однако в 1938 г. издание вновь получило название абстрактное, сумевшее сохраниться до последних советских дней: это «Социалистическэ Адыгей». И только в постсоветский период адыгоязычная региональная газета приобрела действующее сегодня заглавие «Адыгэ макъ». Ведь в первую очередь в адыгоязычной семье ментально звучным бывает почитание Отечества, нарастающее в душе отпрыска при его взгляде на своих домашних. И потому нужны были в адыгской общине и тогда, в середине третьего десятилетия ХХ в. издававшиеся здесь территориальные (областные (2), районные (6)) газеты. Нараставший у них год за годом тираж издания наглядно содействовал параллельно усиливавшемуся у жителей ощущению почтения к языку предков. Как утверждают по этому поводу авторы выпущенной уже в 80-е гг. в Майкопе коллективной научной книги «Очерки истории Адыгеи», «Так, в 1926 г. тираж «Колхозного знамени» составлял 1 тыс. экз., а в 1932 г. – 10 тыс. Тираж газеты «Колхоз Бракъ» увеличился в 5 раз» [1, с. 112].

Применительно к позициям, касающимся расположенности словесных образов к той учебной заданности, которая должна была содействовать уточнению возможно несомой социумом нагрузки, доносимой языковым полем конкретного текста, то здесь налицо именно лингвострановедческий метод. Существенно нарастал в младо-советское время печатный тираж изданий, несших собой общегосударственные позиционные убеждения. Так,  к примеру, идущий в детский сад дошкольник вступает в дружественные круги близких ему ровесников. Как раз здесь он продолжает понимать и даже анализировать увиденное им прежде дома: закон природы, правила чести, добро и зло, дружба, и др. И потому заметен был такой позитив, подчеркиваемый в названном сборнике «Очерки …»: «К концу 1932 г. на адыгейском языке была выпущена 281 книга общим тиражом 717 391 экз.» [1, с. 112]. Этот книжный задел обеспечил своим напором определенную позитивную миссию в ходе привлечения и даже для «запала» обучаемых в Адыгее языку (как родному и даже, – неродному). Однако имеются на протяжении веков и недостатки, пронизывавшие как советские (1), так и постсоветские (2) объекты, градацию которых на рассматриваемых землях попытаемся уточнить далее, чтобы увидеть ее на интересующей нас цифровой ниве.

(1) Итак, трудности словесного образа, выдаваемые печатным продуктом в советские времена, состояли в следующем.

В первую очередь, это шаблонное однообразие соцреалистического текста. Несомненно, любое изображение ситуативного эпизода в тексте либо всякий портрет персонажа были нацелены на поглощение внимание реципиента. Преимущественно достойная печатная иллюстрация являлась отнюдь не автоматической трансляцией, выдаваемой творческой рукой для некоего колорита. Она должна была представить читательскому глазу (а с ним, – и душе) некий смысл демонстрируемого явления. Так, в частности, одним из ранних адыгских авторов советского времени выступал Ахмед Хатков («В поэме, посвященной седьмой годовщине образования Адыгейской автономии, автор приравнивает короткий срок в 7 лет к целой эпохе» [2, с. 18]). Именно его исследователи порой видят одним из основателей тогдашней адыгской поэзии; последней мощному толчку которого наука нередко приписывает призывную функцию, коей воспользовались после другие, пришедшие в поэзию, адыги. Однако тогда работавшее в Адыгейской автономной области еще молодое  издательство, основанное в мае 1928 г., не всегда было способно профессионально структурировать, оформить или раскрасить печатную продукцию, ожидаемую массами. Либо, например, частое слово действовавшего тогда автора А. Хаткова оказывалось пропитано обязательной  для словесных творцов шаблонной задумкой, пропагандировавшей красный интернационализм. Или о том же в разговоре о Т. Керашеве: «С 1929 по 1932 г. он выступает в печати и как публицист: в журнале «Революции и горец» печатались его статьи и очерки, информировавшие о ходе коллективизации ликвидации неграмотности в Адыгее» [3, c. 52]. Потому и у художников пера того строевого периода могла преобладать стандартная заданность в ущерб нужной выразительности.

