Основная, относимая нами к центральным, тенденция, характерная для появляющейся в 2000-е гг. адыгской прозы, есть преобладание историчности и порой, – событийной хроникальности. Очерчиваемое писателем художественное полотно неизменно располагается в непосредственной зависимости от исторического периода, в границах которого реализуются события. Всякое сюжетное явление в авторских текстах сопоставимо с фактами, представленными в исторической судьбе народа. Можно сказать, что историческая наука, исторические реалии выступают в роли своеобычного «контролера» писательской фантазии.
Объем исторических произведений, творческие традиции их авторов (И.Машбаш, Н.Куек, А.Псигусов и др.) и их склонность к большим многосюжетным творениям, несомненно, можно косвенно объяснить особенностями исторического развития черкесского (адыгского) народа. Причем в художественном развитии сюжетных компонентов авторы профессионально применяют безупречный писательский навык завивать и продолжать завитые сюжетные узлы событий, действий, а также активизирующих их обстоятельств, причин и условий. Так, к примеру, романы И.Машбаша «Графиня Аиссе» (2008) или Н.Куека «Вино мертвых» (2002), а также циклы исторических романов А.Псигусова 2000-х гг. («Жизнеописания тридцати хеттских царей», тт. 1-5 либо «Меоты», тт. 1-3 и др.) и т.д. задуманы как развернутые во всю даль истории повествования о появлении исторических обстоятельств формирования либо развития адыгского государства. Для художественного познания этнического прошлого в той степени, которая прослеживается в адыгской литературе на сегодняшний день, обязательным можно считать существование именно такого весьма значимого фактора: последовательно-объективное постижение наукой монолита адыгской судьбы и адыгской истории во времени и в пространстве.
Направления вырабатывания нравов и созревания персонажных фатумов представлены не только на фоне исторических явлений, они обусловлены данными явлениями. Так, к примеру, и А.Псигусов, базируясь в своих художественных произведениях на широком, развернутом и иногда подлинном историческом веществе обрисовывает красноречивые картины гнетущего существования и отважной схватки древнеадыгского народа за цивилизованность с действительностью. Либо у А.Кушу («Гончарный круг», 2006) в его рассказе «Бег золотой колесницы» начальная фраза, стоящая в зачине изложения, уже обращает читателя к теме, которой он, возможно, порой боится, но всегда интересуется – к теме войны на Кавказе. Причем сегодня эта тема практически обязательна для наших авторов, что является отнюдь не результатом их криминальной увлеченности – это всего лишь жестокое требование времени.
Объем исторических произведений, творческие традиции их авторов (И.Машбаш, Н.Куек, А.Псигусов и др.) и их склонность к большим многосюжетным творениям, несомненно, можно косвенно объяснить особенностями исторического развития черкесского (адыгского) народа. Причем в художественном развитии сюжетных компонентов авторы профессионально применяют безупречный писательский навык завивать и продолжать завитые сюжетные узлы событий, действий, а также активизирующих их обстоятельств, причин и условий. Так, к примеру, романы И.Машбаша «Графиня Аиссе» (2008) или Н.Куека «Вино мертвых» (2002), а также циклы исторических романов А.Псигусова 2000-х гг. («Жизнеописания тридцати хеттских царей», тт. 1-5 либо «Меоты», тт. 1-3 и др.) и т.д. задуманы как развернутые во всю даль истории повествования о появлении исторических обстоятельств формирования либо развития адыгского государства. Для художественного познания этнического прошлого в той степени, которая прослеживается в адыгской литературе на сегодняшний день, обязательным можно считать существование именно такого весьма значимого фактора: последовательно-объективное постижение наукой монолита адыгской судьбы и адыгской истории во времени и в пространстве.
Направления вырабатывания нравов и созревания персонажных фатумов представлены не только на фоне исторических явлений, они обусловлены данными явлениями. Так, к примеру, и А.Псигусов, базируясь в своих художественных произведениях на широком, развернутом и иногда подлинном историческом веществе обрисовывает красноречивые картины гнетущего существования и отважной схватки древнеадыгского народа за цивилизованность с действительностью. Либо у А.Кушу («Гончарный круг», 2006) в его рассказе «Бег золотой колесницы» начальная фраза, стоящая в зачине изложения, уже обращает читателя к теме, которой он, возможно, порой боится, но всегда интересуется – к теме войны на Кавказе. Причем сегодня эта тема практически обязательна для наших авторов, что является отнюдь не результатом их криминальной увлеченности – это всего лишь жестокое требование времени.