Литературные и публицистические тексты творивших тогда ранних авторов все-таки порой оказывались несущими непосредственно актуальные для региона вопросы, острота коих была известной, но даже слишком частой  для растерянного тогда читателя. Картинная оформленность их также преимущественно была типично однотипна. Чаще они изображали граждан страны, увлеченных доблестной отвагой на поле (как бранном, так и колхозном). Как говорит о рисунках печатных изданий здесь уже в середине прошлого века автор И.М. Галинский, анализирующий издательскую работу известного ему учреждения и выделяющий его малую полиграфическую качественность. Он уверен: «В переводных, с русского на адыгейский язык, книгах издательство, в основном, пользуется копиями рисунков русских книг.  Вполне понятно, что даже лучшие перерисовки снижают качество иллюстраций» [4, с. 144]. Но в других абзацах своей статьи сотрудник критикуемого учреждения прощает его, нередко делая оговорки на явные достоинства работы Адыгейского книжного издательства. К тому же аналитиками более поздними, принадлежащими к концу века, уже реже, чем однотипность, подчеркиваются такие дефекты региональной печатной продукции в Адыгее, как буквально излишняя распространенность обязательных русскоязычных переводов, что в советское время считалось явным достоинством печатного учреждения, якобы позволявшим местным адыгоязычным жителям приблизиться к русской культуре («Продолжает свою литературную работу И. Цей, пишет басни, сказку в стихах «Заячья тризна», переводит на родной язык басни И. Крылова, К. Чуковского и др.» [5, с. 94]). Но сегодня мы не совсем благодарны таким приближениям, поскольку они все-таки ущемили целые адыгские поколения в возможности расти и питаться языком предков.

(2) И вот тут-то мы и обратимся к другому разделу нашей работы, предполагающему теперь рассмотрение трудностей словесного образа нового времени. Повсеместная сегодня игра задевает обязательно многие жизненные ниши. Так, в частности, частые сегодня компьютерные игры и дайджесты.  Ведомые игрою постмодерн, фэнтэзи, а также сериальный эпизод работают совокупным позывом создателя в сторону мобильной массы, каковую он стремится несколько возвысить в ее восприятии реалий, а также творческого искусства. Стараясь быть противовесом частой сегодня вседозволенности медиа-решений, доступная массе текстовая строка официально оформленных, но благородно строгих повествований уважает чаще контакт, а не раздор. В случае подобной заданности ракурса упор просматривается отнюдь не на  эпизодической фиксации знакомого этносу пласта культуры. Распознавая порой язык предков, поглощаемый из конкретного языкового источника на взлете и без усилий, всякое следующее племя адыгских представителей впитывает при этом фрукт в его красе. Таковыми выступают для него раздумья многих активных до него предков, включающие, к примеру, аульские привычки, соседние порывы, дружеские манеры, хабзэ- пункты, быслымэн- молитвы и проч. Причем действующий с адыгским текстом также и в цифровую пору сотрудник печати обязан в его как структурном, так и языковом форматировании гарантировать достойное, четко выверенное положение. И потому ему необходимо отнюдь не представление, описание типичных шаблонов теми же шаблонными фразами. В своем стремлении высказать определенный, несколько наглядный фрагмент этнического компонента, словесный образ нового века стремится несколько разнообразить свою деятельность.

Тем самым посредством словесного образа, питаемого языком, индивид и ранее, и сегодня способен формулировать свои эмотивные думы, даруя их собственным землякам и привязывая их к конкретной речевой ситуации. В цифровую пору игровой компонент при этом мог исполнять ролевую миссию конкретного ключа, вычисляя, кто в ряду пользователей является знакомым, а кто – неизвестным. Однако в качестве неизвестного этот пользовательский типаж считают нередко даже его соратники по профессии, общий язык для которых выступает основательной базой мобильного мыслительного прогресса, а также кладовой, сосредоточивающей многие более представительные сведения из словесных образов. И оттого такой неизвестный способен являться лишь посторонним смотрителем, однако никак не действующим членом социального и межличностного общения.

Список использованных источников

1. Очерки истории Адыгеи. – Т. 2. – Майкоп: Адыг. отделение Краснод. кн. изд-ва, 1981. – 368 с.

2. Шабанова К. Тембот Керашев. – Майкоп: Адыг. отделение Краснод. кн. изд-ва, 1959.

3. Схаляхо А. Ибрагим Цей // Ученые записки АНИИ. – Т. 3. – Майкоп: Адыг. отделение Краснод. кн. изд-ва, 1964.

4. Галинский Е.М. Повысить культуру издания книг // Дружба. – 1958. – № 8. – С. 142-153.

5. Шиков К. Основы становления адыгейской советской литературы: Кандидатская диссертация. – Майкоп, 1970.

Опубл.: Хуако Ф.Н. Трудности словесного образа как наследие СССР для цифровой Адыгеи // ТЕРРИТОРИЯ НАУКИ И ОБРАЗОВАНИЯ. – М.: ООО Ростполиграф. – 2025. – № 4. – СС. 71-75