Вообще, что касается сюжетики нового тысячелетия, то здесь неизменными остаются выработанные прежними столетиями сюжетные конструкции – личное и социальное бытие персоны, регулируемое как нравом, так и правом. Так, у И.Машбаша богатое в сюжетном отношении и событийно насыщенное повествование, закономерно складывающееся в жизненный путь центральной героини, в итоге приходит к тому, как нашедшие друг друга влюбленные персонажи Аиссе и ее супруг шевалье д'Эди, недолго и тайно побывшие вместе, вскоре разлучаются извне – настигшей и убившей черкешенку жестокой чахоткой. Ошеломленный такой безжалостной потерей спутник до конца собственного бытия сохранил верность этой святой любви, взрастив в настрое чистого обожествления Аиссе и их дочь.
Либо труд, который у А.Псигусова выступает одним из родников радости и счастья для героев или у А.Хагурова («Жизнь коротка, как журавлиный крик», 2011) он порождает культовые персоны, сеющие вокруг себя «разумное, доброе, вечное». Такими культовыми персонажами рассказов А.Хагурова можно считать: приютившую мальчика и становящуюся ему постепенно родной философствующую тетю Сасу («Переправа»); либо прадеда Салеха (знакомого мальчику не только по семейным рассказам, но и лично), на его глазах противоборствующего немцам, воспитывая в ребенке все необходимое для того времени («Салех и Ганка»); либо мудрую бабушку одноклассника из соседнего аула («Бабушка Абрека и научно-технический прогресс») и др., – всех их, взращивающих в формирующемся подростке человека. Либо обязательный сегодня в событиях правовой аспект, особенно заметный в детективной прозе В.Тлецери («Бархатный сезон», 2003). Многолинейное развитие сюжета, присущее данному повествованию, представляет событийную, присущую нашему времени, характерную для нынешней социальной обстановки, панораму. Действующие в составе сюжетного узла событийные ряды (в особенности, составляющие единое действие) имеют конструктивное значение: они скрепляют воедино, словно цементируют изображаемое. Также описываемые автором события насущны для воспроизведения персонажей, для обнаружения их характеров.
Одновременно можно говорить о том, что писатели нового века предъявляют массу действующих лиц, в той или иной степени участвующих в созревании сюжета, – поддерживающих его и путающих, боготворящих и презирающих. Они включают читателя в сферу трудностей времени, на его мышление воздействуют античные соображения и убеждения, которые складываются в ходе функционирования адыгского общества. В частности, у И.Машбаша роман «Графиня Аиссе» начинается с эпизода национального (этнического) самоопределения. В умиротворенной и романтичной обстановке на набережной стройная черноглазая малышка, испуганная адресованными ей насмешками по поводу этнонима «черкес», задает удивленной матери отнюдь не детский вопрос о собственной этнической принадлежности. Таким образом, уже в зачине ясно, насколько неравнодушна к собственному происхождению малышка Айшет, вырастающая в центральную героиню всего романа И.Машбаша. В большинстве случаев герои немного эпически идеализированы, но, тем не менее, вырастают в живописные и внятно обрисованные фигуры, каждая из коих имеет в собственном распоряжении как мощные, так и болезненные личностные качества. К примеру, в обрисовке И.Машбаша черкешенка Аиссе выступает в роли героинь, традиционно внесших ощутимый вклад в северокавказскую эстетику, а ее письма, впервые опубликованные в Париже в 1783 г. (спустя полвека после ее смерти), признаются литературным наследием знаменитой горянки на мировом уровне. Причем подлинная судьба этой горянки, в реальности оказавшаяся сродни богатым событиями приключениям и насыщенным трудностями драмам, исторически, но художественно преподносится И.Машбашем в его романистических строках.
Либо, в одном из рассказов А.Кушу «Агония» главный герой – адыгский воин, который относим к прошлому веку, – он уполномоченный советского ОГПУ 1930 г. При этом находящийся в «тягостном состоянии неустроенности» Дауров учится жизненной мудрости у арестанта, которому впоследствии не сможет отказать в незаконной помощи. Таким образом автор живописует невозможные ранее, но возможные сегодня и потому несколько непривычные читателю настроения в психологии «работников органов». Либо в другом рассказе («Бег золотой …») А.Кушу, дающем название сборнику, первая фраза текста фактически создает настроение для всего повествования, ориентируя читателя на обязательный в случае с Кавказской войной пессимизм: перед нами великий воин Казбич Шеретлуко, умирающий на шестом десятке «от полученных в сражениях ран». Вот и все. Мы еще ничего о герое не знаем, а он уже уходит, но зато понятно, ради чего он сроднился с «подобной пауку» смертью – он умирает победителем. Человек сотворен, чтобы руководствоваться Добром и созидать Добро – эта дума пронизывает все без исключения произведения и у А.Псигусова. В дальнейшем по мере развития сюжета данная проводимая автором в этом романе интрига помогает наделенному чистыми помыслами во благо друга Нажану реально помочь первому, позволяя ему самому убедиться в том, как находящийся в поле его зрения товарищ постепенно воскресает, переходя из состояния угрюмой гнетущей печали в настроение взметнувшегося душевного подъема. Нередко героический импульс совмещает (парадоксальным образом, однако и закономерно) своевольное самоутверждение человека с его желанием служить людскому классу. Подобный «сплав» реализуется в характере Рамазана (у В.Тлецери), который, будучи индивидом чести и долга, в то же время ослеплен яростью, вызванной совершенной над ним несправедливостью, и способен в таком состоянии на многое. Так и у А.Хагурова («Моя русская мать Валентина Гавриловна Пестрецова», «В яростном мире» и др.). Фактически, постоянно извергающими ОГОНЬ, – тот огонь, который является полноправным действующим лицом книги, огонь, об исторжении которого А.Хагуров с восхищением и почитанием говорит, рисуя образы встречавшихся ему в жизни учителей и наставников, сеющих вокруг себя то самое «разумное…».
Подобную, имеющую место в сегодняшней адыгской прозе технологию распространения духовно-нравственных ценностей, можно считать созвучной с некоей философичностью, набирающей силу в новом веке. Так, А.Кушу начинает с рассказа под названием «Бег золотой колесницы», продолжая и развивая тем самым обозначенную в общем заглавии мысль. Здесь следует оговориться, что присутствующий здесь образ вращающегося колеса или круга, т.е. тема вращения, подразумевающая истину о бесконечности всего сущего («бег времени»), еще не однажды встретится читателю в мыслях автора на протяжении всего повествования. Либо тем же ракурсом можно констатировать художественный слог А.Псигусова, когда свое эпическое повествование о рядовом трудяге он превращает в весьма глубокое и филигранное раздумье о философском значении бытия и об идейном предназначении человека. И даже в его детективной прозе В.Тлецери, помимо передачи философских рассуждений своих персонажей, неизменно и отчетливо выражает собственные жизненные позиции и взгляды.
Причем преимущественная тональность, сопровождающая философские раздумья у сегодняшних адыгских авторов, являет собой пессимистическое отчаяние, часто – устрашающую безнадежность, вероятнее всего, навеянные сегодняшним настроением общероссийского социума. Так, в рассказе А.Кушу «Сказ о Хакаре» весьма пугающей процедурой выступает расправа людей над лесной рощей, по сути, реализация дамоклова меча, висевшего над прибрежными адыгскими аулами, подлежавшими бессмысленному затоплению. Здесь автор со всей силой и интенсивностью мудрого отчаяния излагает восприятие старцем факта коренной истории с Кубанским водохранилищем. Также событийные линии В.Тлецери обнаруживают и впрямую воссоздают жизненные противоречия. Здесь очевидна картина реального положения дел в республике, вплоть до узнаваемого портрета ее предыдущего президента. Персонажи, вовлеченные в ход событий, как правило, взволнованы, напряжены, испытывают либо неудовлетворенность чем-то, либо желание что-то обрести, либо чего-то добиться и сохранить нечто важное, претерпевают поражения и одерживают победы. Иначе говоря, сюжет не безмятежен, он так или иначе причастен к тому, что называют драматизмом. Либо некоторые мысли Н.Куека, озвученные его героями, носят остросоциальный и историко-аналитический характер. Так, описывая своего героя – нарта Кунтабеша, явно олицетворяющего реального исторического адыга, – автор рисует то, как персонаж вырубил в стене огромный (в свой рост) проем, поскольку его не учили открывать двери. Уж это ли не прямое указание на повторяющуюся из столетия в столетие историческую ошибку адыгского народа – не искать обходных путей, а идти напролом, ошибку, стоившую ему, как показала вековая история, многих миллионов человеческих потерь.
Следовательно, основными тенденциями, характерными для адыгской художественной прозы 2000-х гг. можно считать следующие повествовательные признаки: 1) историчность; 2) событийную достоверность; 3) личную и социальную обусловленность персонажной галереи; 4) философичность изложения; 5) итоговую пессимистичность.
Опубл.: Khuako F.N. LE TENDENZE DELLA PROZA DI ADYGEA DEL NUOVO SECOLO (на итал.) // Italian Science Review. – ISSN: 2308-832X. – Issue 4(13). – 2014. – April. -- P.109-112 // www.ias-journal.org